Урсула Ле Гуин - Толкователи (сборник)
В моем мире Бог рождался брачными узами. А в мире грядущем что сотворит Бога?
Я вспомнила Омимо. Белая глина на лице и лживые клятвы сотворили из него ложного божка, но многие верили, что он – истинный Бог. Не сделает ли эта вера его Богом, покуда мы отдаем свою этому, новому и невежественному божеству?
Если Омимо узнает, какими беспомощными видятся эти пришельцы, не умеющие ни говорить, ни даже есть, он устрашится их Божественности еще менее, чем боялся нашей. Он нападет на город. А станут ли наши солдаты сражаться за такого Бога?
И я ясно поняла: не станут. Я видела грядущее затылком, теми очами, что зрят еще не сбывшееся. Я прозревала для своего народа погибель. Я видела, как гибнет мир, но не видела, как рождается. Что может родиться от Бога, который только мужчина? Мужи не приносят детей.
Все не так, как должно. Мне пришло в голову, что нам следует приказать солдатам убить Бога, покуда он еще слаб и не освоился в этом мире.
Но что тогда? Если мы убьем Бога, Бога не будет. Мы можем прикинуться Богом снова, как прикидывается им Омимо. Но Божественность – не пустое слово, его не наденешь и не снимешь, как золотую шапку.
Мир погиб. Так было предсказано и предрешено. Этим странным чужакам предначертано было стать Богом, и они исполнят свою судьбу, как мы исполнили свою, познавая ее лишь на опыте, если только они не умеют, как даровано Богу, видеть грядущее за плечом.
Я вновь поднялась на ноги и подняла Тазу.
– Град – ваш, – сказала я чужакам, – и народ сей – ваш. Это ваш мир и ваша война. Славься, Господь наш!
И вновь мы пали на колени, и прижались лбами к сомкнутым большим пальцам, и оставили Бога в одиночестве.
– Куда мы пойдем? – спросил Тазу – ему было всего двенадцать лет, и он больше не был Богом. В глазах его стояли слезы.
– Найти маму, и Руавей, – ответила я, – и Арзи, и дурачка, и Хагхаг, и тех родичей, что захотят пойти с нами. – Я было хотела сказать «детей наших», но мы уже не были отцом и матерью живущим.
– Пойти куда? – спросил Тазу.
– В Чимлу.
– В горы? Бежать и прятаться? Мы должны остаться, выйти на бой с Омимо!
– Ради чего? – спросила я.
Это случилось шестьдесят лет назад.
Я записываю свою повесть, чтобы поведать, каково это было – жить в доме Господнем прежде, чем мир погиб и родился заново. Записывая, я пыталась воссоздать те умонастроения, что владели мною в юности. Но ни тогда, ни теперь я не понимаю всецело того пророчества, что изрек мой отец и все жрецы. Все, предсказанное ими, свершилось. Но у нас нет Бога, и некому истолковать пророчество.
Никто из чужаков не прожил долго, но все они пережили Омимо.
Мы поднимались по долгой дороге в горы, когда ангел нагнал нас, чтобы поведать, как Мезива соединился с Омимо и военачальники двинули объединенное свое войско на дом чужаков, возвышавшийся, точно башня, в полях над рекою Созе, посреди выжженной пустоши. Чужаки ясно предупредили Омимо и войско его, чтобы те бежали, посылая поверх голов молнии, поджигавшие лес вдалеке. Но Омимо не внял предостережениям. Доказать свою Божественность он мог, только сокрушив Бога. Бросил он войско свое на высокий дом, и тогда единым ударом молнии и его, и Мезиву, и еще сотню солдат вокруг них обратило в пепел. Тогда войско разбежалось в ужасе.
– Они суть Бог! Воистину, они – Бог, наш Господь! – воскликнул Тазу, выслушав весть ангела.
Радость звучала в голосе его, ибо сомнения глодали его не менее, чем меня. И раз чужаки повелевали молниями, мы могли без опаски верить в них, и многие звали их Богом до самой их смерти.
Мне же мнится, что не Богом они были в нашем понимании, но существами мира иного. Велика была их мощь, но в нашем мире оказались они слабы и невежественны и вскоре, заболев, умирали.
Все их число было четырнадцать, и последний из них скончался более десяти лет спустя. Научились они говорить на нашем языке. Один из чужаков поднялся даже в горы до самого Чимлу, путешествуя с паломниками, желавшими поклоняться мне и Тазу как Богу, и мы с Тазу много дней напролет беседовали с ним и учили друг друга. Он поведал нам, что их дом двигался в небесах, подобно ящеру-дракону, но крылья его сломались. В земле, откуда были родом чужаки, солнечный свет слаб, и наше буйное солнце губит их. Хотя кутали они тела свои в многослойные одежды, тонкая кожа пропускала солнце, и вскоре всем им предстояло умереть. Он сказал – им жаль, что они прилетели к нам. А я ответила: «Вы должны были явиться – так предрек Бог. Что толку жалеть?»
