Ким Робинсон - 2312
По крайней мере так казалось ей и многим другим, кого она знала. Такова была обычная структура чувств в ее культуре в ее время. Жители космоса свободны — наконец свободны и наконец люди. Так считают все они, и так побуждают друг друга чувствовать, и Свон всегда в это верила, всегда соглашалась, что это правильно. Но структура чувств — явление культурно-историческое; со временем она меняется вместе с людьми; переживает реинкарнацию. И если культура со временем меняется, а человек живет на рубеже культур… меняется ли при этом сам человек? Может ли измениться? Может ли измениться она?
Но разве брак — не обещание не меняться?
Свон бродила по болотистой земле и размышляла. Однажды лягушка того же цвета, что и камни, вдруг отпрыгнув от ее протянутой руки, уселась, глядя на нее, настороженная и любопытная, спокойная, но готовая снова отпрыгнуть.
— Прости, — сказала Свон. — Я тебя не видела.
Но теперь заметила. Лягушка сидела, гладкая на шероховатых камнях, живая, дышащая.
Свон пошла прогуляться к северу от путей Терминатора, в область альбедо-структуры Трикрены. Подальше от контрастов терминатора, где косые лучи солнца вдруг падают на возвышенные места и эти возвышения сверкают так ярко, что прочая местность кажется абсолютно черной. Белое и черное сталкиваются — глаза с трудом возвращаются к восприятию ландшафта. Именно это ей иногда нравится. Ее шизофреническая жизнь в космосе.
Она шла в манере солнцеходов, ориентируясь по карте, которую запомнила и держала в голове. Двигаясь почти вслепую на запад, она знала, что скоро придет к возвышению севернее Малера, минует несколько пропеченных солнцем заброшенных космических стартовых площадок и окажется на вершине откоса небольшой борозды в земле, очень старой; оттуда начинался двухсотметровый спуск на равнину внизу.
К счастью, откос покрывали неширокие выступы, которые образовывали лестницу вниз. Свон уже бывала здесь. Эти ступени Эберсбахера часто использовали солнцеходы, идущие этим маршрутом; много лет назад их подмели и очистили от пыли и обломков. Извилистая дорожка из потрескавшихся каменных плит привела ее на равнину. Свон считала, что на Меркурии самое правильное расстояние до горизонта: не «рукой подать» и «в жизни не доберешься», но такое, что туда можно дойти и исследовать.
Здесь обнаружилась небольшая группа солнцеходов; люди методично шли на запад. Маленькие серебристые фигуры, напомнившие Свон инспектора Женетта, скрылись от нее за горизонтом. Они идут, потом меняются — ложатся в тележки и спят, пока их везут другие. Шагать вместе и везти с собой спящих — прекрасное ощущение доверия и уверенности, обретение спокойствия, с каким вручаешь свою жизнь незнакомцам; отчасти это и означает быть меркурианином. Очень долго только это и нужно было Свон. Это — и ее город.
Она спустилась с откоса и вышла на плоскую равнину Трикрены. Здесь тропа исчезла, потому что идти можно было в любом направлении. Здесь она могла встретить ночь, идти до рассвета, стоять на вершине Тора и смотреть, как высочайшие точки поверхности загораются, точно свечи, и огонь распространяется вниз от пламенеющей вершины. Хорошо вечно идти на рассвете. Кто может выдержать полдень или угасание дня? Оставить рассвет позади, бежать в ночь. Не давать наступить новому дню — кто знает, что он принесет? У нее не было ни плана, ни идеи.
Долгое время Свон бежала, не думая ни о чем, кроме камней под ногами, и не видя ничего, кроме общих очертаний местности. Ей больше ничего не было нужно. Можно вырвать все внутренности Меркурия, извлечь все ценные минералы — поверхность ничуть не изменится. Она уже стала шлаком мира. Морщинистым лицом старого друга. Повсюду скалы, камни, выступы, выбросы. Одеяло пыли. Золото в холмах. Но с друзьями можно поговорить. Мне нужна возможность поговорить с тем, кто мне небезразличен. Хочу слышать то, что мне интересно, что удивляет меня, хотя, похоже, я утратила способность удивляться. Меня легко удивляет только правда. Как вышло, что рядом нет никого, склонного удивляться, кого можно было бы удивить?
