Александр Ярославский - АРГОНАВТЫ ВСЕЛЕННОЙ
— «Завтра я буду там! — шептал Горянский, — завтра… завтра…» — Он опустил взгляд вниз.
Башни радио легко возвышались во мраке; в домиках рабочих не было огней — все очевидно, уже спали…
Массивные формы «Победителя», освещенные электричеством, вздымались недалеко от окна вправо.
Все было готово. И со вчерашнего дня стоял выведенный из эллинга «Победитель», принявший на свой борт реактивный двигатель, запас радиоактивной смеси и все необходимые запасы и приборы.
Из окна он был очень похож на грандиознейшего кита или же на маленький дирижабль.
Электрический свет дробился на гранях его обшивки и легко можно было прочесть даже ночью высеченную на носу золотую надпись: «Sic itur ad astral»
Снаряженная и начиненная радием ракета была готова каждую минуту ринуться к звездам.
Тупой с носа и удлиненный к корме, где чуть виднелся выход реактивной трубы и руль реактивного прибора, идеально осуществлявший в своей конструкции форму падающей капли, — «Победитель» прижался к земле и глядел в небо своими темными зеркальными окнами-глазами, сделанными из двух кусков цельного хрусталя, презрительно и грозно, как на врага, приземистый и мощный, весь собравшийся, точно накоплявший силу для страшного прыжка.
Горянский снова поднял взгляд в темную синеву; он представил себе необозримое пространство жуткой пустоты, отделявшее планеты друг от друга.
— «А если… ошибка? — Если сумасшедший междупла-нетный прыжок не удастся? — Если, смерть?»
Мгновенное сомненье укусило мозг.
— «Может быть… может быть, простое счастье с Еленой здесь, на земле, стоит дороже всех междупланетных полетов?!»
— «Выбирай!..» — казалось, говорила ночь.
— «Выбирай!..» — кричало протестующее упругое молодое тело, которому органически невозможна, противна была перспектива риска и смерти.
«Победитель», казалось, еще больше прижался к земле и ждал настороженно и любопытно ответа своего строителя и капитана.
Луна, осмелев, выкатилась из-за облаков и улыбалась тоже, насмешливо и вопросительно…
Горянский решил: нет! Он полетит во что бы то ни стало, он прыгнет на эту улыбающуюся луну, как тигр из радио-металла!
Любовь прекрасна, но ему мало одной любви здесь, на земле, и он сумеет разбрызгать и унести ее дальше за солнца, в космические просторы… риск, боязнь смерти, протест мяса — не остановят его.
— Может быть, он не имеет права рисковать жизнью Елены, но своей жизнью он вправе распорядиться.
— А Елена… Он не хотел брать ее с собой, ему приятнее была бы мысль, что она — в безопасности здесь, на земле, но она сама упорно, настойчиво, хочет быть с ним.
— Что же? Пусть будет так!…
— Завтра, завтра в победе или смерти воплотится ослепительная мечта, — завтра будет подведен итог его десятилетней работе!
С легким скрипом отворилась дверь кабинета; вошел Чем-берт и, подойдя к окну, положил руку на плечо задумавшемуся Горянскому.
— «Что же, завтра летим?»
— «Да», — ответил, оборачиваясь, Горянский.
Они, неожиданно для самих себя, крепко пожали друг другу руки.
— «Что-то будет с нами там, Горянский? — сказал Чем-берт, садясь на окно и указывая рукой на небо. — Хотел бы я уже быть там!..
— Проверили ли вы все… ты все?.. — спросил он, сам не замечая, что переходит на ты. — Уверен ли ты в действии своих приборов?»
— «Безусловно!» — убежденно ответил Горянский. — С самого возвращения сюда я упорно контролирую все мои вычисления; ни одной ошибки! — Все правильно.
— Только одно сильно беспокоит меня…»
— «Что?» — Острые огоньки испуга блеснули в глазах Чемберта.
— «Башни радио… — вздохнул Горянский, — особенно главная, с помощью которой будет работать междупланет-тный беспроволочный телеграф и в случае надобности можно будет бросить энергию…
— Мы сделали большую ошибку, Чемберт! Мы не приготовили себе настоящего помощника и заместителя; когда мы с вами будем в пространстве, кто же заменит нас здесь?»
— Тамповский? — Джонни?
— Хороший преданный парень, но ведь он же совершенно не интеллигентен!
— Тамповский будет хорош, пока работает радио; ну, а если что-нибудь испортится? — Он ведь только телеграфист, а не инженер… — При малейшей порче он может просто растеряться…
— Наконец, как знать, что в наше отсутствие может случиться на острове?
