Владимир Василенко - Серый пилигрим
Рахт знал этот запах. Алые лепестки ай-карры – цветка, растущего по всему острову. Снимают боль, делают человека вялым и сонно улыбающимся. Брошенные в огонь, дают дурманящий красноватый дым. Таким дымом окуривают дома, чтобы изгнать злых духов.
А еще лепестки ай-карры жгут на похоронах.
– …и он остался один. Но все равно долез до самой вершины и достал из гнезда эти перья. А чтобы спуститься оттуда, ему пришлось прыгать в водопад. Мы кричали ему, чтобы он не прыгал. Мы хотели позвать старших, чтобы они спустили его оттуда. Но он прыгнул. Он был храбрым.
Рассказывал, кажется, Ахар. За ним последовал Авер, потом Кайдар. Историй было много – коротких и длинных, иногда смешных, иногда грустных. Но у каждого находилось несколько хороших слов. Рахт был удивлен. Сверстники не очень-то любили его из-за вспыльчивого нрава. Но теперь…
Теперь он умер для них. И как того требует обычай, все они вспоминают о нем хорошее.
Сквозь ткань, закрывающую лицо, ничего не было видно, но Рахт прекрасно знал, как все выглядит со стороны. Высокий погребальный помост с заготовленными вязанками хвороста для костра. В круге пляшущего света факелов – тело, покрытое светлым саваном и усыпанное большими, в пол-ладони, алыми лепестками. Безмолвные фигуры сородичей, маячащие на границе света и тени.
Возможно, на помосте два тела. Даже скорее всего. Да, так правильно. Предателя и братоубийцу нужно хоронить вместе с жертвой.
Страха не было. Возможно, Рахт просто надышался испарений ай-карры. Но он слушал звучащие над ним речи отстраненно, будто говорили не о нем. Он словно стоял где-то там, вместе со всеми, за границей освещенного круга, а не лежал под саваном на погребальном помосте.
Когда закончились рассказы, остался только барабан. Его гулкий голос далеко разносился в ночи. Вскоре к нему присоединился протяжный голос кого-то из старших, затянувший заунывную песнь. Сородичи пели, и их голоса звучали все тише, отдаляясь от помоста.
Рахт замер. Он не раз видел похороны и знал, что какое-то время пробудет один. Огонь разожгут только на рассвете, когда небо на востоке только-только начнет розоветь. Красноватый дым будет подниматься высоко над поселком, растворяясь в утренней мгле.
Смерть, скорее всего, будет легкой. Он задохнется от этого дыма, прежде чем языки пламени доберутся до савана.
Рахт стиснул зубы, вгрызаясь в повязку. Втянул ноздрями дурманящий запах ай-карры. Слезы неустанно текли по вискам, щекоча кожу.
Старый Артанг, как всегда, был прав. Гордыня и упрямство не приносят ничего хорошего. Всю свою короткую жизнь Рахт стремился быть первым. Во что бы то ни стало. Готов был пробивать лбом стены, насмерть стоять на своем, зубами прогрызать себе путь среди врагов.
Все напрасно. Один взмах меча – и две жизни оборваны разом.
Рахт не слышал приближающихся шагов, поэтому невольно вздрогнул, когда у самого уха раздался голос. Голос был похож на воронье карканье – хриплый, клокочущий. Рахт сразу же узнал его.
Сожженный.
– Я знаю, что ты давно очнулся. Это хорошо. У тебя уже было время подумать. Осознать, что с тобой произошло…
Рахт повертел головой, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь ткань. Но по-прежнему были видны лишь оранжевые пятна горящих факелов.
Что нужно этому чудовищу? Ему мало того, что он сделал? Хочет еще и поиздеваться напоследок?
Джайрах молчал. Рахт замер, прислушиваясь. Уже ушел? Зачем он приходил?!
– Ты мертв, мальчик, – продолжил Сожженный, когда Рахт уже устал прислушиваться и бессильно откинул голову на доски. – Твое сердце еще бьется, кровь еще бежит по жилам, боль еще терзает твое тело и душу. Но для твоего клана тебя больше нет.
Рахт ничего не мог ответить, дергаться было бессмысленно. Джайрах был последним из людей, кого бы ему сейчас хотелось слушать. Но ничего другого ему не оставалось.
– Тебя могли бы подвергнуть изгнанию. Отсечь руку. Обратить в безликого и продать в другой клан. Но Каррейда предпочла именно это. – Джайрах ненадолго замолк. – Я понимаю ее. Сегодня ты нанес клану такой удар, от которого сложно будет оправиться. Наверняка ты даже сам не понимаешь до конца, что ты натворил.
Рахт яростно промычал сквозь повязку самые грязные ругательства, какие знал.
– Да, да, – было слышно, как Джайрах усмехнулся. – Ты винишь меня в смерти твоего брата. Но вот что я тебя скажу, мальчик…
Он, видимо, наклонился чуть ниже, потому что голос раздался над самым ухом.
