Внучка жрицы Матери Воды - Лариса Кольцова
Он стал гладить мою спину, восхищаясь мною, моей чувствительностью, и меня окутала приятная теплота, перешедшая в незаметный сон. Я спала и видела хрустальную пирамиду, сквозь неё были видны горы, уходящие в недостижимый горизонт. Я была внутри её сверкающей прозрачности…и вдруг она разбилась! И кто-то закричал, я проснулась от визга, хохота и битья стекла в холле за пределами гулкого длинного коридора. Эхо разносило голоса и возгласы угасающего веселья.
Его не было рядом. И было совсем светло. Ихэ-Ола давно встала над горизонтом, и спальню заливали яркие лучи набиравшего яркость дня, уже не утра. Я вскочила и поспешно оделась, не соображая, было всё явью или сном моего зовущего его сердца. Но подушка хранила его запах, и я стала тереться лицом о то место, где он лежал ночью. На постели я увидела кровь, и в панике скомкала постельное бельё, не зная, куда его засунуть, чтобы не обнаружила Гелия. Сильно болел низ живота, как будто внутри меня драли чьи-то когти. Было ли это поспешным наказанием мне свыше за содеянное, за чрезмерность испытанного ошеломления тела и сердца, или что-то нервное? Я не знала.
Я продолжала метаться в непонимании, что же делать, чтобы никто не обнаружил следы того недолжного для всех, но не для меня, понятно, и не для него, что происходило в чужой спальне. Крадучись как вор, я отнесла белье в гигиеническую комнату, где зарыла в ком белья в плетённой объёмной коробке, откуда и забирала все вещи для стирки приходящая женщина — уборщица, она же и прачка. Какая разница, что и о чём она подумает? Как узнает, кто виновник или виновница?
Тяжёлое похмелье
Когда я оделась и вышла в холл, там был потрясающий разгром. Большинство успели разойтись по свободным комнатам и углам, где и спали, кто как сумел устроиться. На меня не обращали ни малейшего внимания, не отделяя меня от общего фона, или уже забыли, что я с ними не пировала. Те, кто остались, не собирались сдаваться усталости. Посуда валялась на полу. Кто-то, упав на стол, опрокинул часть приборов на пол. Им было и пьяно, и весело. Картина разгрома была отвратительна, я расстроилась за испорченную посуду, дорогое покрытие пола, залитого напитками и соусами. Я вслух ругала Гелию за её страсть к компаниям, за её ложно понимаемую роскошную жизнь.
Кое-как причесавшись перед большим зеркалом в холле, я мела разбитые осколки, сокрушаясь о потерях, понесённых в дорогой посуде. Бабушка приучила меня к бережливости, к трепетному любованию красивыми и хрупкими вещами, — у нас их осталось так мало от прошлой жизни, — к скромности во всём, к чистоте. А тут! Я ругала Гелию, как старая ворчливая бабушка, а была всего лишь её младшей подругой. Эта уборка и моё негодование отвлекли меня от того, что сама я тут вытворяла в её спальне, и какие следы оставила в её постели с её же мужем, каковым его все считали. Но я искренне об этом забыла! Он был только мой! Мой навсегда.
— Успокойся! Уйми, наконец, свой пыл! — одёрнула меня Ифиса, появившаяся из столовой. Она с аппетитом чем-то чмокала и обсасывала свои пальцы. При этом она была свежа внешне и абсолютно трезва. Или таковой казалась. Она вытерла пальцы об ажурную дорогую скатерть, впрочем, и без того всю запачканную соусами и прочими жирными пятнами, испорченную без шанса её возвратить к прежней чистоте. А как Ифиса чванилась своим знанием этикета, говоря, что в любой ситуации она всегда на недосягаемой для прочих высоте! Плюнув в уполовиненный бокал с вином косточку от проглоченного фрукта, она свалилась на диван, сбросив туфли и задрав полные ноги на спинку дивана, игнорируя тех, кто тут ещё и шевелился рядом с ней. Она обмахивалась тончайшим подолом платья, и я с неприязнью увидела её белые голые ляжки давно уже пожухлой девушки. Она казалась мне старухой, хотя и не лишённой приятности своего лица. Как ей и можно ещё надеяться заниматься тем же, чем занималась недавно я — само совершенство, сама ослепительная юность в сравнении с нею. А то, что она была подобными делами озабочена сильно, не было ни для кого тайной.
Она словно услышала мою высокомерную, на грани брезгливости, оценку её внешних данных, потому что рявкнула на меня, — Разошлась! Силы побереги, и так растратила весь накопленный их запас! Иди лучше прими пенную ванну, чтобы привести себя в пристойный вид. На кого ты и похожа, новобрачная чужого мужа? А ведь я тебя предупреждала! Не послушалась. Устроила тут эротическое шоу для подонков. Они всю ночь бегали подслушивать под дверь и смеялись над вашей любовью. Верю, верю в святость твоих чувств. Но совершенно лишена этой веры, когда дело касается чувств окружающей Гелию сволоты. И тот хорош! Где устроил тебе посвящение в жёны! Не мог другого места найти? Зря ты! Кому, а главное, где открыла ты свои невосполнимые сокровища? Одна я и люблю вас с Гелией, двух идиоток. Всё у вас… А! Как ты могла-то ко всему прочему не закрыть на ключ ту часть дома, куда Гелия никого не пускает! Хорошо хоть я следила и никого туда не пускала. Одна, правда, проворно туда просочилась, да я так её по горбушке огрела, что она согнулась пополам и вылетела оттуда! В отместку всё и разболтала о тебе. А так-то никто и не видел, что он пришёл сюда после Гелии… Только что тебе за дело до тех, кого ты не знаешь, как и они тебя.
Она села и велела мне сесть рядом, что я покорно и исполнила. Глядя на меня сбоку, она спросила, — Ты чего посинелая вся? Где же сияние счастья?
— Живот очень болит, — буркнула я, и это было правдой. Выходит, похмелье было не только у этой своры обжор, но и у меня.
— Ничего. Это от непривычки. Привыкнешь, ещё и просить будешь, чтобы всё повторил. — Очевидная пошлость Ифисы не задевала меня, поскольку сама она была добрейшим существом, и важны были не слова, а её интонация, грустная, жалеющая меня, снисходительная по-матерински. Странно, но эта женщина любила меня сейчас, даже укоряя и обижая словами. Я поняла в этот момент, за что её любила Гелия. Она была лучше всех здесь, а возможно, и во всей этой среде эгоцентричных людей — очень ярких и очень непростых людей, одарённых сверх меры как прекрасными качествами, так и
