Пьер Бордаж - Воители безмолвия. Мать-Земля
Каждое утро он видел новые образы, ему открывались новые видения. Они поступали из разных миров, от далеких цивилизаций, из прошлого, и, казалось, он был свидетелем всех этих событий. Словно на него нахлынули воспоминания о прежних его существованиях, об ином опыте, сформировавшем нынешнего Тиксу. Он объяснял некоторые из своих сегодняшних реакций тем, что обладал некими корнями, которые издавна образовали сеть в глубинах его подсознания.
Здоровье Афикит шло на поправку. Кожа порозовела, фиолетовые круги под глазами исчезли, а глаза приобрели прежний шелковистый блеск. Она не отказывалась от зеленой кашицы, которую готовил из водорослей Тиксу. Вскоре она начала вставать и делать несколько неуверенных шагов по дюне.
Но чем быстрее отступала болезнь, тем больше холодности и презрения чувствовалось в отношении Афикит к оранжанину. Часто, возвращаясь после долгих одиночных медитаций на высоких рифах бухты, он видел, что она сидела, набросив на плечи одеяло, и яростно грызла ветку водоросли. Ему казалось, что в ее сверкающих глазах, устремленных на него, вспыхивали огоньки гнева. Неужели она упрекала его в том, что он выкрал ее из монастыря против воли и привез на этот затерянный и охраняемый уродливыми чудовищами остров, где кормил горькими водорослями?
Однажды, когда он собирался закутаться в свое одеяло, она неверной походкой удалилась от него и укрылась в углублении дюны метрах в ста. Она уже давно присмотрела себе эту черную пещеру в скале. Утром он отправился к ней, посвятив большую часть ночи раздумьям о своем дальнейшем поведении. Когда он вошел в грот, она сидела, прислонившись к шершавой стене, и выглядела погруженной в свои мысли. Увидев его, она вскочила, похожая на змею-свистуна, защищающую свою территорию от чужака. На ней была синяя рваная блуза, ее длинные волосы с золотыми отблесками ниспадали на плечи — она была воплощением дикой природной красоты.
— Я зашел спросить, все ли в порядке, — сказал он, оставаясь настороже. Ногти девушки, вонзившиеся в его кожу, оставили у него неприятное воспоминание.
— Не волнуйтесь за меня! — ответила она спокойным, но еще слабым голосом.
Практически впервые после их встречи на Двусезонье он услышал из ее уст связную речь. Несмотря на слова девушки, он не мог отказаться от заботы о ней.
— Похоже, вам лучше…
— Почему вы меня выкрали? — агрессивно спросила она.
По ее тону было видно, что к ней частично вернулась былая заносчивость.
— Потому что Орден стоял на грани полного уничтожения и вы могли попасть в руки тех, кто представляет новую империю, — спокойно разъяснил он.
— Новую империю?
— С момента, когда вам ввели вирус, произошло множество событий. Быть может, вы помните некоторые детали, но думаю, вам неизвестно главное из того, что перевернуло жизнь вселенной. Орден был…
— Я вам не верю! Махди Секорам не допустил бы этого! Именно к нему меня послал Шри Митсу…
— Махди умер более сорока лет назад! — произнес Тиксу. — Его убили лишенные совести рыцари… Те, кому удалось сохранить тайну его исчезновения…
— Вы лжете! — крикнула она.
Глаза ее пылали. Она перестала контролировать свои эмоции, хотя прекрасно делала это на Двусезонье.
— Вы лжете! — повторила она. — Если бы махди был убит, Шри Митсу узнал бы об этом и предупредил моего отца. Вы сочинили всю эту историю, потому что не хотите признать, что выкрали меня из-за низкого чувства ревности!
Тиксу побледнел, но сумел сдержать себя.
— Да, это верно. Я ревновал, — прошептал он. — Но не эта причина заставила меня…
Словно мрачное предчувствие охватило ее внезапно, и она сухо прервала его:
— Что случилось с воином Филпом Асмусса?
— Он… весьма невелика вероятность того, что он уцелел после битвы Ордена с императорской армией…
— Нет! Это неправда! Вы лжете!
Она в полном отчаянии соскользнула вниз по стене грота и зарыдала. Ее горячие слезы означали полный провал ее мечты, ведь она всегда презирала эмоции или боролась с ними. Она пыталась себя убедить в обратном, но предчувствовала, что служащий ГТК сказал правду. Она больше никогда не увидит Фил-па, из-за которого ее сердце билось учащеннее, ведь он первым открыл ей ее истинную натуру женщины. А контроль эмоций, стена, терпеливо возведенная ее отцом и жестким сиракузским воспитанием, рухнул, как карточный домик. Ей одной никогда не удастся восстановить его. Теперь она была обречена на страдания. Болезнь и чувства взяли приступом ту крепость, которая называлась ее волей и которую она считала неприступной. Ее жесткие принципы были поколеблены, растрескались, развалились при контакте с внешним миром. Она стала обычным человеком, а рядом не было плеча, на которое можно было преклонить голову. Слишком долго сдерживаемые слезы катились горьким потоком. Она задавала себе вопрос, зачем нужно это чудесное исцеление, ведь оно бросило ее в бездну уязвимости.
