Питер Гамильтон - Дисфункция реальности: Увертюра
Как только черноястреб удалился, яйцо принялось поглощать омывающие его скорлупу потоки массы и энергии. Сначала оно постепенно удлинялось, затем, медленно увеличиваясь на протяжении пяти месяцев, превратилось в две полусферы. Со временем одна из них сплющилась, обретя привычную форму линзы, другая же оставалась полушарием, чуть вдавленным в центре, — тем, что в конце концов разовьется в нижнюю часть корпуса биотеха. Сейчас оттуда торчали тонкие пряди органического проводника, действующие как своего рода индукционный механизм, поглощающий мощные электрические магнитосферные потоки и питающий энергией внутренние пищеварительные органы. Зернышки льда и углеродная пыль наряду с целым рядом других минералов засасывались в поры, усеивающие наружную оболочку и превращались в густые, богатые белком жидкости, являющиеся питательной средой для становившихся все более многочисленными клеток основного корпуса.
В самой середине производящего питательные вещества шара, в напоминающем матку органе, при поддержке группы особых кроветворных органов вызревала зигота по имени Сиринкс. Человек и космоястреб росли совместно на протяжении года, вырабатывая связь, уникальную даже для эденистов. Фрагменты памяти, доставшиеся от «Язиуса», навигационные и полетные инстинкты, которыми он был наделен при рождении, стали их общим наследием. На протяжении всей своей жизни один из них всегда будет точно знать, где в данный момент находится другой; а пока траектории полета и маневры, позволяющие поглощать как можно больше питательных частиц, выбирались ими интуитивно и сообща.
Вольсцен появился среди колец через год после последнего полета «Язиуса», одно за другим навещая юные яйца космоястребов. Питающая сфера «Энона» извергла из себя псевдоматку и прочие сопутствующие ей органы, аккуратно упакованные в специальную оболочку, тут же подобранные экипажем Вольсцена.
Когда комплект органов доставили на борт, Афина ждала у шлюза. Размером комплект был с человеческий торс, в темной морщинистой оболочке, покрытой морозными разводами там, где во время краткого пребывания в открытом космосе замерзла жидкость. Оказавшись в атмосфере Вольсцена, ледяные потеки немедленно начали таять, оставляя на зеленом композите пола липкие пятна.
Афина, тихо радуясь про себя, ощущала незримое присутствие детского разума, на который возлагала такие большие надежды. Она мысленно нащупала слабый шепоток телепатического сигнала квазиразумного процессора-биотеха, контролирующего матку, и приказала ему открыть ее.
Комплект тут же распался на пять сегментов, как некий огромный фрукт. На пол потекли какая-то жидкость и слизь. В открывшейся полости находился молочного цвета мешочек, соединенный с остальными органами ритмично пульсирующими, толстыми, как канаты, пуповинами. Ребенок в его глубине казался лишь темной тенью, возбужденно зашевелившейся от упавшего на нее непривычного света. Раздалось бульканье — это из матки прямо на пол изверглись околоплодные воды, и мешок начал опадать. Наконец, оболочка разошлась.
— С ней все в порядке? — с тревогой спросил «Энон». Его мысленный голос показался Афине страшно похожим на голос большеглазого десятилетнего мальчишки.
— Все просто превосходно, — ласково ответил Сайнон.
Сиринкс в ответ на пристальные взгляды рассматривающих ее взрослых улыбнулась и задрыгала крошечными ножонками.
Глядя на улыбающееся безмятежное дитя, Афина и сама не смогла удержаться от улыбки. «Так все проходит гораздо легче, — думала она, — в годовалом возрасте им куда проще перенести переход, и к тому же нет ни крови, ни боли, да и вообще можно подумать, что мы, женщины, вовсе не так уж необходимы, чтобы рожать детей».
— Дыши, — велела ребенку Афина.
Сиринкс булькнула заполнявшей ее горлышко густой массой и выплюнула ее. Сейчас, когда их телепатический контакт достиг полной силы, Афина чувствовала, как в легкие ребенка проникает прохладный воздух. Видимо, ощущение было неожиданным, и малышка испытала чувство какого-то неудобства, кроме того, после пастельных красок являющихся к ней во сне видений колец, к которым она привыкла, яркие разноцветные огни пугали ее. Сиринкс расплакалась.
