Мрачные тайны Луарвига - Лариса Куницына
- Я хочу, чтоб вы поняли, инспектор. Мне не нужны деньги Портмана, мне нужна картина. Только она…
- Я понимаю, - полицейский неторопливо сунул блокнот и карандаш во внутренний карман пиджака, – и сделаю всё, что от меня зависит. Что ещё я должен знать?
Макс вкратце изложил ему результаты самостоятельно проведённого расследования, историю с неоднократными попытками приобрести картину без аукциона и упомянул о маньяке, у которого нашли репродукцию картины. Берри слушал его внимательно, не задавая вопросов и ничего не записывая. За время нашего знакомства он научился выделять те факты, которые необходимо учитывать, но нельзя заносить в досье.
- С этой картиной что-то нечисто… - закончил Макс. – Ею интересуются колдуны и сатанисты, которые не остановятся ни перед чем, лишь бы заполучить её. В этом деле уже два трупа: колдун и маньяк. Может быть, в этой доске есть что-то магическое, я не знаю, но её в любом случае нельзя выпустить из города.
Инспектор Радеску поднялся.
- Я сделаю всё, от меня зависящее, но понимаю, что и вы не будете сидеть, сложа руки. Надеюсь, вы поделитесь полученной информацией. Я, в свою очередь, тоже буду держать вас в курсе.
В дверях появился Тэнг, потирая руки.
- Он за всё заплатит, даже если ему придётся продать галерею.
- Забудьте об этом, - охладил его пыл Макс. – Картина принадлежит дель Солю, а он назвал свою цену. Мы не в праве переоценивать её, - он посмотрел на инспектора. – Обмен информацией, как обычно. Если понадобится помощь, обращайтесь ко мне или Терренсу в любое время.
Машина сыска была запущена. Можно было не сомневаться, что Берри Радеску проведёт расследование с присущими ему тщательностью и проницательностью. Берри был одним из лучших в городской полиции, а я вообще считала, что он лучший. И всё же что-то меня беспокоило, что-то, чем не будет заниматься Берри или кто-то другой, что-то, что ускользало от меня, но при этом беспокоило, как глубоко засевшая заноза. И это что-то было в самой картине, в её ускользнувшем от нас подлиннике, то, что сразу вызвало у меня необъяснимое гнетущее чувство, но напрочь отсутствовало в репродукции, что-то, что вдруг пробудило во мне погребённые под слоем двухлетнего забвения воспоминания о странных днях, которые я провела под одной крышей с духом Тьмы. Именно это забытое ощущение странной тревоги от одного вида смуглого лица, на котором сверкали глаза цвета шотландских лугов под чёрными прямыми, как стрелы, бровями. Это было ощущение, что за этой зеленью и странным мерцающим светом скрывается что-то тёмное, страшное и бездонное, куда жутко заглянуть, и о чём даже не хочется думать, что-то чуждое, опасное и непонятное… Злое и тоскливое, как затуманенный взгляд изгоя, сжимающего в руке меч, взгляд, обращённый на луну, на далёкие, неясные образы, почти исчезнувшие из памяти, но всё ещё терзающие своими недоступными теплом, любовью и нежностью…
- Что с тобой? – я вздрогнула и взглянула на Терренса. Мы вдвоём стояли на застеклённой террасе под крышей. – У тебя было такое лицо… Ты очень изменилась за эти годы, - он вдруг смутился, поняв смысл только что произнесённых слов. - Я хотел сказать… - начал он, но я остановила его.
- Я знаю… Ты прав, наверно, но меня так растревожила эта картина и…
Я замолчала. Я не могла сказать, что появление в моей жизни Джулиана МакЛарена вызвало во мне чувства, созвучные тем, что вызывала картина. Может быть, Терренс и понял бы, у него чуткая душа, но мне казалось, что я ни с кем не могу говорить об этом, пока не разберусь во всём сама. Сейчас же я не могла даже понять, что я чувствую, глядя на МакЛарена. Что я знаю его целую вечность? Что знаю его больше двух лет? Что я вообще не знаю его, и его сходство с тем, другим, столь же обманчиво, сколь и очевидно? И что меня так поразило, что он оказался совсем не таким, каким рисовало мне его моё романтичное воображение…
Сама не заметив того, я съехала с размышлений о картине к мыслям о МакЛарене. Терренс всё так же стоял рядом, тревожно глядя на меня.
- Если хочешь, займёмся картиной вместе, - предложил он, как предлагают отчаявшемуся от «двоек» ребенку позаниматься правописанием. – У нас есть довольно неплохие снимки. Может быть, имеет смысл заглянуть в ту раскрытую книгу?
- Может быть, - кивнула я. – А как насчёт документов на картину? Вы узнали, у кого она куплена?
- Да, старик приобрел её в составе небольшой разношёрстной коллекции. Думаю, что его привлекли часы с ангелами, пара канделябров с литыми цветочными гирляндами, две фарфоровые табакерки с пастушком и пастушкой и набор столового серебра на двенадцать персон. Бронзовые китайские курильницы, кальян и панно в стиле модерн он быстро сбыл. А наша доска и обсидиановый анубис – подделка конца девятнадцатого века под Египет, так и зависли в его лавке в самых тёмных углах.
- У кого он её купил?
- У некоего Октавио дель Монте. А тот незадолго до сделки получил всё это в наследство от своей сумасшедшей бабки, которая настаивала, что она итальянская графиня. Может, она и была графиней, но теперь уже никто ничего точно не знает. Старуха с внуком прилетела с Ромалины. Ты помнишь такую планету?
- Ещё бы… Нам в школе всегда приводили её в пример, когда хотели показать, как опасно давать ядерные пушки законченным идиотам.
Терренс кивнул.
- Планета погибла, и вместе с ней шестьдесят процентов населения. Эти двое успели эвакуироваться на одном из последних катеров. Родители Октавио погибли. Он был мал и пережил это, а старуха после этого помешалась и заперлась в своём доме на Ридженс-стрит…
Я невольно вздрогнула.
- Что это за улица?
- Улица, где вплотную друг к другу стоят узкие трёхэтажные дома, довольно мрачноватые на вид, тем не менее, очень респектабельные. Там селятся солидные банкиры, врачи и профессора, изредка одинокие люди, которые не рвутся пообщаться с окружающими и имеют достаточно денег, чтоб купить и содержать такой особнячок с каминами и небольшим садиком во дворе. Старушка помимо внука успела прихватить кое-что из драгоценностей и акции какой-то звездолётостроительной компании, некогда принадлежавшие её покойному супругу.
- И коллекцию странных вещей…
- Я говорю то, что узнал от её соседей. Октавио смылся с Киоты, едва получив деньги
