Филип Дик - Солнечная лотерея (сборник)
Увидев это, Бартон понял, что близится последняя битва.
Когда взошло солнце, фигуры обоих богов были видны по–прежнему и быстро росли. В одно мгновение словно миллиарды взрывающихся солнц оказались в пределах Земли, последовала короткая пауза, затем столкновение. Вся Вселенная содрогнулась, когда они сошлись, подобно борцам: ослепительный свет – это Ормузд, ледяная пустота – Ариман, космический разрушитель, пытающийся поглотить своего брата.
Борьба предстояла долгая; как сказал доктор Мид, она может длиться миллиарды лет.
Целыми роями подлетали пчелы, но это уже не имело значения. Вся Земля была полем битвы, и оно постоянно расширялось, поглощая каждую мельчайшую частицу Вселенной, а может, и не только ее. Крысы испуганно удирали, атакуемые пчелами. Големы тоже бежали, защищаясь своими шпагами, но на каждую их иглу приходилось по пятьдесят разъяренных пчел, и они проигрывали.
Самое интересное, что некоторые големы превращались в кучки бесформенной глины.
Хуже всего было со змеями. Тут и там уцелевшие странники давили их. Бартон с удовольствием отметил голубоглазую блондинку, придавившую змею каблуком. Мир возвращался к норме.
– Мистер Бартон! – раздался тоненький голосок возле его ноги. – Я вижу, вам удалось. Я здесь, за камнем, не хочу выходить, пока опасность не минет.
– Здесь безопасно, – ответил Бартон и опустился на корточки. – Прыгай.
Голем–Мэри быстро вышла из укрытия, и Бартон заметил перемены в ее облике, хотя прошло совсем мало времени. Он поднял Мэри вверх, чтобы лучше видеть, и утреннее солнце осветило ее влажное нагое тельце.
– Трудно поверить, что тебе всего тринадцать лет, – медленно произнес он.
– Потому что это не так, – не задумываясь, ответила она и повернулась к солнцу. – Дорогой Тэдди, понятие возраста в моем случае не имеет значения. Однако мне нужна помощь. Ариман довольно активно воздействует на эту субстанцию, и с каждой минутой жизнь покидает ее.
Бартон окликнул Кристофера, и старик подковылял к нему.
– Мистер Бартон, – прошептал он, – с вами все в порядке?
– Я чувствую себя прекрасно. Но у нас тут возникла проблема.
Изменяя глину, она создавала свое тело, и формы, которые придала себе, были явно женскими. Она уже не походила на девочку, которую он помнил. Впрочем, то, что он помнил, было лишь иллюзией.
– Ты дочь Ормузда, – вдруг догадался Бартон.
– Я Армаити, – ответила маленькая фигурка, – его единственная дочь. – Она зевнула, наклонилась вперед, вытянув руки, и прыгнула Бартону на плечо. – Если вы мне поможете, я попытаюсь вернуть свою обычную форму.
– Как он? – обеспокоенно спросил Бартон. – Ты будешь такая же большая, как он?
Она звонко рассмеялась.
– Нет. Он живет во Вселенной, а я живу здесь. Вы этого не знали? Он отправил свою единственную дочь на Землю. Мой дом здесь.
– Значит, это ты привела меня сюда. И пропустила через барьер.
– Не только.
– Что ты имеешь в виду?
– Я отправила тебя отсюда перед Переменой. Я в ответе за твой спуск, за каждый поворот, сделанный твоим автомобилем. За покрышку, которую ты проколол, собираясь повернуть на Роанок.
Бартон скривился.
– Замена колеса отняла у меня два часа. До мастерских было далеко, а кроме того, что–то случилось еще и с домкратом. А потом было слишком поздно ехать дальше. Нам пришлось вернуться в Ричмонд и провести там ночь.
Снова раздался звонкий смех Армаити.
– Это было лучшее, что тогда пришло мне в голову. Я направляла тебя к долине и убрала барьер, чтобы ты мог въехать.
– А когда я попытался выбраться…
– Он снова был на месте. Он все время там, если кто–нибудь из них его не уберет. У Питера была способность преодолевать его, у меня тоже, но Питер об этом не догадывался.
– Ты знала, что у странников не получится. Знала, что их план реконструкции, их карты, схемы и модели никуда не годны?
– Да, знала еще до Перемены. – Голос Армаити звучал мягко. – Извини, Тэдди. Они годами работали в поте лица над своими планами и макетами, но дорога была только одна. Пока здесь был Ариман, перемирие продолжалось, и Ормузд принимал его условия…
– Пожалуй, этот город того не стоил, – прервал ее Бартон. – Он же был вам безразличен.
