Гордон Диксон - Спасательный корабль
– Ваше мнение ничего не значит. Вы верите в невозможное. Вы не альбенаретец, и, значит, не принадлежите к Избранным, и где уж вам понять его Путь! Поэтому я считаю бессмысленными попытки прийти к взаимопониманию.
– Я считаю, что вы неправы. Это лишь ваше мнение. Я хочу, чтобы вы ПОПРОБОВАЛИ.
– Нет. Пытаться – значит тратить силы. А у меня они ограничены, и я не желаю тратить их попусту.
– Не впустую. Это жизненно необходимо для вас и вашей чести. И для моей тоже. Для моих рабочих, для наших рас, которые могут погибнуть, если не достигнут взаимопонимания. Капитан снова закрыла глаза.
– Не будем спорить. Что вы хотите еще сказать мне?
– На шлюпке слишком много ИБ для такой маленькой группы, как наша. Я видел, как погасли огни во время ухода инженера. Для моих людей было бы большим облегчением, если бы свет можно было бы включать и выключать через определенные промежутки времени. Необходимое количество пищи мы получим и так.
– Свет будет гореть,– сказала капитан, не открывая глаз.– Все остается неизменным, пока мы не достигнем порта назначения. Адельман, я устала от разговора с вами и хотела бы остаться одна.
– Хорошо, мне больше нечего вам сказать.
Джайлс вернулся к себе и сел на койку, обдумывая разговор. Необходимо было заставить капитана изменить порт назначения. Он ощутил на себе взгляд Хэма, молча сидевшего на своей койке.
– Не смей так сидеть! – заорал Джайлс, выведенный из себя молчаливым взглядом рабочего,– Займись чем-нибудь! Иди и поговори с кем-нибудь, слышишь? Если ты будешь прятаться, никто никогда не будет воспринимать тебя всерьез.
Он встал и вышел в средний отсек, к рабочим.
– Все оставайтесь на местах! – сказал Джайлс, повышая голос.– Хэм – один из нас, и я требую, чтобы вы относились к нему, как к равному! Запомните это!
Где-то про себя он понимал, что просто вымещает на них свою злость из-за неудачи с капитаном, зная, что они ни в чем не будут ему противоречить. Но он не стал обращать на это внимания. Джайлс растянулся на койке и прикрыл глаза рукой, чтобы не видеть негаснущего света ламп. Может, сон подскажет ему решение?
...Когда он проснулся, голосов рабочих не было слышно, хотя он был уверен, что проснулся от шума. Джайлс прислушался, но все, что мог расслышать – странные звуки – словно дыхание борющегося человека.
Он сел на койке, наблюдая за койками рабочих. На них виднелись спящие фигуры, но звук исходил не от них и не из кормового отсека, где спали Френко и Дай.
Удивленный Джайлс прислушался повнимательнее. Постепенно он определил, что звук исходит от соседней с ним койки – единственной, кроме его собственной койки в первом отсеке.
На ней лежал спящий Хэм, его кулаки были прижаты к лицу, тело скорчилось. Спит ли он? Джайлс встал и подошел к изголовью койки Хэма.
Огромный рабочий молча кричал. Могучие кулаки закрывали лицо, а рот был заткнут тканью, покрывавшей койку.
Он лежал, заткнув рот тканью, закрыв лицо кулаками, и слезы текли из-под его плотно сжатых век.
Джайлс содрогнулся.
– Хэм,– тихо позвал он.
Рабочий не прореагировал.
– Хэм,– так же тихо повторил Джайлс, но с большей настойчивостью. Хэм открыл глаза и уставился на Джайлса то ли в удивлении, то ли в ужасе.
– Хэм, что случилось?
Хэм потряс головой, так что слезы растеклись по щекам. Джайлс в недоумении сел рядом с койкой рабочего и приблизил губы к уху Хэма.
– Хэм, расскажи мне, что случилось?
Тот снова покачал головой.
– Ты можешь,– все настойчивее требовал Джайлс.– Что-то тебя беспокоит. Что это?
Хэм вытащил изо рта ткань настолько, чтобы выдохнуть:
– Ничего.
– Не может быть «ничего». Посмотри на себя. Ну, что тебя расстроило? Или кто?
– Я болен,– прошептал Хэм.
– Болен? Сейчас? Чем?
Но Хэм вновь засунул кляп в рот и не отвечал.
– Хэм,– мягко сказал Джайлс,– когда я задаю тебе вопрос, ты должен отвечать. Что у тебя болит? Живот?
Хэм покачал головой.
– Руки? Ноги? Голова?
Хэм покачиванием головы отверг все эти предположения.
– Чем же ты болен? Ты чувствуешь боль? – Хэм снова покачал головой. Потом он закрыл глаза и кивнул. Слезы полились у него из глаз.
– Но где же у тебя болит?
Хэм вздрогнул. Не открывая глаз, он вытащил изо рта кляп и произнес:
– Да.
– Да... что «да»? Что болит? Голова, руки, ноги, а?
Хэм лишь покачал головой. Джайлс подавил в себе раздражение. Не вина Хэма, что он не может выразить своих ощущений.
