Дэвид Файнток - Надежда гардемарина

— Но, может быть, он считал, что его оглушили несправедливо?

— Возможно, — ответил главный инженер, хотя, судя по тону, сам в это не верил.

В своих свидетельских показаниях я мало что мог добавить, лишь во всех подробностях рассказал, как мистер Вышинский навел порядок. Сэнди и Алекс слушали меня без особого интереса.

Процесс был просто ритуалом. Чтобы установить истину, достаточно было ДН-допросов. Однако мы по-прежнему соблюдали формальности как в гражданском, так и в военном судах: защитники, обвинители, свидетели. Почти во всех случаях исход был предрешен.

Во время перерыва я забрел в кают-компанию пассажиров. Хотелось немного отвлечься, поговорить с кем-нибудь, с миссис Донхаузер или Ибн Саудом. Но их там не оказалось. Я увидел едва знакомых мне двух пожилых пассажиров, читавших головиды, близняшку Трэдвелов, которая писала игровую программу, время от времени проверяя ее на экране, и Дерека Кэрра — худого, высокого, аристократичного. Заложив руки за спину, он изучал висевшую на стене голограмму галактики.

Я подошел к нему и тихо сказал:

— Примите мои соболезнования, мистер Кэрр. У меня не было случая поговорить с вами после смерти вашего отца.

— Благодарю вас, — холодно ответил юноша, не отрываясь от голограммы.

Ему явно не хотелось разговаривать.

— Если вам понадобится моя помощь, дайте мне, пожалуйста, знать — Я уже отошел от него, когда он неожиданно меня окликнул.

— Гардемарин! — Он даже не запомнил моего имени, хотя мы целый месяц просидели за одним столом. Я остановился. — Вы можете сделать для меня кое-что. Поговорить со мной. — Он заколебался. — Мне надо с кем-нибудь поговорить. Так почему не с вами?

Очень вежливо с его стороны. Но я сделал скидку на его горе.

— Хорошо. Где же мы поговорим?

— Давайте прогуляемся.

Мы пошли по круговому коридору мимо обеденного зала, лестниц, пассажирских кают второго уровня.

— У меня и моего отца есть собственность на Надежде, — начал он. — И в общем-то немалая. Поэтому мы и отправлялись домой.

— Значит, вы человек обеспеченный, — я говорил просто так, чтобы поддержать разговор.

— О да, — с горечью произнес он. — Доверенные лица и опекуны. Отец все предусмотрел. Он показывал мне завещание. Долгие годы всем будут распоряжаться банки и управляющие плантациями. Я не получу ничего, пока мне не исполнится двадцать два года. Шесть лет! На пропитание мне, разумеется, хватит, но…

После небольшой паузы я спросил:

— Что «но», мистер Кэрр?

Он смотрел куда-то в пустоту, сквозь стену:

— Отец научил меня управлять плантациями. Научил бухгалтерии, посевным циклам. Мы вместе принимали решения. Я думал… — Глаза его затуманились. — У нас с отцом… были деньги, мы хорошо жили. Мне казалось, так будет всегда.

Сунув руки в карманы, он повернулся ко мне. В глазах его застыла печаль.

— А теперь я всего этого лишился. Со мной снова будут обращаться как с младенцем. Даже слушать никто не станет. Пройдут годы, прежде чем я смогу что-нибудь изменить.

Я молча обдумывал его слова.

— А мать, у вас есть мать?

— Нет. Я отношусь к моногенетическому клану. У меня был только отец. — Сейчас это довольно распространенное явление. Интересно, как люди себя при этом чувствуют? Мы в Кардиффе были более консервативными. — Я унаследовал гены и отца, и матери, но матери никогда не видел. — Помолчав, он добавил: — Я подумал, вы сможете меня понять. Мы с вами одного возраста и все такое. У обоих есть обязанности.

— Да, понимаю. Можно вам задать вопрос, мистер Кэрр?

— Что вас интересует?

Может, я и не стал бы об этом спрашивать, но, видимо, сказались усталость и нервное напряжение.

— Вы действительно скорбите о гибели отца?

Лицо его приняло холодное выражение.

— Вы не сказали, какие питали к нему чувства. Лишь упомянули преимущества, которыми пользовались при его жизни.

Он рассвирепел:

— Я тяжело переживаю потерю отца. Больше, чем такой, как вы, может себе представить. Забудьте о нашем разговоре. — И он пошел прочь от меня.

Я догнал его:

— Но вы всячески скрываете свое горе. Откуда же мне было знать?

Он постепенно замедлил шаг и наконец остановился, прислонившись к стене.

— Я не выставляю напоказ свои чувства, — холодно произнес он. — Это недостойно.

