Евгения Федорова - Вселенская пьеса. Дилогия (СИ)

Верхний электрический свет моргнул и погас — микросхема стягивала на себя, разгоняясь, всю электроэнергию, которую могла найти поблизости.

Заскользили по стенам, словно слайды, удивительные картины. Оживленные виды космического порта, в котором нам когда-то довелось ожидать очереди на отлет, причудливые очертания невысоких зданий напомнили о прошлых годах, о блужданиях по узким улицам, полным инопланетными существами, дружественными и откровенно враждебными.

Вспомнились драки и ссоры. Многим была интересна молодая земная раса, многие хотели узнать, на что способен человек. Конечно, они не ожидали ничего подобного, они никогда не видели столь сумасшедших существ, которые способны натворить столько глупостей за один раз. Наверное, мы были им еще более непонятны, чем они нам. И все из-за того, что, выдумывая инопланетян, мы старались понять их, старались представить себе, какими они могут быть. Мы представляли марсиан захватчиками, развитыми и жестокими, но, исследовав Марс, нашли на нем лишь следы воды. И вздохнули разочарованно, но не остановились. Что нам с того, что вовсе нет марсиан, которых мы так хорошо узнали?! Мы поняли, что если бы они были, они непременно прилетели бы на Землю и захватили ее, перестроили, изменили состав атмосферы. Но марсиан нет, и мы пошли дальше. Инопланетяне. Странные расы синих безобидных людей, которые заняты выращиванием своих драгоценных растений; раса воинов, целью жизни которых — поединок и ничего больше. Для одних важна разве что выгода. Другие — непохожие на нас существа, для которых главное размножение. Кажется, мы поняли всех. Но забыли про себя. Про сумасшедших людей, которые утонули в своих потаенных фантазиях, рано или поздно вытекающих наружу.

Да, все эти писатели и сценаристы по-настоящему сострадают Земле и всем героям, которых собираются убить, но почему же тогда они так часто озвучивают свой самый страшный страх? Страх гибли, страх того, что где-то взорвется пол мира или вовсе планета будет захвачена или уничтожена? Может быть потому, что этот самый большой страх не дает им покоя? И, когда уже нет сил держать его в себе, мы кричим, стараемся предупредить остальных, но вместо этого накликиваем на себя страшную, неотвратимую беду.

Как сделал это Григорий, написав простенькую Вселенскую пьесу.

Я пытаюсь оправдать его, но зачем? Смерть Земли — всего лишь эффектный ход для писателя. Смерть человека — трагедия. Боль — испытание. Страх — обучение. Чего же я мудрю? Чего выискиваю в простых фактах?

Я смотрел на незнакомые заведения, которые рекламировали свои услуги, зазывая к себе покупателей. Все это действительно было, и мы сидели в ресторанах, вкушая труды других цивилизаций, но всюду просили подать нам что-то родное, похожее на земное.

Это похоже на борщ, — радостно говорил мне Родеррик, размахивая в воздухе ложкой. Он был доволен. Он нашел что-то близкое ему в чужой части мира. Это — борщ. Конечно, он сделан совершенно из других компонентов, лучше и не знать, из чего он сварен, может, главная его составляющая — трясина из местного болота, а вместо мяса — шейки плотоядных насекомых, водящихся в изобилии на тех самых болотах… Но это неважно. Мы умолчим о таких мелочах и скажем лишь: его вкус похож на вкус борща. Конечно, на Земле варят его лучше, привычнее. Но его вкус так мил, что встретить его здесь, в чуждом мире странных существ — настоящий дар небес. Это та опора, которая позволит нам удержаться, позволит не тосковать о Земле столь пронзительно и безответно. И мы просто будем ждать, когда Ворон вернется в нашу солнечную систему, когда каждый из нас доберется до дома, и его накормят настоящим борщом. Тогда, выглядывая в окно, мы уже не увидим бескрайних красноватых болот, и будем рассказывать о них взахлеб друзьям. Но, сидя в ярком ресторанчике, где официантом — убогое на наш взгляд приземистое существо с тремя руками и приплюснутой головой, разве мы заговорим об этом? Нет, вне дома мы будем вспоминать о нем, мы будем рассказывать друг другу, как учились в школе, будем в тысячный раз перетирать новости, пришедшие с Земли. А на Земле мы вспомним о чужих мирах и уже вряд ли сможем говорить о чем-то другом. Таковы мы, нас постоянно куда-то тянет и мы, особенные люди, попробовавшие обманчивый сироп свободы от привычных рамок; мы, самые большие в мире глупцы, будем ждать с нетерпением нового полета, и на отдых нам хватит и недели! Мы будем ждать, когда загудят двигатели, когда корабль, наполненный деньгами в товарном эквиваленте, оторвется от взлетной площадки. Мы будем ждать этого, чтобы вновь начать тосковать по родине, чтобы ждать возвращения…

Я вздохнул. К чему мне все это вспоминать, сейчас, когда настали минуты правды?