— Мы сделали большую, большую ошибку, и виноват в этом я!..
— Предвидеть все и упустить из виду такую простую и в конце концов несложную вещь: да ведь за эти восемь лет можно было превратить того же Тамповского или Джонни в хорошего инженера!
— А теперь не откладывать же из-за этого наш опыт еще на несколько лет, когда все уже готово?
— Впрочем, глупости! — Я разнервничался, как баба, и напрасно расстраиваю себя и вас, Чемберт: машины работают прекрасно — я сам вчера их осматривал; — мы вернемся через два-три дня. Почему же им останавливаться без нас?
— Наш добрый Чигринос за эти два дня тоже, вероятно, не произведет вооруженного низвержения существующего строя!
— Не правда ли, Чемберт? — Пустяки, — все будет хорошо! — Завтра летим, Чемберт!»
— «Я останусь, — сказал Чемберт чуть слышно. Лицо его как-то сразу осунулось; блестевшие ранее глаза погасли, он нервно крутил пальцами пуговицы своего безукоризненного костюма. — Это моя вина, а не ваша, Горянский, вы были заняты, вы работали над самым изобретеньем, над машиной, вы создавали…
— Я имел достаточно времени, чтобы обучить Джонни…
— А Тамповский… не человек!.. Его оставить одного совершенно невозможно.
— Это — моя вина, и я останусь, Горянский».
— «Нет, нет!.. — запротестовал тот, тронутый и уничтоженный таким самопожертвованием. Он понимал, чего стоит Чемберту этот героический отказ от участия в полете, который был его мечтой в течение всех десяти лет борьбы и работы.
— Нет, нет, уж если нужно, то пусть лучше останусь я!.. Я этим искуплю хоть отчасти свою непростительную идиотскую оплошность.
— Вы отдали мне все свое состояние, вы были моим братом и другом, вы меня идейно поддерживали все время; без вас я, может быть, и даже почти наверное, не довел бы дело до конца.
— Этого бы не доставало, что бы, так сказать, у старта, в итоге работы, вы оставались за флагом!..
— Для меня достаточно будет сознания, что идея осуществлена, что машина полетела,
— Нет, если уже нужно расстаться, то честь первого полета принадлежит вам, Чемберт!»
— «Нет! — Нет, я не согласен!.. — восклицал Чемберт.
— Вы! — творец идеи, творец машины!.. Если бы не было бы вас, не было бы и ее.
— Я — только орудие, только подспорье, только средство. Вы же — цель и отец достижения цели.
— Честь первой героической, беспримерной в истории попытки, безусловно, ваша, и я бы сам себе не пожал руки, если бы вздумал ее оспаривать у вас, опираясь на свои деньги. — Я был бы тогда недостоин названия порядочного человека…
— Нет, вы полетите, а останусь на острове я…»
Так препирались они в немного смешной со стороны борьбе великодушия, передавая друг другу права рисковать жизнью…
Наконец, после продолжительного, искреннего спора Горянский уступил.
— Так, может быть, даже лучше!.. — говорил Чемберт, когда они потом оба, взволнованные и немного уставшие, сидели у окна, казавшегося началом темно-синего туннеля, ведущего в небо… — Мы будем сообщаться по радио и я смогу записывать малейшие подробности вашего беспримерного путешествия…
— Я буду всегда держать наготове неистощимый запас энергии, чтобы, по первому вашему сигналу, послать ее вам.
— Потом я сумею распродать золото, которого у нас так много сейчас, благодаря вашему открытию; ведь вы уже более чем втрое вернули мне мое состояние! — На вырученные деньги, если вы задержитесь, — я не сомневаюсь, что вы встретите там что-нибудь сверхчеловечески-ценное и интересное, чего нет на земле, — можно будет накупить машин, поставить новое, еще более мощное радио, и я сумею даже построить и выслать к вам вторую ракету, если понадобится. — Ее можно будет сделать автоматом, управлять ею буду сначала я, потом вы, оттуда, где будете находиться, по радио…
— Да, Горянский, мы сейчас — зачинатели новой эры в истории мира и нам ли с вами спорить о первенстве?!
Летите, Горянский, — и да будет с вами победа!
— Но знайте, если с вами что-либо случится, если только замолкнет пульсация радио, доносящая ко мне ваш голос из неизмеримых пространств, — то в тот же день, когда после повторных вызовов вы не ответите, я покончу с собой. — Наша судьба да будет едина!»
И на движение протеста Горянского повторил настойчиво:
— «Я считаю долгом чести, даже расставшись с вами, оставаясь здесь, на земле, в то время как вы будете там, подвергаться равной с вами опасности…