Он согласился со мною, что чужаки не Бог. Сам он говорил, что Бог живет в небе, но, по-моему, это глупо – что ему там делать? Тазу говорит, что они и вправду были Богом, когда прилетели, ибо они исполнили предсказание и переменили лик мира, но теперь, как мы, стали простыми людьми.
Чужак тот полюбился Руавей – быть может, потому, что и она среди нас чужая, – и, покуда тот оставался в Чимлу, они спали вместе. Она говорит, что под своими покрывалами и пологами он ничем не отличался от других мужчин. Он обещал ей, что не сможет оплодотворить ее, ибо семя чужаков не вызреет в нашей земле. И действительно, никто из них не оставил потомства.
Поведал он нам и имя свое – Бин-йи-зин. Несколько раз возвращался он в Чимлу и умер последним из своего племени. Руавей он оставил перед смертью темные хрусталики, которые носил перед глазами. Через них ей все виделось яснее и четче, хотя, когда я смотрела, все расплывалось. Мне чужак оставил летопись своей жизни, начертанную изумительно твердой рукою рядами мелких фигурок. Ее я храню в шкатулке вместе со своею повестью.
Когда ядра Тазу созрели, нам пришлось решать, как быть, ибо среди простонародья братья не могут брать в жены сестер. Мы спросили совета у жрецов, и те ответили, что брак, заключенный Божьей силою, нерасторжим, и хотя мы перестали быть Богом, но мужем и женою останемся. Сие порадовало нас безмерно, ибо давно мы вошли в сердце друг другу, и много раз мы всходили на ложе. Дважды зачинала я, но дело кончалось выкидышем – один раз очень скоро, а другой – на четвертом месяце, и больше чрево мое не принимало семени. Хотя мы и скорбели, в том есть наше счастье, ибо, народись у нас дитя, народ мог бы возвести его в Бога.
Тяжело научиться жить без Бога, и не всем это удается. Иные предпочтут ложного Бога, лишь бы не обойтись без него вовсе. Все эти годы паломники всходили на Чимлу, умоляя нас с Тазу вернуться в город и быть им Господом. Ныне таких уже немного. А когда стало ясно, что чужаки не желают править страною как Бог, ни по старому обычаю, ни по новому, многие мужи пошли путем Омимо – брали в жены женщин нашей крови и провозглашали себя Богами. Всякий находил себе приверженцев и воевал с соседом. Но никто из них не мог похвастаться ужасающей отвагой Омимо или той верностью, что питает войско к славному военачальнику. Все они нашли горькую смерть от рук озлобленных, разочарованных, несчастных подданных.
Ибо страна моя и народ прозябают в том же злосчастье, что узрела я за своим плечом в ночь, когда рухнул мир. Великие каменные дороги пребывают в запустении и местами разрушаются. Мост в Альмогае так и не отстроили заново. Житницы и амбары пусты и заброшены. Старики и больные выпрашивают подаяния у соседей, девица в тягости может найти пристанище лишь у матери, а сирота лишен приюта вовсе. На западе и юге – голод. Теперь и мы стали голодным народом. Ангелы уже не сплетают сеть правления, и один край земли не знает, что творится в другом. Говорят, варвары расселились на Четвертой реке и в полях плодятся земляные драконы. А потешные воеводы и размалеванные божки продолжают собирать войска, чтобы впустую тратить людские силы и жизни, оскверняя святую землю.
Смутные времена не вечны. Вечности не бывает. Как Богиня я умерла много лет назад, и много лет жила простой женщиной. Но каждый год я вижу, как солнце отворачивает на север за спиной великой Канагадвы. Хотя Бог уже не пляшет на сверкающих мостовых, за плечом своей смерти я вижу день рождения мира.
Примечания
1
Мелиоризм – учение, согласно которому мир неизменно становится лучше или же его могут сделать лучше сами люди за счет собственных усилий.
2
Дхарма в индийской мифологии – божество, являющее собой персонифицированное понятие закона, морали, правопорядка, добродетели. Понятие «дхарма» также имеет в контексте буддизма множество значений, основными из которых являются следующие: учение будды Шакьямуни; текст (или собрание текстов), в котором это учение изложено; элемент психофизического мира.
Карма – в мифологических и этико-религиозных воззрениях буддистов, индуистов и джайнистов представляет собой совокупность всех добрых и дурных дел, совершаемых индивидуумом в предыдущих существованиях и определяющих его судьбу в последующих.
3
Упанишады – древнеиндийские трактаты этико-философского характера, складывавшиеся с VIII–VI вв. до н. э. как комментарии к текстам Вед.
