Йэнна Кристиана - Дороги. Часть первая.
– Да он и все равно был бы недоволен. А я не могу изменить свое поведение! Не могу стать такой, как нужно ему. Я уже многое делала...
– Ильгет, – сказал отец Маркус, – не беспокойся. Широкие обобщения о личности мужа оставь сагону. Не наше дело судить. А то, что твой муж сейчас сделал, называется предательством. Тебя предали. А ты ищешь свою вину. Если он захочет вернуться, тогда можно будет дальше думать о том, как менять свое поведение, и так далее. Но сейчас дело за ним. Он тебя предал.
И как бы между прочим:
– Арнис с тобой не разговаривал?
– Арнис, – Ильгет ощутила теплую волну благодарности, – он хороший... Он вчера пришел ко мне... Видел Питу с той женщиной. Я даже не знаю... Ведь Арнис год не был на Квирине, он такое пережил. Такой ужас. И в первый же вечер – ко мне, решать мои проблемы. Я просто поражаюсь ему. Мне никогда не стать такой... так думать о друзьях, а не о себе. Он мне цветы подарил. Пита уже сто лет не дарил, а тут... Ну вообще, пожалел как-то. Уложил на диванчик, укрыл. И потом ушел.
– Ясно, – кивнул отец Маркус.
– Он вообще очень много для меня сделал. И на Визаре сейчас... спас. Тащил на руках несколько дней, меня ранили там. Вытащил... И это не первый раз уже.
– Да...
Ильгет вдруг вспомнила, и ее передернуло. «Ну и выходи замуж за своего Арниса».
– Но он мне не муж... Пита ревновал как-то. Но это же не так!
– Я знаю, Ильгет, – священник коснулся ее руки, – не оправдывайся.
– У меня и кроме Арниса много друзей. И что?
– Все нормально.
– Пита не хотел, чтобы я с ними общалась, и я почти не общалась, только по делу.
– Ильгет, не мучай себя. Не ищи свою вину. Тебя предали.
– Я просто еще думаю... ну а если Пите там, с той женщиной на самом деле лучше? То есть я за него даже рада, но... получается, что тогда все – неправда? Тогда нам давно надо было развестись и не мучать друг друга?
– Нет, – сказал отец Маркус, – ты знаешь, Ильгет, многие думают, что счастье – это и есть основной критерий... что этим критерием можно мерить правильность наших поступков и благо. Счастье как довольство, как удовлетворение. Если человек доволен и спокоен, значит, он прав. Но ведь и свинья в хлеве сыта и спокойна. И очень удовлетворена жизнью. Это неверный критерий. И даже если вам обоим будет в тысячу раз лучше врозь, рушить семью все равно было нельзя. Но твоей вины в этом нет, так что не напрягайся.
Арнис сидел на ступеньках, у самого лифта. Сначала Ильгет увидела цветы. На этот раз – голубовато-серебристые кайлы. Потом Арниса. Потом подумала: надо же, опять цветы.
Друг поднялся ей навстречу.
– Я тебя уже полчаса тут жду...
– Ой... позвонил бы! Я в церкви была. Ты меня совсем решил затопить? Цветами?
– Ну так, повод есть.
Они вошли в квартиру. Ильгет поставила кайлы в вазу.
– Идем, чайку попьем.
– Нет, Иль, я... Идем в гостиную.
Арнис вошел в комнату вслед за Ильгет и перекрестился, глядя на Распятие.
Ему сейчас было легко. И спокойно. Все прошло. Весь ужас, отчаяние, ненависть, ярость – все зло, казалось, затопившее душу, исчезло. Он был сейчас другим человеком. Не тем, что оскалясь, ножом убивал дэсков. Не тем, что умирал от тоски во тьме Святилища. Не было больше никакого ада.
Нормальным человеком он сейчас стал.
А Ильгет была очень красивой. Волосы ее золотились и сияли. И вся она была тонкая, в платье почти невесомая, легкая, как солнечный луч. И глаза. Если просто сидеть и всю жизнь смотреть в такие глаза, не надоест никогда.
– Иль, – выдохнул Арнис, – выходи за меня замуж.
И быстро добавил, видя, как меняется выражение ее лица.
– Отец Маркус сказал, канонических препятствий нет.
– О Господи, – выдохнула Ильгет.
Она молчала. Отошла от Арниса и села на диван.
Так ведь он, вообще-то говоря, мужчина. Ну да, конечно, друг, но... Как ни смешно, она осознала это только сейчас – Арнис ведь тоже человек из плоти и крови... Есть у него какие-то желания. Земная любовь. Да ведь понятно, что он любит ее, и давно уже.
А она – его?
Ну, конечно, он ей никто. Пока. Чужой человек. Она его очень любит, может, никого так еще в мире не любила. Но он – чужой. Но ведь и Пита когда-то был чужим... Рука Арниса лежала на подлокотнике. Ильгет смотрела на эту руку. И она может стать – своей? Родной? Может коснуться ее и приласкать, и то же (а может, гораздо большее) родное тепло может потянуться от этой руки?
