Виктор Точинов - Рай Сатаны
Он понизил голос и спросил у Багирова:
– А бабу зачем оставил? Для Дома новенькую? Так мы в Стеклянный Дом…
– Это моя доля, – оборвал его Баг и больше ничего не стал добавлять.
Сидел и молча смотрел, как из грузового люка падают на мох мертвецы, – некоторые поднебесники успели лишиться обуви и обмундирования, другие, чересчур залитые кровью, остались при своем барахле… Багирову теперь казалось, что окровавленные тела никакого отношения к нему не имеют. Кто-то другой их убивал, какой-то брат-близнец сержанта… А он, настоящий Багиров, так и лежал в медицинском отсеке после действия инъекций и этамола. Может, до сих пор лежит, а все люди, что сейчас якобы окружают его, и вообще все якобы вокруг происходящее, – бредовые видения.
– Ну ладно… твоя так твоя, заслужил… – произнесло бредовое видение по прозвищу Большой Пепс. – Однако пора нам рулить отсюда. Не Гор подвалит, так поднебесники про колымагу свою вспомнят… Да соберись же, Баг!
– А Смок? – вспомнил Багиров, собираться и куда-то еще рулить ему не хотелось. – Он-то как?
– Зачем нам Смок? – удивился Пепс. – Старый Смоки – отработанный материал. А нам надо двигаться дальше.
Отработанный так отработанный… Но следить за Пепсом надо в оба глаза. Людьми он нынче жертвует, как пешками в шахматной партии. Смока отдал за темп, например…
– Куда едем? – спросил Багиров, заводя двигатель.
Недолгая передышка пошла на пользу. Совсем усталость и апатия не исчезли, но способность хоть что-то делать помаленьку возвращалась.
– В Рай, Баг, в Рай… Дорогу я покажу.
– С какого хрена нам в Рай?! – изумился сержант. – Мы ж к сепам в гости намылились…
– А они там и сидят, в Раю. Ты еще не понял?
Когда я проходил мимо, из палатки послышались звуки, человеку не слишком приличествующие. Так могла бы фырчать голодная дикая кошка, решившая подкрепиться змеей – ядовитой и активно сопротивляющейся. Так могла бы шипеть змея, отбивающаяся от гастрономических притязаний дикой кошки… Короче говоря, за пологом палатки я обнаружил свою дражайшую супругу.
В гневе она была прекрасна… Жаль, что объектом гнева оказался именно я.
Ну да, каюсь, обещал проводить ее на лекцию. И слегка задержался…
Слишком много Лайза не потеряла – на установленном в палатке экране можно было наблюдать за тем, как распинается Птикошон. Но женушка привыкла находиться в гуще событий…
Оправдываться я не стал. Ссылаться на прямую трансляцию не стал тоже. Быстро сказал:
– Ты очень красивая!
И пожалел, что в словаре делового новонемецкого, запихнутом мне в голову за несколько сеансов лингвосуггестии, нет эпитетов посильнее, более подходящих для общения с молодыми и красивыми женщинами.
Но и сказанного хватило… Лайза распахнула зеленые глазища, шагнула ко мне. И тихонько попросила:
– Повтори то же самое по-русски…
Я повторил. И еще кое-что добавил. А затем перешел на язык, понятный без переводчиков.
С чего бы на меня в последнее время так западают рыжие женщины? Оттого наверное, что я обаятельный. И в то же время мужественный. Этакий Казанова с железным стержнем…
Подозреваю, что супруга моя обладала даром подслушивать чужие мысли. По меньшей мере касающиеся ее особы. А подслушав – тут же обламывала мыслителя. Не успел я себе польстить, – уперлась руками мне в грудь, оттолкнула.
– Не сейчас… Приходи вечером, до прилета «Стрелы». А теперь, муж мой и господин, на лекцию профессора, – бегом марш!
Кажется, я начинаю ненавидеть криптозоологию… Но делать нечего, и новоявленный Казанова пошагал к берегу вместе со своим железным стержнем и с прочими металлическими частями организма, обретенными в ЦВГ.
Я тоже следил за выступлением профессора во время своей прогулки в расщелину, вернее, слушал по «балалайке», – не слишком внимательно, вполуха. И мне показалось, что ничего важного мы с Лайзой не пропустили. До сих пор Птикошон лишь блистал красноречием, эрудицией и умением строить парадоксальные теории. Выстраивал изящные версии – о том, что в озере могла обитать заплывшая из океана акула, или крупное морское млекопитающее, или даже гигантский головоногий моллюск, изгнанный Толчком из привычной своей штаб-квартиры в глубокой океанской впадине. Однако, выстроив очередную гипотезу и практически убедив слушателей, профессор с ловкостью карточного шулера извлекал из другого рукава контраргументы, – и вдребезги разбивал собственные предположения.
