Ульяна Бисерова - Верхом на Сером
Тягучие воды Зеркала Судеб окружали Сашку со всех сторон. Она не могла разлепить глаза, вдохнуть, нащупать опору под ногами, и вязла, как муха в сгущенном молоке. От нехватки воздуха легкие невыносимо жгло, а голову словно стянуло стальным обручем.
– Плыви все время вверх, не сдавайся! – послышался знакомый серебристый перезвон.
Превозмогая боль, Сашка напружинилась, наугад устремляясь вперед, и вынырнула на поверхность. Она жадно глотала воздух, бешено колотя руками по мертвой глади озера и не веря в свое спасение.
– Дыши, дыши, – звенел серебром голос. – А теперь соберись с силами и плыви к берегу.
Легко сказать «плыви». Вода в озере напоминала кисель – обволакивала, затягивала, сковывала движения. Отчаянно трепыхаясь, Сашка выбилась из сил, но так и не приблизилась к берегу. Ее охватили усталость и отчаянье.
– Не сдавайся, – настойчиво звенел голос у самого уха. – Не смей сдаваться!
Из последних сил она перевернулась на спину и легла, широко разметав руки и ноги, как морская звезда. Вода держала ее, словно перина.
Осьминогбыл одинок,без друзей былкак без ног.
Обрывок детского стишка всплыл в памяти и застрял, бесконечно прокручиваясь. Шевеля руками и ногами, как осьминог – щупальцами, Сашка медленно стала продвигаться к берегу. Она видела лишь высокий каменный свод, по которому, как северное сияние, блуждали искрящиеся отсветы водной глади. Серебряный голос умолк, и единственные звуки, которые слышала Сашка – свое хриплое дыхание и тихие всплески смыкающихся вод озера.
– Осьминог был одинок, – монотонно твердила Сашка, делая очередной взмах. – Одинок был осьминог.
Наконец ее ноги коснулись дна, и она, словно ящерица, выползла на берег. У нее не осталось сил, чтобы радоваться спасению. Она – выбралась. А Тобиас – нет. Как она скажет об этом его родным, Грэю, Эвейн?
Сашка почувствовала теплое дыхание у своей щеки. Приоткрыв глаза, она увидела, что над ней склонился единорог.
– Надо встать. И идти.
– Не могу, – простонала Сашка.
– Надо, – настойчиво повторил голос. – Испарения озера не менее опасны, чем его глубины. Они стирают память.
– А я и хотела бы – все забыть, – прошептала Сашка.
– Вставай же, идем! Там, наверху, восходит солнце!
– Я должна проститься с Тобиасом, – сказала Сашка, поднимаясь. Тело ломило от усталости, но решимость придала ей сил.
Они вернулись в пещеру, которую охраняло изваяние василиска, в дикой злобе оскалившего острые клыки. Спотыкаясь, Сашка бросилась к Тобиасу. Слезы застилали ей глаза. Она гладила холодный камень, всматривалась в такое знакомое лицо, стараясь навеки впечатать его в память. Он встретил смертельную опасность лицом к лицу. Ярость, жгучая ненависть к василиску зрели в ее груди.
– Ах ты мерзкая, поганая, подлая тварь! – крикнула она и, выхватив клинок, кинулась к окаменевшему чудовищу. Ее накрыла удушающая волна гнева, она изо всех сил колотила, крушила изваяние, и от каждого удара Хвитинга от каменного истукана отлетали острые осколки. Сталь звенела и вибрировала в ее руках, и эта дрожь отдавалась во всем ее теле. Раздался ужасный грохот: окаменевший василиск раскололся надвое, а затем рассыпался грудой обломков. И сразу стало словно легче дышать. Сашка распрямилась и утерла пот со лба. Тобиас был отомщен. Ничто не напомнит теперь о его подлом убийце.
Сашка бросила прощальный взгляд на парнишку и вздрогнула, заметив, что статуя покрылась сеткой мелких трещинок, как дореволюционная чайная пара в серванте Анны Петровны. Кое-где серый камень отслоился и осыпался, как старая штукатурка, и под ним проглядывала кожа.
– Смотри, смотри же! Там, под этой каменной коркой, – Тобиас! – воскликнула она.
Единорог положил голову Сашке на плечо и глубоко вздохнул.
– Может, это осколки пробили каменную броню? – растерянно предположила Сашка.
– Василиск повержен, и его чары ослабли, – печально прозвенел серебристый голос.
Сашка осторожно попробовала отколупать каменную чешуйку ногтем, но безуспешно – скорлупа намертво приросла к коже.
– Оставь все как есть. Ничего уже не исправить, – единорог мягко потянул ее за рукав.
– Как освободить его из этого ужасного… саркофага? – подняла глаза Сашка.
Единорог, еще раз тяжело вздохнув, коснулся губами ее правой руки, все еще судорожно сжимавшей Хвитинг.
– Его нужно омыть теплой живой кровью.
