Леопард с вершины Килиманджаро - Ольга Николаевна Ларионова
– У вас «Соллер»? Нам его обещали только через два сезона… Невероятно! Мы даже не видели опытного образца!
– Я так и думала. Поэтому начнем с конца; я хочу вам продемонстрировать изображения, которые сняты, правда, не с его помощью, – вы ведь знаете, что он воспроизводит даже самые обыкновенные голограммы; так вот, предвидя этот разговор, я перед эвакуацией нас отсюда привела всю аппаратуру в боевую готовность… Кстати, Варвара, вам она не помешала? Ваш робот с очень смешным именем согласился мне помогать!
Варвара от растерянности только пожала плечами. Речь шла, по-видимому, о помещении таксидермички, где она не была с того памятного разговора, первого и последнего, когда она отказалась заделаться интервьюируемым кроликом. С тех пор она ни разу не вспомнила о своем былом пристанище, полагая, что Ригведас все оттуда вывез и заботиться не о чем. Но, как говорится, свято место пусто не бывает…
– Так вот, для большей убедительности я хотела бы пригласить всех присутствующих ближе к берегу – проекция будет осуществляться на пляже, настройка жестко зафиксирована. Вы не возражаете? – Призывный жест, аннулирующий все возражения.
– Наоборот, наши желания совпадают – нам пора на работу. – Командор обратил к окружающим замутненный взор. – Коллеги, прошу, в колонну по два…
Все обреченно поднялись, и Варвара вдруг поняла, что никто из них, кроме Гюрга, в течение завтрака не сказал ни единого слова. Она попыталась отстать, потому что органически не способна была шагать в колонне, но Шэд самым естественным образом задержал шаг, так что они оказались рядом, и Варвара очутилась-таки в строю и неощутимо для себя пошла в ногу. Спереди доносился артезианский смех и щебет: «Я оставляю за вами право на сомнения, поскольку внешнее впечатление… Но все мои интервью… Они остались моими лучшими друзьями – и Док Фанчелли, и Параванджава, и братья Каплан – они очень высокого мнения…»
Интересно, а если бы она предложила добираться до пляжа по-пластунски, командор и на это согласился бы с той же обреченной покорностью?
Она вопросительно глянула на Шэда, и он если и не угадал ее мысли дословно, то хорошо представил себе ее настроение:
– Все нормально, Барб. Стратегический разведчик должен быть джентльменом. К тому же если быть справедливым, то надо отдать ей должное – ведь дура дурой, а прилетела ни свет ни заря, и вертолет посадила в трех километрах, и добиралась по пустынной дороге пешком, без оружия, а ведь знает… Пусть она покажет нам пару фокусов, пока батискаф не прибыл, а там, как вы любите говорить, – и на Матадор.
Они вышли на прибрежную полосу, и море устало засветилось им навстречу. Оно было ясным и спокойным, чересчур ясным и неправдоподобно спокойным – как лицо человека, о котором нельзя сказать, спит он или без сознания. Солнце, скрытое золотистой дымкой, не грело, и над пляжем висел странный, едва уловимый запах, вызывающий во рту вкус металла.
Варвара последней поднялась по винтовой лесенке на крышу бывшего телятника, но в наблюдательную рубку не вошла – там и без нее народу хватало. Она присела прямо на прохладный пластик, положив сплетенные руки на колени, а подбородок – на руки. Из распахнутой дверцы доносился гул голосов, и она, как в давешнем сне, не могла угадать, где же там голос Гюрга.
А вот и журчащее сопрано: «Семнадцатый, семнадцатый…» Это же шифр вызова таксидермички! Ах да, там ее знаменитая аппаратура, «Соллер» или как там еще. «Семнадцатый, вызываю робота Пегас-одна-вторая… Пегас? Включайте аппарат „Соллер“, кадр номер один… Командор, а ваше подводное чудовище не проявит каких-нибудь неожиданных эмоций при виде стеллереныша?» – «Во-первых, он уже три дня никак себя не проявляет; во-вторых, это не чудовище, а механизм, а в-третьих, эмоции свойственны только живым существам». – «А разве он… не живой?» – «Скажем так: разумный, но не живой». – «О, смотрите, смотрите, заработал…»
Варвара вытянула шею – ничего она не увидела, только у кромки воды на гальке лежал теленок. Знакомый теленок. Тот самый теленок, которого она передала Параскиву в день их знакомства… Но ведь они оба, и Параскив, и теленок, уже на космодроме, и к тому же малыш должен был подрасти…
«Эффект усиливается еще и тем, что изображение двустороннее – с моря вы увидели бы ту же картину. Иллюзия полная, не правда ли? А теперь изменение масштаба… Пегас, снимок номер два!»
Теперь Варвара поняла, почему теленок показался ей таким знакомым, – это же были ее собственные снимки! Как это она забыла, что сама разрешила Маре пользоваться всем, что найдется в лаборатории. И нашлось… Следующим был овцеволк, вернее, целая семерка этих нелепых зверей, причем первый был величиной со слоненка, а последний – как морская свинка. Все они печально разглядывали агатовую гальку, которая не могла удовлетворить ни первую, ни вторую составляющую этих неудобосочетаемых существ.
«Третий кадр – разномасштабные проекции, разнесенные в пространстве сколь угодно далеко. Пегас!..»
Это был самый удачный ее снимок – Степка, которого, как любого нормального ребенка, кидали в воду, и она снизу поймала момент, когда малыш вскинул ручонки и счастливо засмеялся. Таким он и появился – в десяти, двадцати, пятидесяти проекциях, самых различных размеров и в абсолютно неожиданных точках; он как будто стоял на своих косолапых ножках и был готов ринуться куда-то вперед, в море, которое ему по колено…
Да, снимок был превосходный. Но эта орава разнокалиберных малышей производила почему-то совсем противоположное впечатление. Варвара медленно поднялась. Это даже не орава. Это стая. И если смотреть со стороны моря – стая, готовая к нападению.
Она почувствовала, что ей плохо, и поспешно отступила от края. Наткнулась на дверцу. Вниз. Скорее. Металл во рту. Стук в висках. Разве она на глубине? Нет. Это наваждение. Справиться. Не поддаваться. Это просто предельная степень омерзения, потому что из детей нельзя делать стаю, пусть даже призрачную. И море…
Море поднималось навстречу небу. Оно вспухало, как готовящееся закипеть молоко, и было таким же белым, ни одной крупицы привычного янтаря.
Море стало седым.
Варвара пыталась крикнуть, но только беззвучно шевелила губами, а они присыхали к зубам и при каждом
