Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова

— Эй! — крикнула ей Икринка, — подожди! Я дам тебе денег!

На что женщина, не оборачиваясь, ответила, — Себе на будущее копи. Не забывай о нём, о будущем своём. Оно у нас одно — пустыня или ранняя смерть. Хотя, последнее и лучше всего. — Шаркающие от сваливающихся туфель шаги ещё долго были слышны в утренней тишине на тихой и безлюдной дороге.

— Ты чего испугалась? — глупо спросил Антон, к которому вернулся дар речи. Он словно очнулся от гипноза, наведённого присутствием причудливой прохожей, и увидел помертвелое лицо Икринки. Чтобы отвлечь её от жуткого видения, Антон стал бережно гладить её, застёгивая одновременно пуговки на платье, поняв, что Икринка всё это время находилась полураздетой, пока странная женщина вела с нею одностороннюю беседу. Вероятно, из-за яркого платья, красоты и очевидной, только что произошедшей любовной сцены, прохожая нищенка и приняла Икринку за проститутку.

— Тебе не страшно?

— Чего? Я уже привык к их изломанному миру. И давно устал надрываться душой. Конечно, их жалко. А для чего, по-твоему, мы тут торчим в своих подземельях?

— Но ведь это моё будущее. Моя старость.

— Твоя? Ты что?! На Земле не бывает такой старости и такой жизни.

— Что же, и смерти у вас не бывает?

— Бывает. Только зачем об этом думать сейчас?

— Но ведь её глаза сказали мне больше её слов. И это не её, а моя жизнь будет такой, на какой-нибудь из пустынных свалок.

— Что ты несёшь? — возмутился он, — ты земная девочка. Причём тут их свалки и их старость? И ни на каком Троле ты не останешься!

— Какой страшный вокруг мир! Ты же видел на их дне мутантов, изгоев из пустынь?

— Да. Это было чудовищно. И в памяти до сих пор рубцы. И думаю, я их не вылечу уже никогда.

— Ты можешь себе представить её юность? Она говорит, что была красавица, и я верю ей. Это сохранилось, как бы и незримо, как память в её информационных полях. Она не только странная, но и представляет загадку. Вот если бы ты был более внимателен, ты бы увидел, что она, как и я, не совсем местная. Нет?

— Конечно, уже не местная. Она же из пустынь. Это другой мир у них.

— Представь себе, ею любовались, желали. Её покупали привередливые богачи. А кто-то, пусть и кратко, страстно любил её.

— Ну! — Антону совсем не нравился такой разговор. Особенно после столь насыщенной любви на поляне, впечатление от которой неожиданно было испорчено уродливой и бывшей проституткой, вторгшейся на запретную территорию и разрушившей волшебство. Антон повернул её к себе, желая загородить от жуткого призрака бездонного человеческого страдания, которое он был бессилен отменить, как бы этого ни хотел. — Я хочу любви. Пока мы тут, мы должны всё это забыть, мы должны повторить, чтобы забыть это привидение… — желая её в действительности, он хотел отвлечь её от подобного направления мыслей и переживаний от увиденного.

— Почему ты такой ненасытный? Я устала…

Антон стал гипнотизировать её глазами, заставляя принять игру… Эту колдунью, испортившую послевкусие любви, хотелось забыть.

— Антон, а Нэя говорит, что страстные мужчины, как ты, не отличаются верностью. Вы, земляне, практически не стареете. А я родилась здесь, у меня во многом местная природа. Общий с планетой обмен веществ.

— У тебя земная природа.

— Но я не земная. Ты разлюбишь меня, и это произойдёт неизбежно. Улетишь и забудешь. А я сойду с ума, состарюсь и буду побираться по харчевням, живя на свалках.

— Что ты плетёшь, дура! — Антон оттолкнул её. Его желание улетучилось, и он встал, оставив лежать её на пледе. Сел в машину и стал ждать её, хмуро глядя на пустынную перспективу дороги. Она пришла следом, но он не взглянул на неё, давая понять ей свою досаду. Икринка села рядом, плед остался валяться на поляне. Пропало яркое освещение. Стало пасмурно, откуда-то притащило клочья тумана, сменился ветер, и иллюзия подмосковного леса рассеялась.

— Антон ты такой… — и она замолчала.

— Какой?

— Мне кажется, когда ты окончательно восстановишься у себя на Земле по вашим стандартам, волшебным вашим методикам, ты изменишься. Тебе будет мало меня одной. У тебя будут и другие. Много. Как у моего отца.

— Кажется, крестись, — сказал он вдруг по-русски, с прежнею досадой, повторив невольно присказку старого монаха из подмосковного монастыря, большого приятеля мамы. Тот часто приезжал к ней в оранжереи за рассадой новых, изобретённых мамой цветов. Вспомнив маму, он успокоился мгновенно.

— Пока мне достаточно тебя одной. Более чем. Если учесть твои периодические чики-брыки.

— Что это «чики — брыки»?

— Это то, что ты тут сейчас устроила. Или скажем тогда, когда как кошка разодрала мне до крови плечи и дралась со мной.

— Я ставила эксперимент на твою фантастическую регенерацию. Ведь к утру всё и пропало. А я бы ходила с такими следами неделю.

— Я тебе что, подопытное животное?

— Ты не подопытное, но часто животное.

— Часто? Это когда?

— Ты никогда не видишь ни моей усталости, ни того, что я слабее тебя. У тебя ласковые глаза, и все думают, что ты воплощённая нежность, но твоя чувственность животная, ненасытная, и я одна знаю это. Но, может, вы земные люди такие все?

— Думаешь, местные другие? Может, попробуешь? Поставишь эксперимент?

— Чего ты разозлился? Где ваш хвалённый земной самоконтроль над низшими эмоциями? Но у тебя всегда с этим были проблемы. Нет?

— Почему тебе нравится втыкать в меня свои шипы, ангельская моя роза? — спросил он, не желая продлевать бессмысленную ссору. — Ты испортила такое великолепное утро.

— Разве это сделала я?

— Ну, твой Трол. Всё равно, — и долго молчал, не глядя на неё. — Я прожил с Голубикой два года. И я никогда не изменял ей, а ты думаешь, меня не одолевали другие девушки? Лучше Голубики во много раз. Но я дал ей слово и держал его.

— И где же тут такие были, лучшие?

— Красивые женщины есть везде. И здесь их много, в ЦЭССЭИ же и подавно.

— Ты не жил с Голубикой. Ты спал рядом с ней, отдыхая от своих приключений. И проснулся только тогда, когда увидел в горах меня. Вместе с Олегом в тот день. Я хорошо запомнила