– Его погубил ты. Твоя дерзость и твоя гордыня. Ты влез туда, куда тебе не было пути. Ты хорош. Но такому, как ты, никогда не быть Клинком Храма. Потому что ты даже не представляешь, что это такое на самом деле. Тебе, как и остальным щенкам, видно, кажется, что это путь к славе и богатству. Да, в последние годы Клинки, чтобы не заржаветь без дела, поступают на службу в кланы, и их услуги стоят недешево. Но правда в том, что их в любой момент может призвать их долг. Они вернутся в Храм, чтобы исполнить истинное свое предназначение. И скорее всего большинство из них погибнет. Просто канет в бездну, не получив даже такого вот погребального костра напоследок.
Рахт мотнул головой, отворачиваясь. К чему вся эта болтовня? Зачем Сожженный мучает его?
– Но, знаешь, мальчик… Судьба иногда бывает в игривом настроении. Ее шутки, к сожалению, обычно жестоки. И одну из них она сыграла с тобой. Ты ведь хотел попасть в Храм? Ты можешь сделать это. Восстать из мертвых.
Рахт оцепенел. Джайрах издевается над ним? Или…
Нет. Только не это! Лучше уж гореть живьем на погребальном костре!
– Ты можешь стать одним из Тонг-Хош, мальчик. Черным клинком.
Рахт заерзал всем туловищем, замотал головой, сминая под собой слой лепестков ай-карры.
– Знаю, знаю. О Тонг-Хош ходят разные слухи. Не мне об этом рассказывать – ведь большинство из них сочиняю я сам. Пойми, мальчик – все не так просто. И совсем не так, как кажется на первый взгляд. В жизни обычно так и обстоит, и ты еще поймешь это.
Рахт что-то коротко промычал сквозь кляп.
– Не утруждайся. Я и не жду от тебя ответа. Сейчас. До рассвета еще есть время, и я подойду к тебе позже, перед тем как зажгут костер. И спрошу тебя снова. Спрошу по-настоящему. Простой выбор – между жизнью и смертью.
Джайрах снова склонился к самому савану, перешел на шепот.
– Ты думаешь, что я жесток. Но сейчас, наверное, во всем мире никто не понимает тебя так, как я. Я такой же, как ты. Я тоже давно мертв и давно похоронен. У меня нет ни клана, ни айны, ни братьев. В одну из ночей для меня все сгорело дотла. Нет больше Джайраха из рода Дельфинов. Остался только Джайрах Сожженный.
Рахт вздрогнул, когда твердые пальцы самыми кончиками коснулись сквозь ткань его лба.
– Я вернусь. И спрошу тебя снова.
Рахт снова не слышал шагов, но знал – Джайрах ушел. Он снова остался один в окружении горящих факелов.
Из темноты, из-за пределов освещенного круга доносилась подхваченная множеством голосов погребальная песнь.
6
Дверь скрипнула, и на пороге караульной появился Локрин – злой, взъерошенный, раскрасневшийся, будто бежал от самой имперской казармы. Брин, задремавший на лавке после плотного обеда, вскочил, поспешно протирая глаза. Он не ожидал, что капитан вернется так быстро. Если тот поймет, что Брин опять дрых днем – устроит такую взбучку, что пару дней садиться больно будет.
Но капитану было, похоже, не до того. Он окинул быстрым взглядом пустующие оружейные стойки, неприбранную после обеда посуду на широком столе, заспанную физиономию младшего.
– Где все?
– Так, это… В патруле, капитан, – развел руками юноша. – Эрин еще оставался, но тут прибегла какая-то торговка, верещала тут как резаная. Там драка на площади, несколько лотков погромили… Эрин мне сказал оставаться, а сам…
– Ладно, ладно, – отмахнулся Локрин. – А это что за свинство?!
Он рванул стол на себя, оловянные миски и ложки со звоном посыпались на пол.
– Сколько раз говорил – убирать за собой сразу!
Брин вжал голову в плечи, пробормотал что-то. Эх, хотел же сначала убрать, а потом лечь вздремнуть…
Но кто ж знал, что капитан так быстро вернется!
– Вот что, – капитан торопливо запинал грязные тарелки под лавку и оглянулся на дверь. – Дуй-ка ты, наверное, за Эрином. Пусть бросает все и сюда несется. Пленного кто сторожит?
– Никто.
– Как никто?!
– Ну, то есть Тонио сторожил, но его смена же кончилась, он домой пошел, отсыпаться.
– Да что за бардак-то! – взревел Локрин, в сердцах наподдав по миске так, что та с лязгом ухнула в обитую железными пластинами дверь. – Его кто отпускал?!
Брин хотел было сказать, что капитан и не давал никому распоряжения караулить пленного. Да и чего его караулить-то – связанного да за решетку запертого? Но, видя, в каком раздрае старик, решил не рисковать.
– Ну, чего встал-то? Бегом!
Юноша, торопливо кивнув, бросился наружу.