В том, что он не мог подыскать слова, виноват был не ограниченный лексикон рабочего, а Адельман, который не мог с ним объясниться.
– Скажи, Хэм, если можешь, когда тебе стало плохо? Когда мы перешли в шлюпку? Несколько часов назад? Или еще на большом корабле?
Наконец, отдельными словами и бессвязными предложениями дело сдвинулось. Хэм, казалось, был исключением из того, что Мара говорила про всех рабочих. Больше всего в жизни он не хотел отправляться на далекую планету. Причина этого, как выяснил Джайлс, лежала в состоянии жизни Хэма на Земле, в его положении и целях. Чернорабочие, чьи мужские особи специально предназначались для выполнения тяжелых физических работ, были особенной частью рабочих. Чтобы удержать их от проявления чувств недовольства тем, что они выполняли самую грязную работу, их генетически поддерживали на низком культурном уровне, что обеспечивало послушание и чувство зависимости от хозяина. Теоретически они были столь же свободны, как и другие рабочие. Иногда некоторые из них покидали свои бараки и селились с семьей – рабочей женщиной, но это скорее было исключением. Несмотря на свою огромную силу, они были чрезвычайно робки и стеснительны.
Большинство из них коротало свой недолгий век – по некоторым причинам они были особенно чувствительны к пневмонии, и мало кто из них доживал до сорока лет – среди товарищей по работе.
Хэм не отличался от большинства. Для него бараки были целым миром, а друг-собутыльник Джес – неким подобием семьи. Зачатый, в сущности, в лабораторной колбе, выращенный в яслях для наименее интеллигентных детей и выросший в барачных условиях, Хэм психологически не был готов к резкому отрыву от привычного образа жизни и полету бог знает куда в компании высших рабочих, презирающих его. Никогда ему не вернуться в свой барак, полный друзей, никогда не участвовать в дружеской попойке и не менее дружественной потасовке. И, вдобавок, он никогда не увидит Джеса.
У Джайлса постепенно начала складываться целая картина жизни Хэма. Она опровергала множество удобных истин о жизни рабочих низших классов. Люди типа Хэма считались неисправимо бодрыми вследствие своего невежества, автоматически храбрыми, ибо из-за отсутствия должного интеллекта не знали, что такое страх, их сила и рост якобы делали их безразличными к мнению более умных, но более слабых физически людей.
Все это была ложь. Но не это поразило его. Хэм открыл нечто большее, чем просто разницу между своим подлинным и мнимым существованием. Настойчивые вопросы вытащили на свет более важную проблему.
Важнейшим существом для Хэма был его приятель Джес. Носила ли их дружба гомосексуальный оттенок, из слов Хэма понять было невозможно. Никто больше не любил Хэма – ни мать, ни отец, ни подруги. Только Джес. И Хэм отвечал ему тем же. Вот уже двадцать лет, как они были собутыльниками, убивая время досуга выпивкой.
Но внезапно Хэма забрали и послали на странную колонию далекой планеты, где он вряд ли встретит человека своего круга, с которым можно было бы поговорить. Он не мог даже написать Джесу – не потому, что был неграмотен, просто сообщить что-либо, кроме голых фактов, Хэму было не под силу.
Страдая от этой потери, он погрузился в отчаяние, которого никто вокруг не замечал. Он не мог выразить свои ощущения, не мог даже объяснить причины их появления, хотя Джайлсу и удалось понемногу вытянуть из него нужную информацию и кое-как понять состояние Хэма.
Хэм, лишенный Джеса, нуждался в какой-нибудь привязанности и бессознательно тянулся к Джайлсу. Джайлс единственный имел тот же рост, силу и другие качества, которыми были наделены прежние друзья Хэма. Они с Хэмом находились на противоположных концах социальной лестницы, но безжалостная рука судьбы подняла их и перекроила им жизнь.
«Оба они прокляты», – подумал Джайлс. Но Хэму все же лучше – он мог свободно любить любого человека, а Джайлс, хотя и находился в тесных отношениях с Полем, вряд ли смог бы назвать это «дружбой».
Что касается женщин... Джайлс внезапно осознал, что он не вынес ничего стоящего из своих кратких связей, да и не стремился к этому. Впервые он осознал, что его никто не любил, и сам он не любит ни одного человека. Его родители были живы, но уже были отделены от него непреодолимой стеной возраста и обычаев, а братья и сестры были чужды ему.
Он был лишен любви – необходимой составной части жизни Хэма, но Джайлс не сознавал этого раньше. Для него любовь была долгом, и долг был его любовью. Его эмоции простирались только в пределах долга, и больше ничего ему не было нужно. Его мысли вновь вернулись к Хэму. Тот не мог понять причин своего страдания, и это лучше всего, потому что Хэм не мог осознать причин своей привязанности к Джайлсу, ведь он не мог и мечтать о том, чтобы стать другом Адельмана в любом доступном ему смысле. Единственное, что Хэм мог ощущать – это мучительное желание сделать что-нибудь для Джайлса, что-то большое и трудное, чуть ли не отдать за него свою жизнь.