Я понял, что должен нанести ему ответный удар:

— Когда отец привез меня в Дувр для поступления в Академию, мне было тринадцать. Все мои пожитки умещались в одном маленьком чемоданчике. Пока мы шли до ворот, он не произнес ни единого слова. А когда я остановился, чтобы попрощаться, взял меня за плечи, подтолкнул к входу и ушел. Я обернулся и стал смотреть ему вслед, но он так ни разу и не оглянулся. — Я помолчал. — Я часто вижу это во сне. Психиатр сказал, что с возрастом это, возможно, пройдет. — Я перевел дух, стараясь успокоиться. — Мы в разном положении, мистер Кэрр, но я знаю, что такое одиночество.

После паузы Дерек сказал:

— Сожалею, что был резок с вами, гардемарин.

— Мое имя Сифорт. Ник Сифорт.

— Простите, мистер Сифорт. Отец всегда говорил, что мы не такие, как все. И я верил ему. В чем-то мы действительно не такие, забываем о том, что у других тоже есть чувства.

Мы возвращались в кают-компанию молча. У входа остановились и после минутной заминки обменялись рукопожатиями.

8

Согласно ритуалу, пока Хейнц зачитывал приговор, мистер Таук и его адвокат Алекс стояли перед столом председателя суда по стойке «смирно».

— Мистер Таук, суд признал вас виновным в хранении на борту военного судна контрабандного вещества, а именно крахмалистой магнезии, именуемой гуфджусом. За этот проступок суд номинально приговаривает вас к двум годам заключения.

Суд обычно налагал максимальное наказание, предусматриваемое законом. Номинальное заключение рассматривалось командиром, и срок его мог быть сокращен.

— Мистер Таук, суд признает вас виновным в том, что вы принимали участие в нарушении общественного порядка на борту идущего с грузом судна. Суд номинально приговаривает вас к шести месяцам заключения и лишению всех званий и рангов.

Пилот Хейнц перевел дух. Это была самая длинная изо всех речей, которые я когда-либо от него слышал.

— Суд также признает вас виновным в том, что вы ударили офицера, старшего вас по званию, а именно мистера Вышинского, а также мистера Терила, пытаясь помешать выполнению ими долга. Суд приговаривает вас — номинально приговаривает — к повешению за шею до наступления смерти и передает старшине корабельной полиции для исполнения приговора.

Хотя приговор был известен заранее, Алекс сник и опустил голову. Таук не шелохнулся, как будто не слышал.

Уже в кубрике я старался утешить Алекса. Но он все плакал и плакал. Я сжимал его руку, бормотал что-то бессвязное. Вакс какое-то время на нас смотрел, потом хлопнул меня по плечу и знаком велел отойти, после чего сел рядом с Алексом и обнял его своей огромной лапой.

— Уходи, я в порядке. — Алекс попытался стряхнуть руку Вакса.

— Сначала выслушай. — Рука оставалась на месте, — мой дядя из Шри-Ланки — юрист по уголовным делам.

— Ну и что?

— Однажды он сказал мне, что именно самое трудное в его работе. Ему очень нравились некоторые его клиенты. — Вакс сделал паузу, но Алекс продолжал молчать. — Так вот, самое трудное, по его мнению, помнить, что он защищает преступников, и если не может добиться их освобождения, то это не его вина, а их. Потому что в тюрьму они угодили тоже не по его вине.

— Наверно, можно было его вытащить, — заговорил наконец Алекс.

— Только не на военном флоте, — убежденно заявил Вакс. Он поднял юношу, уложил на спину, и я, в который уже раз, позавидовал его силе. — Читай устав, Алекс. Он написан для того, чтобы поддерживать власть, а не поощрять преступников.

— Но казнить…

— Это решать командиру. Как бы то ни было, Таук — наркоделец. И не вызывает у меня ни малейшей симпатии. А ты что переживаешь?

Мое присутствие больше не требовалось, и я вернулся на свою койку.

— Но его могут повесить! — Алекс подложил руку под голову. — Я знаю, ты хочешь меня утешить, но хорошо понимаешь, что лейтенант Дагалоу сделала бы гораздо больше для его спасения.

— Ничего она не сделала бы. Не смогла бы, — спокойно ответил Вакс. — На корабле, доставляющем груз, действуют законы военного времени. Иначе невозможно было бы поддерживать порядок и гарантировать безопасность тем, кто находится на борту. Случившееся в кубрике три не что иное, как мятеж. Так неужели ты хочешь, чтобы мятежники остались безнаказанными?

— Конечно, нет, — возмущенно выпалил Алекс. — Никто из нас о таком и не думает.

— Таук поднял руку на офицера при исполнении служебного долга — что это, если не бунт? И как только у тебя хватило смелости сочувствовать ему!