Я поднялся, подошел к аквариуму, но не опустил туда карточку — пожалел несчастных рыбок, которые стайкой, словно чувствуя недоброе, метнулись в самый дальний угол огромного резервуара. Я постоял немного, захваченный в водоворот сомнений, размышлений, воспоминаний, потом решительно вошел на кухню и, включив воду, сунул под нее пластину. Меня не сильно, но вполне чувствительно ударило током, импульс пробежал по телу, будя легкую боль в суставах, в старых шрамах, переломах, ушибах.

И все закончилось. Холодная вода стерла с пластинки причудливые разводы изображений. Сначала тускло, потом все ярче разгорелся электрический свет — потребитель энергии отключился. Я вздохнул, чувствуя, как слегка покалывает кончики пальцев, повернулся.

Шадумский смотрел на меня по-другому. С недоверием, с подозрением. Я совершил ошибку. По его мнению, я открыл свою настоящую личность. Но ведь в запасе любого человека есть смертоносное оружие — логика, аргумент. Так разум, включившийся в игру, способен исказить даже самую ясную, яркую истину. Ну что с нами поделать, если нам так удобнее?

Потому аргумент — единственное и самое мощное оружие против нас, если, конечно, не брать в расчет смерть. Смерть без сомнения превыше всех аргументов, ее, в отличие от человека, не переубедить и, если уж она пришла, не уговорить и не напугать. Разве что немногим удается отогнать ее, но то совершенно другая история, которая рассказывает о силе человеческого духа, и желании во что бы то ни было жить.

— Откуда ты знал, что она ТАК работает? — резко спросил Григорий. — Я ведь специально ее вынес, чтобы поймать тебя. Не верил, что человек с таким лицом, может быть журналистом серьезного издания! Я ведь тебя сразу раскусил. У тебя и руки все в шрамах.

Вот так и сразу раскусил! Пока он сомневался в том, кто я на самом деле, Шадумский вел себя куда уважительнее, но теперь убедился, что ему соврали, а значит под личиной гостя непременно скрывается враг. Может быть, он заметил в моих глазах тень воспоминаний, которые скользили перед моим взглядом; отсвет того, что пришлось пережить. Может быть, он ничего подобного не видел, и лишь мое уверенное обращение с чужеродной вещью, да шрамы, оставленные организмами Ворона на моей коже, заставили его сомневаться.

Но у меня есть море аргументов. Конечно, все они будут ложью, но я могу себе это позволить.

— Зря ты так, Григорий, — сдержано улыбнулся я. — Я и вправду из литературного журнала, а вещицу такую уже видел. Нелепо считать, что раз я литератор, значит, туп по части техники. Я видел и другие инопланетные технологии, правда, по большей степени такие, как это — радость и реклама для дикарей. У меня много знакомых, один еще полгода назад удивлял меня подобными штуковинами, к которым специально прилагалась инструкция, в отличие от этой. Кстати, в первый раз с подобной пластиной у нас вышел казус…

Я кивнул Шадумскому и прошел мимо него в гостиную, налил себе водки. Алкоголь способствует доверию. Он — не меньший аргумент, чем слова. Порой.

— Мы ломали головы, как она работает, а на инструкции был написан какой-то бред, — продолжал я, глотнув обжигающую жидкость. Григорий по-прежнему стоял в дверном проеме и, похоже, пока еще не начал мне верить, а потому не собирался и приближаться. — Там на нашинском ни слова, а переводчик оказался совсем глуп — свет, говорит, нужен, чтобы она работала. Мы ее под лампой часами просвечивали, но так ничего и не произошло. Тогда решили просто выпить — к чему столько времени потрачено?

И вот, выпустив ее из рук, я потянулся за бутылкой коньяка, а вместо этого задел чайник и разлил кипяток прямиком на пластинку! Тепло, как мы потом поняли — первичный, слабый, но достаточный источник энергии. Кстати, она еще и теплой водой питается, потому влаги в дыхании вполне достаточно, а вот чтобы завершить процесс, нужно что-то побольше, чем дыхание. Тогда, как сейчас помню, — я скорчил брезгливую рожу, — из той пластины посыпалась длинная полосатая рыба, которая подпрыгивала на полу и попискивала. А цвета она была фиолетового, представляешь?! А потом, так же как сейчас: картины другой планеты, реклама туристических агентств, странных вещей.