Генри Каттнер - Долина Пламени (Сборник)

— Меня позвала тетя Бесси, — сказала ей Джейн, чувствуя немой упрек. — Я пыталась удрать от нее как можно скорее. Она хотела, чтоб я примерила то платье с новым воротником.

— Ясно. — Извинение было принято, но Беатрис по-прежнему молчала. Джейн подошла к кровати Эмили и обняла девочку.

— Злишься на меня, Эмили?

— Нет.

— Злишься. Но я ничего не могла сделать, дорогая.

— Все нормально, — сказала Эмили. — Мне не было страшно.

— Все светилось и сверкало, — сонно проговорил Чарльз. — Как рождественская елка.

— Заткнись! — набросилась на него Беатрис. — Заткнись, Чарльз! Заткнись, тебе говорят, заткнись!

В комнату заглянула тетушка Бесси.

— Что случилось, дети?

— Ничего, тетушка, — ответила Беатрис. — Мы просто играли.

Накормленное, сытое, оно лежало в вялом оцепенении в своем загадочном убежище. В доме было тихо, обитатели спали. Спал даже ложный дядюшка: Раггедо был хорошим имитатором.

Ложный дядюшка не был призраком, он был просто проекцией Раггедо. Подобно тому, как амеба протягивает к пище ложную ножку, Раггедо растянулся и создал ложного дядюшку. Но на этом сходство кончалось. Ибо ложный дядюшка не был эластичной частью создавшего его существа, которую, вытянув, можно было когда угодно втянуть обратно. Скорее, он — оно? — являлся некой конечностью, вроде человеческой руки. Мозг посылает сигнал через нервную систему, рука протягивается, сжимаются пальцы — и в ладони оказывается пища.

Однако этот отросток Раггедо был менее ограничен в своих возможностях, так как его не связывали жесткие законы природы. Руку можно выкрасить в черный цвет. Всем, кроме чистых, неопытных детей, казалось, что ложный дядюшка выглядит и действует, как человек.

Некоторые правила приходилось соблюдать даже Раггедо. В какой-то мере он все-таки был ограничен естественными законами. Существовали циклы. Жизнь гусеницы состоит из циклов: до тех пор, пока она не сможет окуклиться и трансформироваться, она должна есть, есть и есть. Сбросить свою нынешнюю оболочку она сможет не раньше, чем подойдет время метаморфозы. Точно так же и Раггедо не мог видоизмениться до завершения цикла. А тогда произойдет новая трансформация, аналогично миллионам удивительных превращений, которые претерпел он в невообразимой вечности своего прошлого.

В настоящее же время он вынужден был подчиняться законам текущего цикла. Отросток нельзя было втянуть. Так что ложный дядюшка был его частью, а он был частью ложного дядюшки.

Туловище и голова скудлера.

Одна за другой катились по дому сонные волны сытого удовольствия, но медленно, незаметно их Ритм убыстрялся, понемногу приближаясь к нервной пульсации новой вспышки жадности, всегда следовавшей после завершения пищеварительного процесса.

Тетушка Бесси перевернулась на спину и захрапела. В другой комнате ложный дядюшка, не просыпаясь, тоже повернулся и тоже захрапел.

Способность к защитной мимикрии была развита отлично..

Снова был день; почти сразу после полудня ритм жизни в доме неуловимо изменился, изменилось и настроение.

— Если мы собираемся в Санта-Барбару, — сказала утром бабушка Китон, — то я свожу сегодня детей к зубному врачу. Им надо обработать зубы, а с доктором Хоувером непросто договориться о приеме даже одного ребенка, не говоря уж о четырех. Твоя мама, Джейн, писала мне, что ты была у дантиста месяц назад, так что тебе ехать незачем.

После этого заявления над детьми нависло ощущение беды. Но никто об этом не говорил. Когда бабушка Китон вывела детей на крыльцо, Беатрис вышла последней. Джейн смотрела на происходящее, стоя в дверях. Не оглядываясь, Беатрис протянула назад руку, ощупью нашла руку Джейн и крепко сжала ее. И все.

Так без слов ответственность была переложена на Джейн. Беатрис ясно дала понять, что теперь это — забота Джейн.

Она не осмелилась надолго откладывать дело, слишком живо ощущая растущую волну действующей на взрослых депрессии. Раггедо вновь проголодался.

Она смотрела вслед своим двоюродным братьям и сестрам, пока они не скрылись за перечными деревьями. Далекий шум трамвая положил конец ее надеждам на их возвращение. После этого она дошла до мясной лавки, купила два фунта мяса, выпила содовой и вернулась домой.

Джейн почувствовала, что ритм волн голода участился.