Сашка не раздумывая полоснула клинком по левой ладони. Заструилась кровь. Сашка провела ладонью по щеке Тобиаса, закричала от дикой боли и отдернула руку: та покрылась язвами и волдырями, словно на нее брызнули кислотой. Камень, на котором остались кровавые отпечатки ее ладони, шипел и пузырился, как сода в уксусе. Серая маска слезала, открывая настоящее лицо Тобиаса. Его выражение было таким умиротворенным, а на щеках еще играл румянец – казалось, он просто крепко уснул.
Закусив губы от боли, Сашка снова и снова прижимала ладонь к статуе. Каменный панцирь шипел и таял от ее прикосновений. Руку невыносимо жгло, из язв сочились гной и сукровица. «Медленно, слишком медленно!» – злясь на саму себя за слабость, шептала Сашка и, вынув Хвитинг, еще раз крест-накрест полоснула по уродливо распухшей ладони. Кровь хлынула сильнее. Через несколько минут она обагрила все – от носков сапог до непослушных вихров на макушке Тобиаса.
На подламывающихся ногах Сашка спустилась к ручью, который тихо журчал между камней, и опустила пылающую руку в ледяные струи. Боль немного утихла. Она достала из рюкзака майку и разорвала ее надвое. Одним куском материи она коряво замотала искалеченную ладонь, а другую тряпицу смочила в воде, чтобы смыть кровь с лица Тобиаса.
– Он… совсем как живой, – прошептала она, пристально вглядываясь в его черты, словно надеясь увидеть хоть малейший признак жизни. Но парнишка был неподвижен.
– Твое горе разрывает мне сердце. Его можно оживить, – помолчав, сказал единорог. – Но знай: яд василиска превращает в камень не только тело, но и душу. Это уже не тот Тобиас, которого ты знала. Так или иначе, тебе придется смириться с тем, что ты потеряла друга.
– Мне плевать! Он будет жить, это главное! – воскликнула Сашка.
– Хорошо бы ты не раскаялась в своих словах, – ответил единорог.
Он медленно приблизился к неподвижному телу, склонился над ним и с силой выдохнул в лицо юноши, сдув прядки волос со лба. Прошла пара тягостных мгновений, и веки Тобиаса слабо дрогнули, а затем распахнулись. Сашка бросилась к нему и тут же застыла на месте, наткнувшись на холодный отчужденный взгляд.
– Тобиас, это же я, – тихо сказала она. – Ты что, не узнаешь меня?
– Разумеется, я тебя узнал. Это из-за твоей глупости и самонадеянности я оказался в этом чертовом подземном лабиринте, где каждую минуту мне грозит смертельная опасность, – зло бросил Тобиас, разминая затекшие ноги.
– Да, это все по моей вине, – пробормотала Сашка и закусила губу. Вдруг лицо Тобиаса неожиданно смягчилось.
– Подойди, помоги мне подняться, – попросил он.
Сашка подбежала и склонилась над ним. Тобиас резко повалил ее на землю, прижал коленом и грубо обшарил.
– Где оно?! – взревел он.
– Что?! О чем ты говоришь?
– Кольцо?! Где кольцо?
– Я потеряла его. Когда мы убегали от тролльда. Ремешок порвался, и оно соскользнуло, – пролепетала Сашка.
Лицо Тобиаса исказилось от бешеной ярости. Он замахнулся, и Сашка инстинктивно зажмурилась, ожидая удара. Раздалось громкое ржание. Распахнув глаза, девочка увидела, что единорог взвился на дыбы. Его ноздри грозно раздувались, а рог излучал серебристое сияние.
Лицо Тобиаса исказила гримаса боли. Он схватился за голову и застонал.
– Тобиас, что с тобой? – прошептала Сашка.
– Я… не знаю. Я словно стал бревном. Нет, куклой, марионеткой. Голос в моей голове диктовал мне, что делать.
– Голос? В твоей голове?
– Да. Звучит глупо. Голова просто раскалывается. Я сделал тебе больно? – он подал ей руку и помог подняться.
– Нет, все в порядке.
– О том, что произошло здесь, никому ни слова, хорошо? – попросил он. – В этих чертовых катакомбах недолго умом тронуться и начать слышать разные голоса. Я не хочу, чтобы меня считали сумасшедшим. Давай выбираться.
Время, как и все остальное, утратило привычное значение. Сашка, то и дело спотыкаясь и оскальзываясь на мокрых камнях, брела вдоль подземного ручья. Не осталось ни мыслей, ни желаний, кроме одного – не потерять из вида коричневые сапоги Тобиаса, испачканные ее кровью, которые шагали где-то впереди. Не осталось иных чувств, кроме пульсирующей боли в левой руке. И она была благодарна ей, потому что это доказывало – она еще жива.
Единорог велел ей держаться русла ручья, сказав, что это самый верный путь наверх. Сам он изредка показывался в отдалении и вновь скрывался в бесчисленных разветвлениях подземного лабиринта. Они все шли и шли, пока Сашка окончательно не выбилась из сил.
