Времена смерти - Сергей Владимирович Жарковский
– И побьёт «зеркало», – добавил Френч Мучась, второй штурман. – Пыльная система.
Штурманы, даже исполняющие обязанности, очень не любят оставаться без хорошей стационарной оптики в пространстве.
– Другие предложения? – спросил Мьюком, фокусируя вопрос на макушке Ошевэ. Тот чуть было не пожал плечами.
– Главное – не торопиться, – сказал он, стараясь, чтобы прозвучало веско. – Мы уже тут, реанимировались, и всё не так плохо. Непонятно, но не плохо. Точнее, неизвестно, но, тем не менее, не плохо. Можно посчитать. – Он принялся тыкать пальцем в экран. – Есть у нас отклик от орбитера над Тройкой. Вот. Хороший, ясный, штатный отклик. Комплекс «Башня» у Тройки в состоянии рабочем. БВС «Башни» разговаривает, рада нам, пассивно, но рада. Жаль только, информации для нас от Марты не несёт… Э-э, Туман, «Башня» есть – уже дело, без кислорода и света не останемся. Дальше. Вот пунктир от орбитера над Четвёркой. Ещё деловитее, хотя всё равно голодновато. И вот этот над нами объект, ровно в северном зените системы. Объект холодный, малой яркости, но точно там, где должен. Этот молчит совсем. Но он есть.
– И всё, – сказал капитан. – За три-то года.
– Маловато, что и говорить, – согласился штурман. – Эх, Марта, Марта, как тебя угораздило… Чего боялись, того и наглотались.
В Первую вахту, как и явствует, входили космачи самые опытные, авторитетные, в экспедиции самые высокопоставленные – ответственные. На то и Первая вахта. Перворазников в рубке не было, только серьёзы, коим Земля всегда далеко, чёрт не брат, а Император – незваный родственник. Но эмоционально-интеллектуальный настрой в рубке сейчас был как у боксёра, по очкам выигрывавшего весь бой и пропустившего нокаут за секунды до победного гонга. Грогги, долго ли, коротко ли, – пройдёт, но факт поражения уже в биографии, ни изменить, ни скорректировать, и реванш невозможен. Звездолёт «Дмитрий Фон-дер-Флаас» капитана Марты Кигориу, взявший Императорскую Дюжину три года назад, «Сердечник-16» не встретил.
Судя по всему, Кигориу начала работы по развёртыванию операции «Первый Форт». С известной долей приблизительности поддавалось оценке, что работы были по каким-то причинам прерваны около полутора лет назад – то есть на середине… Это было страшно, более того, это, с гораздо большей вероятностью, было почти смертельно, ибо заднего хода у «Сердечника» не было.
– Н-да, – сказал соператор Лен-Макаб. – Как бы с Мартой не было бы крайнего худа…
– Не каркай, – сказал Мьюком. – Рано.
– Рано? Не поздно?
– Не каркай! – сказал Шкаб.
– Объект у Тройки уходит в тень и за горизонт, – сказал слева, из-за толпящихся, оптик-два Пиранд с своего поста. – Восемьдесят пять минут ночных.
– Принял, пометил, – откликнулся штурман-два Мучась.
В рубке воцарилось молчание. Никому нечего было сказать.
– Есть охота, вот что, – сказал Шкаб.
– Фак перефольнофаффя? – спросил Пол Мьюком.