Стараясь утешить ее как мысленно, так и вслух, Афина отъединила биотех-пуповину от ее пупка и вытащила девочку из скользких складок мешка. Сайнон суетился вокруг нее с полотенцем, которым собирался обтереть ребенка. Лицо его буквально лучилось гордостью и заботой. Экипаж Вольсцена принялся за уборку полов, залитых содержимым комплекта. Афина же, взяв Сиринкс на руки и баюкая ее, направилась по коридору к каюте, переоборудованной во временные ясли.
— Она голодна, — заметил «Энон». Эта мысль была тут же горячо подхвачена и самой Сиринкс.
— Не суетись, — отозвалась Афина. — Ее покормят сразу же, как только мы ее оденем. Кроме того, нам предстоит подобрать еще шестерых. Ей следует научиться дожидаться своей очереди.
Сиринкс откликнулась на ее слова жалобным, протестующим мысленным криком.
— Да, похоже мы с тобой еще хлебнем горя, что скажешь?
* * *Так оно и вышло, впрочем, как и со всеми остальными девятью ее сверстниками. Дом, в котором теперь жила Афина, был круглым и представлял собой одноэтажную анфиладу комнат, окружающих центральный дворик. Стены дома были полипом, а его изогнутая крыша состояла из сплошного листа прозрачного композита, который по желанию можно было затемнять. Дом вырастили по заказу вышедшего в отставку капитана двести лет назад, когда последним криком моды были всяческие арки и изгибы, поэтому во всем доме, пожалуй, не нашлось бы ни единой ровной поверхности.
Долина, где он находился, была типична для Ромулуса: невысокие отлогие склоны, пышная тропическая растительность и ручей, питающий цепочку озер. Среди оплетенных лианами ветвей деревьев порхали небольшие пестрые птички, а воздух наполняли ароматы растущих повсюду в изобилии цветов. Окрестности напоминали дикий рай, вызывающий в памяти картины амазонских лесов до начала индустриальной эпохи, но, как и во всех эденистских хабитатах, здесь каждый квадратный сантиметр поверхности был тщательнейшим образом спланирован и обустроен.
Сиринкс со своими братьями и сестрами обследовали все вокруг, едва научившись ходить. С детьми (впрочем, как и вообще с кем бы то ни было) не могло случиться ничего плохого, потому что живое поселение постоянно контролировало свое пространство. Само собой разумеется, Афине и Сайнону помогали, как нянечки-женщины, так и домашние шимпы — ведущие свой род от обезьян слуги-биотехи. Но и при всем этом работа была изнурительной.
Когда Сиринкс подросла, стало ясно, что она унаследовала темно-рыжие волосы и чуть восточный разрез яшмовых глаз своей матери. От отца ей достались рост и стать. Зато никто из родителей никогда не признался бы в том, что именно от него их дочери досталась ее импульсивность. Сайнон тщательно следил за тем, чтобы никому из детей не уделялось излишнего по сравнению с остальными внимания, и тем не менее вскоре вся их стайка убедилась в том, что он совершенно не в состоянии отказать своей дочери в чем-либо или даже долго сердиться па нее.
В пятилетием возрасте Сиринкс начала слышать во сне какой-то шепоток. За ее образование отвечал Ромулус, а вовсе не «Энон». Разум хабитата выступал в качестве учителя, направляя в ее спящий мозг непрерывный поток информации. Процесс был интерактивным, что позволяло хабитату задавать ей безмолвные вопросы и еще раз повторять девочке то, что она не усвоила с первого раза. Она узнала, чем эденисты отличаются от адамистов, люди с геном связи от тех, кто этого гена не имеет, от так называемых «натуралов», ДНК которых была генинженирована, но не дополнена. Обширный поток информации вызывал не менее внушительное любопытство. Ромулус был не против, он всегда был бесконечно терпелив с каждым из полумиллиона живущих в нем людей.
— По-моему, это отличие просто глупость, — призналась Сиринкс как-то ночью «Энону», лежа в постели. — Все адамисты, захоти они, тоже могли бы стать обладателями связи. Ведь как это должно быть ужасно, какое одиночество они испытывают в душе. Вот я бы, например, просто не смогла жить без тебя.
— Если люди не хотят чего-нибудь делать, не следует их заставлять, — отозвался «Энон».
Несколько мгновений они вместе любовались зрелищем колец. В эту ночь «Энон» находился на высокой орбите над шафраново-желтым газовым гигантом. Занимающий три четверти неба полумесяц проглядывал сквозь туманную пелену заполняющих окружающее пространство частиц. Это зрелище всегда захватывало ее. Иногда она, казалось, проводила всю ночь, наблюдая за бьющимися друг с другом армиями могучих облаков.
