Мать Вода и Чёрный Владыка - Лариса Кольцова
Но это Рудольф расшифровал эмоциональную рябь бугристого лица «апельсина» как страх утратить свою наживу, а почему именно вздрогнул Чапос, о том догадка пришла уже потом.
— Не капризничайте, мой господин, — с мягким уговором обратился Чапос к тому, кого, невзирая на трепет леденящий и непреходящий перед неразгаданной силой, считал всё одно не умнее себя. — Если я вас чем задел в последнюю встречу, то совсем скоро вы забудете об этом. По крайней мере, рассмотрите там у себя, от чего отказываетесь.
— Да иди ты! — Рудольф с усиливающимся отвращением отвернулся от Чапоса, не понимая, к чему вся эта затея? Девушка мягко прикоснулась к его пояснице и провела по ней ласкающим жестом, истолковав заторможенность заказчика как раздумье в свою пользу. Чешуйчатый гибкий браслет соскользнул вдруг с её запястья и упал к её туфлям из вызолоченной кожи. Она обернулась вокруг своей оси, оказавшись спиной к Рудольфу. Мелькнув жилистыми, но стройными ногами, нагнулась и, умышленно задержавшись при этом дольше необходимого, продемонстрировала свои голые, выпуклые, неожиданно упитанные при худощавом теле ягодицы. Умело повертев продажным телом, намекая на скрытую в тугих полушариях самую главную усладу, она схватила уроненную вещицу, после чего юрко скрылась в салоне автомобиля Рудольфа, по-хозяйски заняв заднее сидение. Чапос проводил её замутнённым и сложным каким-то взглядом, из чего несложно было заключить, — девица ему дорога и жаль её терять. Но гнусная профессия обязывала. Чапос взял файл с деньгами, изображая достоинство жреца в храме. Не удержался он и от того, чтобы изобразить подобие улыбки, не то любезности, не то поощрения, а не то и тайного усмешливого презрения. Хотелось ему сунуть в рожу добавку к файлу, но за что? Сам-то он, Рудольф, лучше был сейчас?
Чапос стал вдруг суетлив и зол, неожиданно бросил деньги в салон, как нечто не стоящее внимания, что не было ему свойственно, продолжая топтаться вокруг своей машины и совершать вполне бессмысленные действия, то открывая, то закрывая дверцу.
— Десертом что ли обожрался или перепил? — спросил Рудольф. — Чего топчешься? Забирай себе, если жалко, — в данную минуту он готов был забыть и об отданных деньгах, лишь бы Чапос свалил вместе со своим «ночным удовольствием» под мышкой. Оставил бы его в одиночестве. Непонятная давящая сила извне мешала вытащить девку из машины и толкнуть к продавцу назад, не давала произнести и слова отказа. Он только морщился как от проглоченного, невозможно горького куска какой-то дряни, не понимая, что с ним происходит. Лохмотья недавнего кошмара, засорившие сознание, словно бы связали его волю. И вся эта эмоциональная галиматья, не поддающаяся расшифровке, сопровождалась сильной и внезапной похотью к женщине-товару, лица которой он так и не увидел. Она же притихла в глубине машины Рудольфа и не подавала признаков жизни.
— Позавчера, когда я вкушал с вами, та шкура, о которой я вам и рассказывал, умело притворившаяся атласной и чистейшей, сбежала от меня! Но убогого ума не хватило даже на то, чтобы спрятаться получше. Через сутки я вернул её. Она затаилась у своих родителей в провинции, думая, что они ей защита. Я настолько разочаровался в ней, что отвёз её конкуренту в один клуб, где любит ошиваться разная около политическая шушера, и продал. Чтобы не прощать её никогда. А так, если бы оставил, то простил бы. Я слишком добрый. Но женщин прощать нельзя. Они не уважают таких мужчин. В том клубе железная дисциплина и эксплуатация идёт по полной программе, не то, что у меня — домашняя семейная атмосфера, свобода, никакой тебе охраны. Пусть она пожалеет, и не раз, обо мне! Пусть вместо моих ласк настоящего мужчины и поблажек себе выслушивает бредни каких-нибудь политологов по ночам. Они все импотенты. Тот хозяин клуба мнит себя интеллектуалом, и своих тварей близко к себе не подпускает. Непроходимая дистанция. Не видит в них женщин, а только товар, которым торгует. Бездушный бизнес. Зверская дрессура. А я хотел взять её в свою усадьбу. Она и прежде жила от всех отдельно, и только я имел право раздвигать её ляжки. Почему все те, кого я хотел полюбить, дают мне под дых? И только затрёпанные шкуры клянутся мне в любви? Потому что любовь обнажает человека, делает его слабым, а тупое большинство почитает только превосходящую силу. Утончённое же меньшинство, как выяснилось в процессе моей жизни, не для меня припасено.
Жалкая исповедь открыла внезапно его уязвимое нутро, вызвав у Рудольфа слабое подобие сочувствия. То дикое зрелище, что ему привиделось в неожиданном сне, могло и не иметь к подлинному Чапосу ни малейшего отношения. Не мог же он быть в ответе за кошмары Рудольфа. Толстая шершавая кожура скрывала рыхлую начинку и довольно безвкусный сок. Премудрость его была позаимствованной — от начитанности и от общения с загадочным человеком Виснэем Роэл, отцом Нэи, толкнувшим его в юности в сторону самопознания, но нерадивый ученик давно свернул с этого пути.
— Когда я был нищ, ни одна и близко не подходила, как стал богат, облепили одни паскуды. Да. Я отчасти виноват. Я применил к ней с самого начала не ту тактику, потому что привык за столько лет общаться с одними паскудами. Пугал её, не дал ей времени привыкнуть к себе, сразу пропёрся в её девственное лоно, не очистившись душой и телесно, как это положено по законам Надмирного Света. Да я и не знал, что она девственница! Она ведь уже успела побывать … Скажем так, у одного любителя свеженьких десертов. Но он её отпустил зачем-то. А так бы…
— Если тебе её жалко, ведь жалко же? Чего не отдал Ал-Физу в индивидуальное пользование? Ведь Ал-Физ отпускает их на волю со значительным вознаграждением потом…
— Зато он поставщикам никогда не платит денег! Всё, что ему надо, хватает бесплатно! За покровительство якобы. А как до дела дойдёт, где оно, его покровительство? Уж сколько нарывались все. С ним