Когда мы подошли, Птикошон как раз закончил разбираться со звероящерами, и с чудом сохранившимися до наших дней двинозаврами, и с современными крупными рептилиям, непонятно каким ветром занесенными на Таймыр. Одним словом, со всеми пресмыкающимися.
Оказывается, жить пресмыкающиеся в здешних климатических условиях не могут, причем никакие, ни крупные, ни мелкие. Вернее, жить-то смогут, если выпустить в таймырскую тундру какую-нибудь кобру, – не пропадет. Возможно, даже аллигатор, запущенный в местное озерцо, сумеет встроиться в пищевую цепочку. Беда в том, что здесь нет никаких условий для размножения пресмыкающихся. Слишком короткое лето, фактически один лишь июль, да и в том случаются заморозки. А рептилии свои яйца не высиживают, и не смогли бы, поимей вдруг такое желание, – животные холоднокровные, полностью зависящие от температуры окружающей среды.
Между тем в отложенных яйцах змей, ящериц и прочих черепах с крокодилами процессы происходят сложные и длительные, зародыш растет долго, – в отличие от рыб и амфибий из яйца выходит не личинка, а особь, ничем не отличающаяся от взрослой, кроме размеров. И на Таймыре не стоит рассчитывать на встречу даже с захудалым гекконом, не говоря уж о звероящере, способном стать рекордным охотничьим трофеем.
Эфенди слушал разливавшегося соловьем профессора спокойно, ни малейших эмоций на лице не отражалось. Хотя я на его месте давно бы уже гаркнул на Птикошона, как сержант на новобранца: хватит нести пургу, докладывай четко и ясно, какая тварь сожрала твою электронную рыбину!
Аль-Луаньян, закаленный в словесных баталиях Евромеджлиса, не гаркнул. Он и окружавшая его небольшая группа сидели чуть в стороне от остальных собравшихся. Случайно так получилось или преднамеренно, но на каменистом берегу словно бы провели невидимую черту или выставили невидимый барьер – и никто из прочих членов экспедиции не посмел установить свой раскладной стульчик за этим барьером, поближе к Великому.
Ближний круг Эфенди дружно следовал примеру сюзерена, никак не выдавая своего отношения к изящным и бесплодным выкладкам профессора. Хотя от Зога и его братьев-близнецов проявления нормальных человеческих чувств ожидать не приходится: все трое идеальные боевые машины, но с весьма ограниченным набором прочих функций, в число которых не входит способность удивляться, раздражаться или хотя бы посмеяться незамысловатой шутке.
Красного Хасана, казалось, лекция профессора интересовала лишь в одном аспекте: может или нет во время нее произойти что-нибудь опасное.
Тем временем Птикошон наконец-таки добрался до главного. До сути. До непонятного существа, не то сожравшего, не то разрушившего нашу псевдощуку.
На трехметровом экране вновь повторилась уже знакомая мне короткая подводная трагедия: нечто продолговатое и смутно различимое, стремительно вытягивающееся в сторону аппарата.
У профессора, как выяснилось, имелось совершенно иное мнение об информативности последних кадров.
– Вот он, мон дье, ответ на все наши вопросы! – экспрессивно вещал профессор, остановив запись. – Вы видите, господа?! Вы видите?
Ну видим… Однако что видим, поди разберись… Хвост? Хобот? Щупальце? Или объектив запечатлел почти все существо – змею, угря? Земляного червяка, накачанного анаболиками и стероидами?
Я был не одинок в своих сомнениях. Судя по недоуменным перешептываниям, большинство собравшихся не могли взять в толк, что сумел разглядеть Птикошон…
– Это язык! – возвестил профессор, выдержав гроссмейстерскую паузу. – Выстреливающий язык, подобный языку хамелеона! Вернее, в нашем случае – языку лягушки! Потому что мы имеем дело с земноводным существом! Да-да, именно с земноводным, господа! С амфибией!
– Одно слово – лягушатник, что с него возьмешь… – тихонько шепнула мне Лайза.
Птикошон немедленно бросился доказывать свой тезис, тыкая лучом лазерной указки в экран: «Вы прекрасно можете разглядеть, господа, эти характерные гантелевидные образования, и нет никакого сомнения, что…»
Он не закончил. Зазвучал голос Эфенди, и звучал он в полной тишине – мгновенно смолкла и возбужденная речь лектора, и негромкие разговоры аудитории.
– Вы хотите сказать, что я прилетел сюда охотиться на лягушку?
Говорил Великий спокойным и ровном тоном, но в подтексте ошибиться было невозможно: если дело обстоит именно так, первым же дирижаблем мы улетим обратно. А затем уж кто куда: Эфенди, наверное, отправится за сасквочем в орегонские дебри, а Мангуст вернется к своей пенсионерской жизни… Потому что лягушка недостойна находиться среди трофеев Великого Охотника, и не имеет значения, до каких размеров она умудрилась дорасти.
