Александр Щёголев - Свободный Охотник
«…Пожалуйста, успокойся. Я не спрашиваю, кто виноват, я только спрашиваю, что тут произошло…»
Но какая все-таки была дана команда? Какая сила вышибла дверь на свободу?
«…Я понятия не имею, что это за ребенок! Как вы получите от него объяснения, если он только мычит и воет? Вы посмотрите, посмотрите, что у него с глазами…»
Почему они все разволновались, удивляется человек без имени. Ничего страшного не произошло. Огнетушитель раздавил едва родившийся огонь, завалив компьютер пластами снега. Снег этот особенный — быстро испарится, не добавив вреда пострадавшей технике. Да и что там могло пострадать? Ну, выгорел в блоке питания выпрямляющий мост, ну, остались от резисторов одни ножки. И вообще, нечему там было гореть, хочет объяснить человек, проглоченный пустотой — объяснить им всем! Чему там было гореть, кроме блока питания? В кинескопе есть «строчник», это такая штуковина вроде трансформатора — обмотки да прокладки. Еще есть «кадровая развертка» — такой блок на транзисторах, тоже, наверное, менять придется. У микросхем, конечно, пластмассовые корпуса, кто же спорит. Пластмасса, пластик… Форспластик… Но все это обычно не горит, а выходит дымом, пытается рассказать лежащий на полу человек, не замечая бурлящей вокруг суеты. Дымит в компьютере либо «компаунд» (специальное защитное вещество в микросхемах), либо лак, покрывающий печатные платы — дымит, плавится и воняет…
Он ведь разбирается в компьютерах. Он знает эту технику, как свои четыре пальца! Наверное, инженерские гены от папы перешли, а у него — ого-го! — видели бы вы, какой у него папа. Они вдвоем что хочешь починят, и еще лучше работать будет, чем раньше. А то, что взорвался кинескоп, так папа обязательно купит новый. Подумаешь, кинескоп! Гораздо важнее, что нет больше пустоты — черный зверь обернулся свободой. И даже тот, второй человек, который шевелится и хнычет внутри первого, является неотъемлемой частью этой странной свободы… Второй человек? Откуда он взялся в молодом здоровом теле? Как он проник в чужие владения? Или, наоборот, это первый неожиданно для себя оказался внутри второго и теперь воет от обиды?
«…Держите его крепче, а то иглу сломаю!» — «А что вы ему вколете?» — «Тебе это еще рано, милый…»
Именно он, второй, мычит, воет и брыкается. Именно он не позволяет вскрикнуть: «Я знаю, знаю!» А ведь человек без имени наконец вспомнил, какая была дана команда, лишившая Плоскость жизни. Мне все надоело, пытается он оправдаться, но голос ему не принадлежит. Мне просто все надоело, и я сказал «аборт». Да, он сказал Ей — «аборт»! Что тут такого? И вовсе не потому, что испугался! Разве что чуть-чуть. Он выбросил Ее из Галактики, он сделал это…
PAUSEТам я его и нашел — в той самой школе, где училась моя дочь. Возле того самого компьютерного класса. А до меня, разумеется, его нашли другие люди. В понедельник утром на первый же урок пришла учительница с учениками, открыла кабинет — и…
Хорошо, кто-то из ребят вспомнил, что этот парень был здесь в пятницу вместе с электриком, то есть со мной, и сразу побежал за моей дочкой. Она, не будь дурой, нашла способ позвонить домой. Я прибыл исключительно вовремя, потому что еще немного, и моего сына увезли бы неизвестно куда.
Я им всем так и сказал — это мой сын! Они поверили. Наверное, что-то было у меня в глазах и в голосе… короче, попробовали бы мне не поверить! Тем более, я же не чужой человек, все меня отлично знали, так что требовать документы, подтверждающие родство, никому и в голову не пришло. Проблемы были совершенно другого рода. Во-первых, скандал. Посторонний человек, понимаешь, проник в подохранное помещение, просидел в нем два дня и три ночи, занимаясь черт знает чем, изуродовал дорогостоящую технику — впору было заводить уголовное дело по статье «хулиганство». Большого труда мне стоило уговорить директрису не звать милицию, не ломать жизнь мальчику (а также его непутевому папаше). Я пообещал ей все, что только можно было пообещать, и наступило время улаживать вторую проблему — главную…
Мальчик лежал в коридоре. Старшеклассники выволокли его из компьютерного класса и продолжали придерживать, прижимая к полу — на всякий случай. Хотя, тот вовсе не буйствовал. Они все его боялись, включая медсестру, сделавшую ему зачем-то укол анальгина и осуществлявшую общее руководство процессом.
— Тихо, тихо, мальчик бредит, — раз за разом повторяла медсестра, изображая, что контролирует ситуацию.
