Иэн Бэнкс - Черта прикрытия
В Аду она отрицала само существование базовой Реальности, потому что только так могла сохранить остатки распадающейся личности. Так разве мог быть он уверен, что, вернувшись в мир живых, она не примется — по механизму вытеснения — отрицать существование Преисподней? Это при условии, что она вообще бы вышла из того жалкого состояния, в которое была ввергнута под конец операции.
Ну, под конец его личной операции, если быть честным в словах. Для нее настоящие мытарства и ужас, наверное, только начинались.
Конечно, у него тоже были кошмары, и он пытался не думать о том, что с ней там происходит. Гееннисты павулианского общества, возглавляемые Представителем Эрруном и ему подобными, задались целью разрушить его репутацию, втоптать его имя в грязь, опорочить его, свести на нет потрясающий эффект его свидетельств, объявив эти показания ложью или гротескным преувеличением. Они не гнушались ничем, прибегали к услугам всех его недоброжелателей, отыскали даже школьную подружку, которую он, по ее мнению, слишком резко и оскорбительно отчитал за то, что она надралась в компании с ним в университетском баре, когда они еще учились на первом курсе. Ну и так далее: все эти смехотворные проступки — а ничем лучшим они не могли заручиться — тем не менее накапливались, отягчая его душу, даже в свете великой и неоспоримой победы, которую, как все в один голос соглашались, одержала партия Представительницы Филхэйн, когда он согласился дать показания перед Парламентом. За месяцы, истекшие с тех пор, Филхэйн стала его близкой подругой.
Впрочем, они редко сейчас виделись, чтобы не дать врагам возможности его выследить. Они говорили по телефону и обменивались простыми текстовыми сообщениями. Иногда — преимущественно по вечерам — он видел ее на экране, ее лицо выплывало в новостных подборках, газетных передачах, в документальных программах или на агрегаторах по интересам. Как правило, ее выступления были выдержаны в одном и том же ключе; она клеймила позором Ады и Гееннистов и отважно кидалась в драку за него самого. Она ему нравилась. Он мог бы, пожалуй, представить ее своей подругой или даже спутницей жизни, теперь эта идея вовсе не выглядела столь дико, потому что все изменилось. Но он продолжал думать о Чей, он ни на миг не забывал о ней.
Представлялось несомненным, что павулианская Преисподняя запущена и работает в субстрате далеко за пределами самой планеты Павуль. Ее искали годами, десятками лет, и никаких следов ее физического присутствия не было обнаружено ни на Павуле, ни в его ближайших окрестностях. Некоторое время как перспективные цели для поиска Ада рассматривались орбитальные колонии у внутренних планет системы, заселенные преимущественно анархистами, но потом это предположение было опровергнуто. Чей могла находиться в заточении в десятках, сотнях, даже тысячах световых лет от родного мира, погребенная в субстрате глубоко в недрах непостижимого, совершенно чуждого ей инопланетного общества.
По ночам он выходил во двор и смотрел на звезды, гадая, где она.
Вы чувствуете себя виновным? Вы ощущаете вину за то, что оставили ее там? Вас тяготит, что вы ее там бросили? Каково вам жить с сознанием того, что вы ее там оставили, вам крепко спится? Вы о ней вспоминаете? Вас, наверное, гложет стыд — но если бы вам довелось еще раз побывать там в аналогичной ситуации, вы поступили бы так же? А она бы вас там бросила?
Этот вопрос, в незначительных вариациях, ему задавали сотни раз, и он отвечал на него со всеми оставшимися у него терпением и сдержанностью.
Они пытались и до нее добраться. Они осаждали ее — ту Чей, которая очнулась в плавучем доме, у которой не было и не могло быть никаких воспоминаний о сошествии во Ад. Они хотели, чтобы она обратилась против него. Но она не позволила им использовать себя в этих целях. Она неизменно отвечала, что сперва была уязвлена, оскорблена, но потом, обдумав все, о чем ей поведали, смирилась и поняла, что решение Прина было верным, единственно возможным в той ситуации. Она действительно поверила ему и всецело поддерживала.
Масс-медиа (особенно вражеские, контролируемые Гееннистами) не получили от нее желаемых ответов и быстро оставили ее в покое.
Гееннисты — Эрруны их мира, те, кто заправлял всей системой Адов, взялись за него. Они пытались достать его публичными речами, намекая, что могут посодействовать в возвращении виртуального двойника Чей из Преисподней, если он откажется от первоначальных показаний и согласится впредь хранить молчание. Прин дал Представительнице Филхэйн и Кемрахту разрешение фильтровать для него такую информацию, чтобы не впасть в соблазн, но он не мог полностью от нее заслониться. Журналисты — как те, кому они соглашались дать интервью, так и одиночки, которые пробивались к нему по комм-линиям — часто спрашивали его, как он намерен отреагировать на эти недвусмысленные намеки. Он не находил ответа.
Через неделю ему предстояло выступить перед Галактическим Советом. И Гееннисты все-таки его выследили.
