Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге
Интерес Чайковского к композиторам «Могучей кучки» со временем не охладевал, а, пожалуй, увеличивался.
Что же касается композиторов балакиревского кружка, то из них больше всех увлекся Чайковским сам Балакирев.
Ярко и сочно, как всегда, об этом писал 19 мая 1870 года Стасов. Это было письмо к сестрам Пургольд, талантливым музыкантшам — певице и пианистке, дружившим с композиторами «Могучей кучки». Он писал о том, как был один раз расстроен Балакирев, узнав об отмене в Москве своего концерта, так, что «он просто чуть не болен», и продолжал:
«По счастью, подвернулся тут как раз Чайковский, который только что утром приехал из Москвы…
Балакирев притащил вчера Чайковского с собой к Людмиле Ивановне (Шестаковой — сестре Глинки. — Л. К.), весь вечер шла музыка, и Милий (Балакирев. — Л. К.) был блестящее, чем когда‑нибудь.
Вообще вечер вчерашний был просто чудесный… мы сегодня вечер проводим все у Милия. Надо же ведь Чайковскому узнать все новое, а надо также и нам слышать, что у него есть хорошего за последнее время.
Братья П. И. Чайковского — Ипполит, Анатолий и Модест. (Публикуется впервые.)
Но вы не можете себе вообразить, что за странность: вы, кажется, уже знаете, какая прелесть его увертюра к «Ромео и Джульетте», — Милий всю зиму играет нам ее наизусть, и не проходит ни одного нашего собрания, чтоб мы ее не потребовали —представьте же себе, что эту страстную, бесконечно тонкую и элегантную вещь сам автор играет какими‑то жестокими, деревянными пальцами, так что почти узнать нельзя. Мы хохотали над ним, а он уверяет, что был беспокоен и трусил (!) компании, перед которою находился. Разумеется, хохот и насмешки удвоились».
Скованность и сухость в исполнении Чайковским своих произведений отмечали многие его друзья–музыканты. Больше всего боялся Петр Ильич сентиментальности в исполнении, и поэтому невольно «засушивал» свои вещи, исполняя их при посторонних.
Пишет сестрам Пургольд и Балакирев. Он так же, как Стасов, просит их: «Нельзя ли собраться всей нашей музыкальной компанией… в среду», для П. И. Чайковского, находящегося в Петербурге проездом за границу и специально задержавшегося до четверга «только для того, чтобы познакомиться с Вами и послушать Вас…»
Этот приезд, о котором пишут Стасов и Балакирев, длился очень недолго.
В этот раз Петр Ильич узнал, что оперный комитет всех капельмейстеров Мариинского театра рассмотрел его оперу «Ундина», которую Чайковский написал в Москве и представил в театр. ОпеРУ собрание капельмейстеров признало негодной к постановке.
Впоследствии Петр Ильич сжег ее партитуру, так же как партитуру другой своей, написанной тоже в Москве, в 1868 году, оперы «Воевода», которую считал неудачной.
Надо, однако, сказать, что кроме «Танцев сенных девушек», которые были изданы в 1873 году Юргенсоном и уже жили своей жизнью, избежали гибели и живут до наших дней еще два номера из «Воеводы»: это вступление к третьему акту оперы—оно вошло без изменения в «Лебединое озеро» как антракт к четвертому действию балета; кроме того, для появления принца в финальной сцене четвертого действия балета музыка тоже взята из третьего действия оперы «Воевода».
Визиты Чайковского в Петербург бывали в эти годы очень короткими. Поэтому иногда трудно проследить, где он останавливался, где бывал.
В 1867 году Чайковский был в Петербурге пять дней проездом в Гапсаль (Хаапсалу). Конец марта и начало апреля 1868 года он снова прожил в Петербурге, и мы знаем только, что «время провел очень приятно».
А в 1869 году он приехал в Петербург всего на два дня. Это мы видим из его записки к брату Модесту, написанной в начале сентября:
«Модест! Я приехал сюда на два дня с Володей (Шиловским. — Л. К.). Приходи в 5 часов к нам, пойдем обедать вместе.
Приходи к Володе: близ Аничкина моста в доме М. В. Бегичевой около Английского клуба в квартиру управляющего».
Только два дня гостил Чайковский в доме Бегичевой на Фонтанке, 25. Интересна история этого дома, построенного в конце XVIII века. Он сохранился (надстроенный) до наших дней и носит тот же номер.
Перелистаем некоторые страницы истории старого петербургского дома, каких еще немало сохранилось в нашем городе.
В 1841 году его приобрела мать декабриста Никиты Муравьева — Екатерина Федоровна Муравьева. С тех пор в этом доме бывали многие люди, навсегда вошедшие в историю русской культуры.