Нет.
Потом Ильгет стала думать, как бы сделать так, чтобы немедленно провалиться сквозь землю... или умереть прямо на месте. Но это, как всегда, было невозможно. Но как можно обидеть такого человека? Причинить ему хоть малейшую боль? Мало ему досталось на Визаре? И какой же надо быть неблагодарной, чтобы на такую почти сказочную заботу, на такое самопожертвование... на спасение жизни, в конце концов – ответить гадостью?
А что делать?
– Арнис, – сказала она, не глядя ему в глаза, – ты очень хороший, правда... Очень...
Слезы опять покатились. Ну что за проклятие такое?
– Арнис, – снова начала она и положила руку ему на предплечье, – Я...
И не смогла продолжать. Арнис спокойно и сухо изложил точку зрения отца Маркуса. По сути, брака и не было, потому что Пита обманул Ильгет, уверив ее, что она живет в браке. А раз так, и раз теперь он решил прекратить обманывать, то она полностью свободна. Согласно представлениям Квиринской церкви в этом случае тот, кто обманывал, уверяя, что состоит в браке – экскоммуницируется, и условие его будущего покаяния – прекращение блудного сожительства и целомудрие до конца жизни. Невиновный в обмане супруг (невиновность устанавливается специальной комиссией) считается свободным и имеет право вступить в нормальный, истинный брак.
И ведь он тоже прав, в смятении подумала Ильгет. Но...
Но если бы этого не было: «Ну и выходи замуж за своего Арниса!»
Ведь это же получится – прав Пита. И прав сагон. Кстати, сагон – это мысль...
– Послушай, Арнис... – сказала она, – и реши, что мне делать. Все дело в том, что это мне говорил сагон. Про тебя, правда... не говорил, только намекал. Но вроде того, что я могла бы быть так счастлива. Без Питы.
Она рассказала о беседе с сагоном. Арнис сидел неподвижно. Ильгет лишь коротко, однажды взглянула ему в лицо, и тут же отвела взгляд.
Глаза Арниса были больными. Обметанными горем.
– Я люблю тебя, – вырвалось у нее, – знаешь, если бы это случилось раньше... где же ты был, когда я молодой была...
– С сагонами воевал, – глухо сказал Арнис. Ильгет снова заплакала. Беззвучно, стараясь скрыть слезы.
– Что же делать, Арнис?
– Не знаю, – прошептал он, – это я не могу решить... за тебя не могу.
– А что бы ты сделал... на моем месте?
– Откуда я знаю? Я на своем месте не знаю, что делать... а ты говоришь, на твоем...
Они сидели рядом в пустой гостиной, одинокие, несчастные, придавленные бедой.
Он ведь уйдет сейчас, и это будет уже навсегда...
Господи, помилуй, подумала Ильгет, прости и помилуй нас грешных. Арнис зашептал вслед за ней: «Под твою защиту прибегаем, святая Богородица...» – и тогда Ильгет поняла, что думает вслух. Потом Арнис сказал.
– Вот что... давай не будем принимать поспешных решений. Давай просто подумаем над этим. Хорошо?
– Да, – откликнулась Ильгет. Это был Арнис. Он всегда находил правильный выход, – мы подумаем.
Он сжал ее ладонь в своих руках.
– В конце концов, ничего плохого же не случилось. Мы живы, а обстоятельства... все может измениться.
Через два дня, поговорив с Дэцином – он разрешил ей отсутствовать какое-то время – Ильгет уехала в горы, в монастырь святой Дары.
Когда твое тело изранено, когда ты устал от боли, и вот оно – спасение, больничная мягкая до неощутимости кровать, атен, полностью глушащий боль, питье, заботливый уход – рана не прошла, ты все еще болен, но тебе многократно легче.
И вот так же сейчас легче стало душе Ильгет. Словно кто-то обезболил ее. Медленные, спокойно движущиеся фигуры монахинь, затянутых в черное. Сильный и сладкий запах медуницы над заросшими полудикими полянами. Тихое многоголосное пение в церкви, уже привычная статуэтка святой эдолийки Дары, старинная, из желтоватого меланита, с выпуклыми и почти живыми глазами, с завитками волос, выбившимися из-под покрова. Ильгет немного работала – монахини своими руками выращивали сад, содержали лошадей, в обслуживании обходились без механизмов. Все это были благочестивые упражнения, а настоящая работа дарит – в городе, в больнице и в детских группах, кроме того, монастырь ежегодно отправлял миссии на другие миры.
Ильгет мыла руками окна и полы в одном из зданий общины. Но работа была знакома с детства и даже приятна. И не так уж много было этой работы. Но четыре раза в день Ильгет вместе с монахинями ходила на службу, и однажды – к отшельнице, которая жила за пять километров от монастыря, отнести ей немного еды. Дорога среди мохнатых невысоких елей, среди сказочно изломанных голубых вершин, с четками в руках, была так же целительна, как служба в церкви.