Приехала «скорая помощь». И было большой удачей, что я их опередил, иначе бы эта история плохо кончилась. Мальчика перенесли в медкабинет и принялись решать, что с ним делать. Налицо был острый психоз — в форме речевого возбуждения. Двигательное возбуждение, к счастью, никак не проявлялось. Ребенок не ориентировался ни в пространстве, ни во времени, не отвечал на простейшие вопросы типа: как тебя зовут, где ты находишься, сколько тебе лет. «Везем на Пионерскую, шестнадцать», — сообщил мне врач. Зачем? Там расположен Центр отравлений. Причем здесь отравление, возмутился я, если он двое суток ничего не ел! Не едой, а какими-нибудь препаратами, ухмыльнулся врач «скорой помощи», скоренько поставив диагноз. Не наркоман ли ваш сын? А может, токсикоман? Уединился и погулял от души. Клей «Момент», бензин, отвар из мухоморов. Ядовитые грибы — это сейчас особенно модно у молодежи. «Улица Пионерская» — до чего символичное название, не правда ли?.. Короче, острый психоз чуть не случился уже у меня, и опытные специалисты это поняли. Я заставил их заняться пациентом всерьез, и здесь же, на месте. Зрачки, пульс, давление — дальше я не вникал, отходя от воплей, которыми только что сотрясал школу. Мне удалось отстоять своего фантазера во второй раз, потому что никакого отравления у него, естественно, не было… Врач сделал еще одну попытку отнять у меня ребенка («Везем на Песочную набережную, дом девять, в детскую психиатрическую больницу…»), но я отстоял сына и в третий раз. Пациент вел себя смирно, лежал на топчане, находясь при этом где-то далеко, так что не имели права.
— Сами найдем психиатра, — сказал я.
— И себе тоже найдите, — посоветовал врач. Напоследок он ввел моему малышу седуксен внутривенно и убрался куда подальше, а тот — сразу заснул, сраженный лекарством…
Когда «скорая» уехала, я заплакал. Возможно, впервые в жизни.
Как он выдержал эти двое суток? Физическое и психическое переутомление было запредельным. И чем он тут, собственно, занимался, для чего понадобились такие сложности? Вопросов было больше, чем могла вместить моя голова.
В компьютерном классе творилось нечто небывалое. Учительницу было даже жалко, так она переживала. Огнетушитель ОУ-2 (углекислотный, двухлитровый) валялся на пороге — опустошенный, с открытым вентилем. А рожденный им ледяной туман уже растаял в теплом воздухе, оставив после себя специфический запах. И было совершенно ясно, что сгоревший компьютер ремонту не подлежит. («Гений хренов, — подумал я, не испытывая ничего, кроме усталости. — Ведь самый лучший выбрал для своих забав, фон Нейман непризнанный…») Придется крупно раскошелиться, мыслил я, осматривая место происшествия. Обещание, данное директрисе, надо выполнять. Что ж, купим им новый, лишь бы не плакали. И слава Богу, что хоть часть возникающих в жизни проблем решается с помощью денег…
Но что в компьютере могло загореться? Предположим, в блоке питания рванули электролитические конденсаторы (все-таки есть полярность), или сдох модулятор, если скакнуло напряжение. А дальше? Что там вообще горит-то? Сплошной гетинакс, по сути — стекловолокно, плюс чуть-чуть пластмассы, и все это покрыто инертным веществом. Дыму напустило бы — да. Но в системном блоке — черным-черно, жуткое пепелище, одна вонь и осталась. Сам бы не увидел, не поверил бы в эти сказки. И еще — дисплей. Вот загадка загадок! Кинескопы не взрываются, а трескаются, бывает такое, очень редко, но бывает. Из-за дефекта стекла в трубке или, скажем, когда по какой-то причине нарушается равномерность внутреннего напряжения стекла. Трескается внутрь, а не наружу — никаких вам разлетающихся осколков, как в фильмах ужасов.
Что за кино крутилось в этой комнате?
Причем, на глазах учительницы. Повезло, а то свалили бы потом всю вину на мальчишку — мол, ударил чем-нибудь в экран, психопат, не контролировал себя. А нам с ним и так вины хватало. Умывальник был загажен, зеркало разбито. Осколки на полу. Разлитая вода. Убирать все это, пришлось, естественно, мне, кому же еще. Из химической лаборатории он зачем-то принес здоровенную мензурку, которую тоже разбили во время паники, и в которой, говорят, плавала чья-то фотография. Я видел эту фотографию — размокший кусок бумаги с отслоившимся изображением. Какие-то идиоты брали ее пальцами, и теперь различить что-либо было невозможно.
В общем, никаких разумных объяснений происшедшему не существовало. Но добила меня его сумка. Нет, не перечень вещей, которые он в ней носил (хотя, экипировка у него оказалась — ого-го!), а всего лишь один из предметов. Выпускной фотоальбом. До боли знакомая книжица, ибо это был МОЙ ФОТОАЛЬБОМ. Сначала я даже подумал, что парень умудрился стащить его у меня из дому, но быстро понял — альбом чужой, просто точно такой же. Я листал его, испытывая странные чувства. Вспоминал лица сокурсников, с которыми мы учились в одной группе института, вспоминал лица преподавателей. А в том месте, где должна была быть моя карточка, не обнаружилось ничего. Засохшие остатки клея, да грязные куски не до конца отодранной бумаги. И еще сохранилась моя фамилия. Смотреть на это безобразие было противно. Но кому и зачем понадобилось расправляться с моим портретом? Недолгое размышление дало результат. Выпускной альбом, конечно, парень позаимствовал у своей озлобленной на весь мир мамаши, а та, очевидно — у подруги. Вот она, эта самая подруга, ехидно смотрит с одной из фотографий. Их трогательная дружба не закончилась, когда будущая мать моего сына ушла с факультета, и, скорее всего, эта дружба продолжается по сей день. Сидели тетки на кухне, перемывали косточки прошлым и нынешним знакомым, клеймили мужиков то «котами», то «четырехпалыми», а ребенок, не замечаемый взрослыми, играл во что-нибудь и тихонько слушал…