Тут жили писатель и историк Карамзин, художник Кипренский, поэт Батюшков. Последний упомянул этот дом в стихах, говоря о своем волнении, когда он
…Увидел, наконец, Адмиралтейства шпиц,Фонтанку, этот дом и столько милых лиц…
Здесь, в этом доме, собирались друзья декабриста Никиты Муравьева.
От сожженной Пушкиным десятой главы «Евгения Онегина» сохранились строки, говорящие об этих людях, об этом доме:
Витийством резким знаменитыСбирались члены сей семьиУ беспокойного Никиты…
Это он, «беспокойный Никита» Муравьев, страстно провозглашал здесь «О прекрасных достоинствах человека», здесь бывали его друзья Вяземский, Жуковский, Гнедич, Пушкин.
Здесь ослепла от слез Екатерина Федоровна Муравьева, оплакивая двух сыновей — Никиту и Александра, томившихся в далекой сибирской ссылке.
Мария Васильевна Шиловская (по второму браку Бегичева)— владелица дома, знакомая Петра Ильича и мать двух его приятелей Владимира и Константина — сама была интересным человеком.
Ученица Даргомыжского, певица–любительница, она долго пленяла многих петербуржцев своим пением. Среди ее поклонников был Мусоргский, посвятивший ей романс «Что вам слова любви». С ее сыном Владимиром и приехал Чайковский в Петербург.
Об этой поездке уже из Москвы Петр Ильич писал Анатолию Чайковскому 10 сентября:
«…Представьте себе, что я неожиданным образом побывал в Питере. Володя так просил проводить его, что я не мог отказать. Мне очень хотелось быть там инкогнито, так как я ехал всего на два дня. Но судьба воспротивилась этому. На Невском я встретил Дитлову (родственницу Е. А. Алексеевой. — Л. К.), и хотя дал тягу от нее, но она меня заметила, и через нее все узнали о моем пре–бывании в Петербурге. Тем не менее я ни у кого, кроме Балакирева, Апухтина и Адамова (товарища Чайковского. — Л. К.), не был.
…С Модестом виделся там каждый день».
В 1870 и 1871 годах приезды Чайковского в Петербург носили все тот же случайный и мимолетный характер.
В апреле 1872 года композитор представил в дирекцию императорских театров на имя главного дирижера театра Направника только что оконченную им оперу «Опричник».
Чайковский долго искал подходящий сюжет для оперы. После Первой симфонии он написал свою замечательную увертюру–фантазию «Ромео и Джульетта», теперь же ему хотелось найти для оперы непременно русскую тему.
В шестидесятые годы в России особенно возрос интерес к истории, к прошлому своей Родины, своего народа. Этому уделяли большое внимание писатели. Исторические сюжеты звучали в литературе, и в театре, и в музыке. Римский–Корсаков писал «Псковитянку», Мусоргский — «Бориса Годунова».
Поэтому неудивительно, что Чайковский, увидя в начале 1870 года в театре историческую трагедию Лажечникова «Опричник», нашел ее сюжет подходящим для оперы.
Он значительно переработал его, либретто получилось насыщенным острыми драматическими сценами. Однако сочинение шло вяло, казалось, композитор уже несколько разочаровался в нем.
Он даже писал как‑то брату Анатолию Ильичу: «…сюжет… очень хорош, но как‑то мне не по душе».
Позже мы увидим, что Чайковского больше всего привлекала передача в музыке чувств людей простых, близких ему по переживанию. Здесь же многие персонажи были слишком театральны и напыщенны.
Может быть, поэтому и получился у него в «Опричнике» самым ярким образ Наташи — простой русской девушки, любящей и страдающей.
Писал он оперу немного больше двух лет, до апреля 1872 года.
Итак, опера была представлена в театр, и началась обычная бесконечная волокита. Чайковский переживал ее с волнением и беспокойством. Влиятельных знакомств в петербургском театральном мире у него нет никаких, сам он живет в Москве и не знает, увидит ли сцену его новое произведение. Поэтому он поручил заботы о своей опере Василию Васильевичу Бесселю, известному в Петербурге музыкальному деятелю и издателю, в свое время окончившему вместе с Чайковским консерваторию.
Бессель вспоминал: «Не имея никаких связей с дирекцией императорских театров в С. — Петербурге… Петр Ильич вложил в мои руки все дело постановки „Опричника”».
В начале мая Чайковский писал начальнику репертуара императорских театров П. С. Федорову — одному из реакционнейших членов дирекции: «Милостивый государь Павел Степанович! На сих днях через посредство музыкального торговца г. Бесселя к Вашему превосходительству будет доставлена полная партитура только что оконченной мною четырехактной оперы «Опричник».