Она взяла на кухне жестяную миску, положила в нее мясо и тихонько проскользнула в ванную. Одной, со своей ношей и безо всякой помощи забраться на чердак было нелегко, но Джейн справилась. Она стояла в теплой тишине под крышей дома, выжидая — почти надеясь, что тетушка Бесси опять позовет ее и освободит от неприятной обязанности. Но никто ее не позвал.

То, что ей предстояло делать сейчас, было достаточно прозаично. Поэтому особого страха она не чувствовала. Кроме того, ей было почти девять лет. И на чердаке не было темно.

Стараясь сохранить равновесие, она пошла по балке. Ступив на перекинутую между балками доску, Джейн ощутила, как она упруго дрожит под ногами.

«Раз, два, пустые слова,Три, четыре, руки шире,Пять, шесть, лучше сесть,Семь, восемь..»

Дважды у нее ничего не вышло; на третий раз удалось. Мысли должны были быть отвлечены каким-то определенным образом… Джейн прошла по доске, обернулась, и…

В этом месте света было мало, почти полная темнота. Было холодно и пусто, как под землей. Ничуть не удивившись, Джейн поняла, что находится глубоко внизу, возможно, под домом; может быть, очень далеко от него. Она могла принять это так же, как и все остальные странности. Ее это не удивляло.

Как ни странно, она знала, куда идти дальше. Джейн вошла, как ей казалось, в крошечное помещение, однако в то же время довольно долго ей пришлось идти через пустое пространство под низко нависавшим потолком; оно казалось бесконечным и мрачным; тянуло холодом и сыростью. Место производило неприятное впечатление, да и опасно было идти по нему с маленькой миской мяса.

Ему мясо показалось приемлемым.

Оглядываясь назад, Джейн ничего о нем не могла вспомнить. Она не помнила, как предложила мясо, или как оно было принято, или в какой части этого места, где парадоксально сосуществовали громадные пространства и крошечные помещения, лежало оно, грезя об иных мирах и эпохах.

Она помнила только, как в то время, когда оно поглощало принесенную пищу, вокруг нее снова закружилась темнота, расцвеченная маленькими вспыхивающими огоньками. В ее голове замелькали его воспоминания, как будто их разумы составляли одно целое. На этот раз Джейн видела все более отчетливо. Она видела огромное крылатое существо, запертое в сверкающей клетке; она вспомнила то, что вспоминал Раггедо, — так, как это помнилось ему; она прыгнула вместе с Раггедо, почувствовала, как бьются вокруг нее крылья, ощутила, как раздиравший ее голод вгрызался в тело; жадно набросилась на булькающую струю горячей, сладкой и солоноватой жидкости…

Воспоминания переплетались, перепутывались одно с другим. Смешивались, менялись и жертвы Раггедо; существо с перьями и крыльями превратились в зверя со страшными когтистыми лапами, увертливого и скользкого, как змея. Пока Раггедо ел, все его жертвы становились в его воспоминаниях одним целым.

Уже под конец ненадолго вспыхнула другая картина. Джейн оказалась в огромном саду, где качались высокие — выше нее — цветы, между которыми молча двигались фигуры в капюшонах. На лепестке одного из гигантских цветов, прикованный к нему ярко сверкающими цепями, беспомощно лежал человек с рассыпавшимися светлыми волосами. Джейн казалось, что она сама, закрытая капюшоном, шагает между молчаливых фигур, а он — оно — Раггедо — в другом обличье идет рядом с ней в направлении жертвы.

Человеческое жертвоприношение всплыло в его памяти впервые; Джейн хотелось бы узнать об этом побольше. Угрызений совести она, естественно, не испытывала: еда есть еда. Но это воспоминание незаметно сменилось другим, и она так и не увидела конца. Правда, по сути, это было и незачем: все воспоминания заканчивались одинаково. Может, это было для нее и к лучшему, что Раггедо не слишком долго задержался именно на этом эпизоде своих кровавых трапез.

«Семнадцать, восемнадцать,Мы идем купаться,Девятнадцать, двадцать…»

Пошатываясь, чуть не падая, шла она обратно по балкам, с пустой миской в руках. На чердаке пахло пылью; это помогло ей избавиться от оставшегося в ее памяти тошнотворного запаха крови…

Когда дети вернулись, Беатрис только спросила: «Была?», и Джейн кивнула. Табу, однако, не было снято. Обсуждать подробности они не собирались, если в этом не возникнет необходимости. А сонная, вялая пульсация в доме, психическая пустота ложного дядюшки — неопровержимо доказывали, что опасность снова предотвращена — на какое-то время…