Леопард с вершины Килиманджаро - Ольга Николаевна Ларионова
Небо с утра было безоблачным, погода – летной, что, впрочем, не имело ни малейшего значения для космолета, вышедшего за пределы околопланетного пространства уже час назад, и настроение у Сусанина было без пяти минут идиллическим.
– Все равно уеду, – угрюмо пообещала Варвара. – На этот не взяли – уеду на следующем.
– На космолете не ездят, сердечко мое, – безмятежно ответствовал Сусанин. – На космолетах прыгают, от одной зоны дальности до другой, и так через все подпространство. И во всех сопредельных с нашей зонах ни одной движущейся посудины не наблюдается.
– Ничего, наблюдется, – буркнула девушка.
– А наблюдется, так уж я постараюсь, чтобы в поле твоего зрения он не попал. Загоню тебя, к примеру, на дикую сторону. И вообще, Варька, здесь сейчас будет столько работы…
– Хватит! – крикнула она, хлопая ладошкой по теплой скамье. – Никаких больше Варек. Варвара! И вообще, мы с вами никого не пасли…
– Ну, это ты изволила запамятовать, – добродушно скривился Сусанин, щуря и без того узкие глазки, словно в медовом небе можно было еще разглядеть огненную морковку удаляющегося звездолета. – Телят мы с тобой пасли, вот кого. Знаешь, за сколько тысяч километров они сейчас? Не знаешь. И я не знаю. А с телятами – половина моих людей. Так что с завтрашнего утра каждый оставшийся выкладывается за четверых, поскольку до сих пор мы работали за двоих. – Он оттолкнулся лопатками от стены и, по-птичьи вывернув шею, попытался заглянуть ей в лицо. – Аль обленилась, пока я тут себе новую шкуру, точно питончик королевский, наращивал?
Варвара оскорбленно фыркнула – как будто не она возле него сутками дежурила, безропотно снося все сусанинские выходки!
– Главное, Кони улетела, – продолжал Сусанин горестно. – И Темрик. Со своей Марфуней, естественно. И красавцы наши, гордость вселенной, альбатросы глубокого космоса.
– На Матадор? – с какой-то мстительной радостью спросила Варвара, словно это было синонимом всего окаянства белого света с черной дырой в придачу.
– Ну а куда же? Наша Степуха была для них сущим отдохновением, жаловались еще, что форму теряют. А на Матадоре с них жирок-то спустят, это ведь планета-стадион, где шаг ступишь – в тренажер попадешь. Не знала? Спасибо хоть не занесли нашу землицу в Красную книгу, а то понаехало бы эмиссаров Галсовета, а они такие зануды… Так что будем тут управляться самостоятельно, благо теперь ни молний, ни смерчей, ни ворот этих с эпилептическим синдромом… Соскучимся.
– Тогда что не отпустили? – чуть ли не со слезами выдохнула Варвара. – Мне и без вашей скуки хоть с моста в реку…
Сусанина как ветром сдуло со скамьи – поддернул свои больничные, в голубую полосочку, брючки и присел на корточки перед девушкой, по-мальчишечьи заглядывая ей в глаза.
– Ну что ты, дуреха? Все живы – значит все в порядке!
У Варвары потемнело в глазах. А он глядел прямо в лицо – и не почувствовал.
– Работой я тебя запугал? Зверь я, зверь и есть. Но ты ж у меня умница, даром что ведьма. Так что по шестнадцать часов ты у меня будешь колдовать ежеденно, а в остальном – проси, что хочешь.
– Космолет верните.
– Ну-у… С ним и связи-то не будет, аллюром идет, ни к одному промежуточному буйку не причаливая. Летяги обещали всех телят в сохранности доставить, это ж, наверное, самое дорогое, что когда-либо из космоса выуживали. А тот десантник, на котором стратеги прилетели, без экипажа стоит, на краешке космодрома проветривается. Штурмана с механиком на этот, улетевший, забрали, один первый пилот остался – вон сарай под виварий приспосабливает. Да Гришка Эболи в гипсе лежит. Так что работай себе потихонечку и жди, когда я тебе экспедицию за клетчатым тапиром организую. А пока… выходи-ка ты за меня замуж!
Варвара спустила ноги со скамейки:
– Да? И вместо Варвары Нореги будет Варечка Сусанина?
– А что? Меня это устраивает.
– Вы очень хороший человек, Евгений Иланович, – проговорила Варвара, подымаясь и одергивая свой старый лабораторный халатик. – Не дам я вам жизнь свою молодую погубить из-за меня – я ведь как коброй была, так коброй и останусь.
Она перешагнула через козла, дремавшего, подогнув коленки, и пошла по тропинке, заменявшей пока улицу. Время от времени под ногами щелкало, выметывался здоровенный, с воробья, кузнечик и врезался в сухую траву со специфическим хрустом, точно кедровая шишка. Она шла прямо на солнце, жмурясь – то ли чтобы не ослепнуть, то ли чтобы не заплакать. Подумать только, первый раз руку и сердце предложили.
Первый раз в жизни!
И никакого восторга. Словно на каток пригласили. Нет, не получается у нее с обыкновенным человеческим счастьем. Где бы просто махнуть рукой и броситься ему навстречу, как в море с утеса; так вот нет, ей почему-то надо обязательно помедлить и призадуматься: не чрезмерна ли плата, когда за такое счастье надо обязательно поступиться частичкой себя?
Она шла мимо здешней унылой трапезной, и мимо строящегося вивария, и мимо штабелей безликих всепланетных блоков, и неприкаянно твердила: почему, почему, почему для того, чтобы стать счастливой, надо перестать быть самой собой?..
Это нечаянное и окаянное открытие мучило ее, как рыбья кость, и надо было остаться наедине с собой, повернувшись задом ко всей окопавшейся на Степухе цивилизации, чтобы в горестном одиночестве переболеть им, как свинкой или скарлатиной, а выздоровев, стать до последней клеточки прежней Варварой. За это возвращение она уже заплатила десятикратную цену – рассталась с человеком, который был из тех, что дважды на жизненной тропочке не встречаются. И ведь как чувствовала там, в метеостанции, выпотрошенной ураганом и захлестнутой злобной желтой пеной, что это преддверие счастья и останется для нее на всю жизнь самым-самым…
Она тряхнула головой, упрямо отбрасывая это воспоминание. Все осталось там, на берегу. Жаль только, что там осталось и море. Очень недоставало воды. Сейчас она поняла, что именно тянуло ее сюда, за черту уже обжитой земли, навстречу заходящему солнцу, уже коснувшемуся подбородком краешка поджаристо-золотой осенней горы: в густом закатном свете можно было выкупаться. Он был так плотен, так веществен, что тело, подставленное прохладным янтарным лучам, словно теряло вес. Стараясь не упустить солнце, она взбежала на пригорок – и досадливо фыркнула: на наспех сколоченной изгороди восседал кто-то длинный и нелепый, каким только может быть высокий мужик, взгромоздившийся на тоненькую жердочку. На фоне медного солнечного диска беспомощно топорщилась куцая курточка, а широкополая соломенная шляпа была, вероятно, заимствована у пугала. Петрушка? Нет, этот сегодня уже пытался ее развлечь. Кёлликер? Похоже, он. Все они сговорились опекать и утешать ее со всей неуклюжестью и искренностью. Сейчас он приподнимет шляпу