Проснувшись, он сразу понял: что-то не так. Это было трудноописуемое ощущение. Наиболее точной аналогией была бы, пожалуй, такая: он словно бы заснул на краю высокой скалы и, проснувшись в темноте, понял, что уступ обрывается прямо под его спиной, а с другой стороны сейчас, уже прямо сейчас, если протянуть руку, ничего нет. Сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Ему показалось, что он вот-вот упадет, и он рывком привел себя в чувство.
— Прин, сынок, с тобой все в порядке?
Этот участливый голос принадлежал Представителю Эрруну, старому Гееннисту, который пытался помешать ему выступить в Палате. Как же давно это было, два долгих месяца назад. Конечно, теперь ему казался вполне естественным такой выбор переговорщика с их стороны, но он уверил себя, что это простое стечение обстоятельств.
Прин поднял голову и огляделся. Он был в довольно большой, но тесно заставленной, хотя в целом и комфортабельной, комнате, которая выглядела так, словно ее спроектировал и обставил сам Представитель Эррун, по своему вкусу.
Так, значит, он на самом деле и не просыпался, а комнаты в действительности не существует; они отыскали лазейку в его снах.
Здесь они и станут его соблазнять. Он удивился, как им это удалось. Может, просто спросить?
— Как вы это сделали? — поинтересовался он.
Эррун покачал головой.
— Я не разбирался в технических деталях, сынок.
— Пожалуйста, прекратите называть меня «сынок».
Эррун вздохнул.
— Прин, я просто пришел с тобой побеседовать.
Прин встал и подошел к двери, дернул за ручку. Дверь не открылась. Он повернулся к окну, потом обошел их все по кругу. Вместо оконных стекол были зеркала.
Эррун наблюдал за ним.
Прин указал на стол.
— Глубокоуважаемый член Палаты представителей, — сказал он, — мне ничего не стоит схватить со стола вот эту старинную лампу и попытаться размозжить ей вашу башку. Я не знаю, получится ли, но попробовать могу. Как вы думаете, что из этого выйдет?
— Прин, — промолвил Эррун, — я думаю, что тебе лучше сесть и позволить мне поговорить с тобой.
Прин не ответил, но подошел к столу, снял с него тяжелую масляную лампу, поудобнее перехватил ее обоими хоботами, чтобы кованая подставка выдавалась вперед, и пошел на старого павулианца.
Тот встревоженно посмотрел на него.
В следующий миг Прин обнаружил, что сидит за столом, уставившись старику в лицо.
Он поглядел на столешницу. Лампа стояла на прежнем месте. Представителя Эрруна его выходка, казалось, вовсе не задела.
— Вот это и произойдет, Прин, — сказал Эррун.
— Говорите, зачем приперлись, — ответил Прин.
Старик поколебался, на его лице появилось выражение участливого беспокойства.
— Прин, — начал он, — я не могу знать в подробностях, через что ты прошел, но...
Прин предоставил старому пердуну выговориться. Они могли заточить его здесь, обезоружить, лишить возможности оказать какое бы то ни было сопротивление. Это был чужой сон, и Представитель Эррун в нем хозяйничал. Но не слышать велеречивых рассуждений старика он мог. В этом они ему бы никак не воспрепятствовали; техника была отточена многолетним сидением в лекционных амфитеатрах и впоследствии доведена до совершенства на собраниях факультетского ученого совета. Он вычленял и схватывал общую суть сказанного, не утруждая себя деталями. В студенческие годы он воображал, что может себе это позволить, потому что чертовски умен и знает наперед, чему его будут учить. Позже, на казавшихся нескончаемыми заседаниях комитета, он научился принимать как неизбежное зло методы информационного обмена и доведения до сведения, которые буйным цветом распускаются в любой иерархической забюрократизированной организации, где каждый блюдет свою должность и страшится за нее, избегает критики, ищет чинопочитания, стремится уйти от любой мыслимой ответственности за ошибки и недочеты, порожденные его несоответствием занимаемому посту. Эти ритуалы были предсказуемы от начала до конца, но совершенно неизбежны. Он научился говорить другим то, что от него ожидали услышать, вставляя уместные реплики как раз в нужных местах. Хитрость заключалась в том, чтобы оперативно отреагировать на малейшее изменение темпа речи и включиться в беседу прежде, чем кто-то заподозрит, что ты перестал слушать выступающего сразу же, как тот открыл рот. Представитель Эррун трепался на темы лжи во спасение, сконструированных миров и необходимости указывать пролетариям из люмпен-стада на их место. Он также осветил некоторые деликатные аспекты детского опыта, который и привел его к таким убеждениям. Стиль речи был похвально свободным, раскованным, что называется, близким к народу. Теперь Представитель приступил к заключительной части своего выступления, причем у Прина возникло чувство, что делает он это скорее по обязаловке, нежели с положенным вдохновением. Поэтому он мысленно оценил речь Представителя тройкой по пятибалльной шкале университетской успеваемости. Выступление было небесталанным, но скучным. Если бы оратор проявил чуть больше выдумки, он удостоил бы речь тройки с плюсом.