Он и Люка Ошевэ (по прозвищу Шкаб) считались друзьями и питали некую общую слабость к публичным проявлениям взаимного панибратства. Нарочитый акцент, с которым Мьюком задал вопрос, как и сам вопрос, являлись затёршейся уже хохмой, а среди молодёжи хохмой уже и легендарной. Вообще сказать, начальник экспедиции статский советник Мьюком не обладал затейливым юмором. Сознавая это, он не тщился поражать окружавшее его внимание всякий раз новым блеском приличествующей случаю остроумной фразы. Когда доводилось и было уместно пошутить, он, ориентируясь по смыслу, использовал поговорки одни и те же, немногие, расхожие и популярные, не брезгуя и бородатыми, разве что чуть-чуть, иногда, рискуя экспериментировать с интонациями. Легенда же к использованной им только что старинной – пятигодичной давности – хохме гласила: некогда где-то Шкаб выгребся из плотного метеоритного дождя, выгребся без единой дырочки и первым делом, когда его, мокрого и белого, вытянули за руки и за уши из переходника, потребовал – рому, и известный Ульке, потерявший некогда где-то с кончиком откушенного языка половину выговариваемых букв, с пониманием похлопав Шкаба по макушке, под общий облегчённый хохот осведомился: фак рому или брому? неоффёфлифо ты фак-то, перефольнофаффя, малфик?.. Никакого искусства, и никакой удачи, и никакой электроники ни одному космонавту не хватит вывести малый корабль из плотного дождя. Здесь в полной мере царит бог, но часть лавров бога, если он вдруг сыграл за, так или иначе достаётся пилоту, и тут уж хочешь не хочешь, а рождаются легенды…
– Дежурный! – сказал Мьюком. – Два обеда на мостик, пожалуйста. Товарищи мои коллеги! Прошу по назначенным постам! У товарища штурмана брейк.
Пространство вокруг штурманского поста очистилось. Спецы отталкивались от «капюшона», от приборных стоек, друг от друга, отлетали прочь; в рубке царил рабочий полумрак, и люди словно растворялись. Два десятка человек в плотно упакованном аппаратурой помещении – и вдруг как их не было. На виду, освещённый монитором, остался только штурман-два Френч Мучась, самый молчаливый космач в Космосе, его пост был в спарке с постом Шкаба и отстоял, как и обозначалось уже, на метр. Да сам Мьюком остался сидеть на подлокотнике, придерживаясь небрежно за какой-то хлястик.
– Слушай, Пол, ну откуда в рубке столько пыли? Нигде такого не припомню… может, хоть одного стюарда разбудить, а? – сказал Ошевэ, когда ему надоело молчание.
– Вляпались мы, Шкаб, старина, прав ты, – сказал Мьюком очень тихо, так, чтобы только Ошевэ его расслышал. – Голый-босый в Космосе – что ему делать? То есть нам?
– Я не эконом, – чуть ли не огрызнулся Шкаб. – Ты знал моё мнение: скупой платит дважды, пока толстый проголодается, худой умрёт. Если наш возлюбленный Император и жаден и беден одновременно, то какое отношение имеет это к моей любезной, привычной мне, невообразимо драгоценной заднице? Ясное дело, радоваться я отказываюсь. Более того, я зол. На тебя, серьёз Мьюком, я зол в особенности. Таким образом, капитан, не задавайте мне идиотских вопросов не по службе.
– Не хер было – тебе лично – строить из себя героя. Никто не настаивал на твоём участии, – сказал Мьюком. – А Кафу вообще был резко против. Он так любил тебя.
– Кафу! – сказал Шкаб с пренебрежением. – Кафу меня уговаривал остаться, будто ты не знаешь. Я согласился из-за тебя, – сказал Шкаб, через плечо глянув капитану в подбородок. – Хоть ты и не настаивал. А вот ты, Туман, согласился из-за того, что ты уже старый хрен и тебе не хватало алмазов с неба. Жирняга Вовян Кафу, значит, может быть губернатором после самого Преторниана Паксюаткина, а ты, понимаешь ли, нет? – рассуждал ты. Я не отрицаю определённой справедливости рассуждения, заметь. Но вот теперь твоё губернаторство, Туман, – любуйся… а вот и мой паёк. Спасибо, голуба моя Мегин.
Сгорбившийся Мьюком подождал, пока подвахтенный Мегин освободит руки от упаковок и сгинет прочь. Но заговорил Шкаб.
– Не