– Не принимай это таким образом, – мягко сказала Армаити. – Это была лишь часть целого, но все–таки часть. Борьба охватывает огромное пространство, больше, чем ты можешь себе представить. Я сама не знаю, насколько далеко это простирается, это известно только им двоим. Миллгейт важен, о нем не забыли, однако нужно было…
– Нужно было дождаться своей очереди, – закончил Бартон. – Вот я и узнал, зачем явился сюда, – добавил он и улыбнулся. – Хорошо, что Питер одолжил мне свой фильтр, иначе я не смог бы представить себе фигуры Ормузда.
– Ты отлично справился со своей задачей, – сказала Армаити.
– И что теперь? Ормузд вернулся, он где–то там. Слой иллюзий расплывается. Что будет с тобой?
– Я не могу остаться, если ты это имеешь в виду, а мне сдается, так оно и есть.
Бартон смущенно кашлянул.
– Однажды ты уже была в человеческом облике. Разве нельзя добавить к нему несколько лет, чтобы…
– Боюсь, что нет, Тэдди. Извини.
– Не называй меня Тэдди!
Армаити рассмеялась.
– Хорошо, мистер Бартон. – Она коснулась его ладони маленькими пальцами. – Вы готовы?
– Думаю, да. – Бартон поставил ее на землю и вместе с Кристофером сел рядом. – Что ты собираешься делать? Мы же не знаем твоего настоящего вида.
В ее звучном голосе появилась нотка печали и словно бы усталости.
– В свое время у меня было много обликов. Что бы вы ни придумали, это подойдет.
– Я готов, – буркнул Кристофер.
– Я тоже, – согласился Бартон.
Они сосредоточились, лица их напряглись, тела замерли. Щеки Кристофера стали фиолетовыми, а глаза едва не выскочили из орбит. Бартон не обращал на него внимания, концентрируя все оставшиеся у него силы.
Поначалу ничего не происходило. Бартон сделал несколько быстрых, глубоких вдохов и начал снова. Картина перед его глазами – Кристофер и десятисантиметровый голем – заволновалась и начала размываться. Постепенно, почти незаметно, процесс начался.
Может, воображение Кристофера было сильнее его, а может, у него было больше опыта и времени на обдумывание. Во всяком случае, то, что появлялось между ними, потрясло Бартона. Она была невероятно прекрасна. Он перестал сосредотачиваться и лунатически повел рукой.
Через мгновение она уже стояла между ними, упираясь руками в бедра и высоко подняв подбородок, а ее черные волосы каскадами падали на обнаженные белые руки. Гладкое тело сверкало в лучах утреннего солнца. У нее были огромные черные глаза и большие крепкие груди.
Бартон зажмурился, чувствуя энергию, переполнявшую все живое, необыкновенную энергию жизни, которая ритмично излучалась во всех направлениях.
Это был единственный миг, когда он ее видел, – она покидала их. Еще звучал ее сочный мягкий смех, он еще чувствовал ее присутствие, но она быстро таяла, растворяясь в земле, деревьях, кустах и виноградных лозах. Словно река жизни, она быстро заструилась по ним. Бартон заморгал, потом протер глаза и зажмурился.
Когда он вновь открыл глаза, ее уже не было.
Вечером Бартон медленно ехал на своем запыленном желтом «паккарде» по улицам Миллгейта. Он был в том же помятом костюме, но побрился, вымылся и отдохнул после потрясающей ночи. Чувствовал он себя довольно хорошо, если вспомнить, что ему пришлось пережить.
У парка он притормозил, почти остановившись, чувствуя удовлетворение, даже гордость. Парк был на месте, такой же, как всегда, – часть оригинального целого. После всех этих лет он вернулся, и Бартон приложил к этому руку.
Дети бегали по дорожкам, один сидел на краю фонтана, надевая ботинки. Тут и там стояли детские коляски, сидели несколько стариков, держа в карманах смятые газеты. Вид этих людей действовал на него лучше, чем древняя пушка и мачта с флагом.
Это были настоящие люди. Площадь реконструкции после ухода Аримана вновь расширялась, все больше людей, мест, зданий и улиц сбрасывало покров иллюзии. Через несколько дней процесс захватит всю долину.
Бартон свернул на главную улицу. На одном ее конце по–прежнему было написано: «Джефферсон–стрит», а на другом появилась первая надпись: «Мэйн–стрит».
Дальше стоял банк. Старый Миллгейтский торговый банк из кирпича и бетона, словом, как всегда. Чайной для женщин уже не было – она исчезла навсегда, если впредь все пойдет так, как прежде. Серьезные мужчины входили и выходили через широкие двери, а над дверями висел, сверкая в лучах вечернего солнца, съемник Аарона Нортрупа.
Бартон медленно ехал по Мэйн–стрит. Местами процесс восстановления порождал удивительные эффекты. Магазин Дойла с товарами из кожи восстановился только наполовину, а вторая половина по–прежнему была продовольственным магазином. Несколько прохожих стояли перед ним, удивленно разглядывая подобное чудо. Это было странное чувство – войти в магазин, принадлежащий двум разным действительностям. Перемена отступала.