Вечно угрюмая. А если бы здесь был человек, на которого можно положиться, постоянный, надежный, предсказуемый, решительный; рассудительный после должного обдумывания; щедрый; добрый. Флегматичный и, однако, склонный к вспышкам воодушевления, обычно способный получать эстетическое удовольствие того или иного типа. Радующийся в опасности, слегка опьяняющийся опасностью. Способный любить землю. Любитель наблюдать за животными, готовый гоняться за ними, чтобы увидеть. Кто-то, кто смотрел бы на нее словно на интересный проект, а не просто на проблему, требующую решения, кто видел бы в ней не просто часть другой, более важной драмы. А когда смотришь на него, отвечал бы таким же взглядом. Часто с легкой улыбкой, свидетельством того, что он доволен обществом. Сдержанное дружелюбие. Если бы всех наших знакомых характеризовать только по речи, мы бы казались собирателями противоречий, парадоксов, оксюморонов. Для любого «этого» есть противовес — «то». Люди сделаны так и этак. Если кто-то тебе нравится, легкая веселая улыбка начинает казаться бурным проявлением чувств.
Она подошла к одному из самых известных своих голдсуорти, сделанному в ту пору, когда она экспериментировала, расставляя на склонах куски свинца и других металлов, которые с наступлением дня растают; в склонах Свон вырезала канавки, и на рассвете слиткам свинца (или меди, или олова) предстояло потечь по этим канавкам, образуя картины или буквы, всегда вытянутые так, что наблюдателю со смотровой площадки на вершине соседнего холма они кажутся перевернутыми. Для этой своей композиции к северу от Малера Свон подготовила два набора букв, перекрывающихся, сплетающихся, причем вход в одно слово точно соответствовал входу в другое. Когда металл расплавится на солнце, он потечет в воротца, и одно из воротец не выдержит и запас металла в резервуаре иссякнет. И вот в зависимости от того, какие воротца не выдержат, возникает надпись «ЖИЗНЬ» или «СМЕРТЬ», последнее из цикла противопоставлений, подготовленных Свон в те годы на местности и под солнцем, среди них — все семь смертных грехов, переплетенные с семью добродетелями и борющиеся друг с другом, как Иаков с Господом. Вердикт до конца оставался неизвестным, процесс выглядел случайным. Но в данном конкретном случае обе пары воротец раскрылись одновременно, поток смог заполнить все каналы, и из ярко сверкающего потока серебра и меди сложилось слово «ЛОЖЬ».
Свон стояла, глядя на это с обзорной платформы. Эта работа и прежде казалась ей созвучной реальности, теперь же итог прозвучал как приказ. По-прежнему еще можно было видеть пустые канавки накладывающихся друг на друга слов, пустые буквы, но, металлически сверкая в полутьме, доминировала несомненно «ЛОЖЬ». Поистине верно. Говорили, что Свон подстроила это нарочно, но нет; воротца были одинаковыми, их одновременный прорыв — результат их собственной воли, металл пошел под уклон, канавки наполнились сразу. Но в определенном смысле это было верно. Они не живут и не умирают, они делают и то, и другое, следовательно — лгут. Ты лжешь и снова лжешь, так что развяжись с этим.
Немного погодя Свон повернула на юг, чтобы дойти до ближайшей платформы, прежде чем из-за горизонта появится город. Лишь перебравшись через гребень древнего кратера Кенко, она увидит в долине внизу слабый блеск рельсов Терминатора.
С вершины гребня Кенко она увидела на юге рельсы и одинокую фигуру, поднимавшуюся к ней по склону. Округлый, высокий; она мгновенно узнала походку: о, его походка, точно!
На общей частоте она спросила:
— Варам?
— Я. Охочусь за тобой.
— Ты меня нашел.
— Да. Когда ты думаешь возвращаться в город? Я не прихватил еды.
— Скоро. Когда ты прилетел?
— Вчера. Иду уже несколько часов. Город скоро подойдет.
— Хорошо. Ладно. Идем вниз, ему навстречу. — Она спустилась к нему и обняла. Они были в скафандрах, но она все равно узнала его тело, круглое и полное; он гораздо крупнее ее. — Спасибо, что пришел за мной.
— Уверяю тебя, для меня это удовольствие. Я прилетел с Титана.
— Я так и подумала. Как твоя новая нога?
Он показал на нее.
— Когда я опускаю ее на землю, то обнаруживаю, что она вовсе не там, где надо бы. Призраки прежних нервов все еще говорят со мной. Вмешиваются.
— Как моя голова, — не задумываясь, ответила Свон и рассмеялась. — Всякий раз как я отращиваю новую голову, она обнаруживается не совсем там, где я полагаю.
Варам с улыбкой смотрел на нее.
— Мне сказали, я быстро привыкну.
— Гм.
— Кстати о новой голове… я гадал, помнишь ли ты, что я сказал, когда мы были одни в космосе. И, конечно, о Венере.
— Помню.
— И что?
— Ну… не знаю.