— Я могу что-нибудь сделать для вас? — робко спросил Тиксу.
Он боролся и с раздражением, раздиравшим его душу, и с желанием взять ее в объятия и утешить.
— Оставьте меня! Уходите!.. Пожалуйста…
С опустошенной душой он вышел из грота и долго ходил по скалам, пока не устал. Ветер развеял туман и нагнал низкие черные тучи. Огромные волны разбивались о прибрежные скалы, выбрасывая пенные языки по всему пляжу. Буря возбудила злымонов: ни один не остался лежать на песке. Издавая радостные крики, они бросились в разъяренный океан. Черные загривки, рога разрезали разбушевавшуюся стихию, рисуя причудливые геометрические узоры среди вспененных волн.
С этого дня между Тиксу и Афикит установились странные отношения. Каждое утро после появления «Качо Марума» оранжанин ставил перед гротом сосуд с порцией приготовленных водорослей. Потом влезал на скалу, сгоняя желтых чаек, и ложился на вершине, оставаясь невидимым. Через некоторое время появлялась закутанная в одеяло Афикит, брала сосуд и, бросив быстрый взгляд вокруг, удалялась в пещеру. Успокоившись, Тиксу отправлялся на пляж и общался со злымонами. Этот ставший привычным ритуал возбуждал радость млекопитающих, которые отвечали ему веселыми криками.
Затем он выбирал тихий изолированный уголок — он уже убедился, что опыты его происходят удачнее, если проводить их на пустой желудок, — и несколько часов проводил наедине с антрой, чье присутствие ценил все больше. Он тонул в храме внутреннего безмолвия, опускаясь в неф, перекресток всех дорог, старых и новых, прошлых и будущих. Там он выбирал один из бесчисленных входов, добирался до неизведанных источников своей души, открывал ее неведомые стороны, скрытые в лабиринте многочисленных коридоров и залов, составлявших его личность.
Иногда, когда ни единый звук — крики чаек, свист ветра в скалах, рев злымонов — не возвращал его в повседневность, ему доводилось проводить целый день на скале лицом к океану Фей и исследовать густой, цветущий и удивительный лес собственного сознания, куда вели темные тропинки от залитого светом нефа. Ему случалось открывать глаза, когда он ощущал внезапное присутствие. И тогда замечал беглую тень Афикит, которая высилась над ним. Если ее присутствие обнаруживалось, она поспешно удалялась в свой грот.
Тиксу постепенно приобрел уверенность, что переживает сложное преображение и что чувственное притяжение среды, шум жизни, отрывает его от собственных глубоких корней. Во время погружения в тайны своего существа к нему возвращались крохи памяти, фрагменты нити-проводника, последовательности самых разных его воплощений. Он улавливал звенья вечной связи, которые оборвались в момент, когда он впервые осознал собственные телесные и интеллектуальные границы. В эти мгновения, когда он зависал во времени и пространстве, он обретал единение со всеми частицами вселенной. Он одновременно был всем и ничем, центром и периферией, актером и зрителем. Его ощущения, его мысли, его суждения — все, что составляло его нынешнюю личность, а вернее, полное отсутствие личности, менялось, расширялось. Имел ли он теперь право осуждать действия палачей, зная, что сам в тот или иной день был палачом и что частички жестокости жили и в глубинах его духа? Не была ли ненависть к мучителям двойственным отражением его собственных реакций? И, невольно восстав против скаитов Гипонероса, убийц-притивов и сиракузян, не вступил ли он на путь борьбы с демонами, прячущимися в глубинах его души? И когда бросился на помощь Афикит, разве он не бросился на помощь самому себе? Быть может, он любил эту женщину, поскольку считал себя уродом и желал созерцать свое отражение в зеркале ее красоты?
Он понимал, что, позволяя себе вмешиваться в ход событий, полный взаимоисключающих импульсов и крайних поступков, он только укреплял свою принадлежность к миру миражей. Его особенность, его отличие крылось не в поиске ощущений и чувств, а в обращении к интуиции, к безмолвному слушанию судьбы, которая пока не давалась его пониманию. Постепенное повторное открытие своей вневременной памяти бросало какой-то свет на его истинную натуру, но этот свет был еще пока очень слабым и ненадежным, чтобы позволить глобальное видение. Он стал как бы главной пешкой на вселенской шахматной доске, но ему надо было время, чтобы слиться с ролью, которую ему предназначала судьба.
