Майкл Гаррисон - Свет
— Ты же голову в аквариум сунул, Эд.
— То было другое, — сказал он. — Ну ладно, зачем все это нужно? Что со мной там происходило? Куда я совал башку? Понимаешь ли, мне было противно этим каждый день заниматься.
— Ах, — молвила Сандра Шэн, — там была я. Я всегда с тобой, Эд. Ты был не один. Я была средой твоего обитания. Вроде протеомы в твинк-баке, э? Ты плыл в будущее сквозь меня.
Она задумчиво закурила.
— Впрочем, это утверждение не совсем корректно, — уточнила она. — Я тебя обманывала. Я натаскивала тебя не столько прозревать будущее, сколько испытывать его. Как тебе это, Эд? Создать будущее? Изменить его. Изменить все.
Она покачала головой, словно сочла, что сегодня неудачный день для объяснений.
— Попробуем иначе, — начала она. — Когда ты устроился на эту работу, то сказал, что летал на кораблях всех типов, кроме одного. На каком именно корабле тебе летать не довелось?
— Кто ты? — прошептал Эд. — Куда ты меня гонишь?
— Скоро узнаешь, Эд. Взгляни!
Скрученная пленочка света, бледная вертикальная улыбка длиной семьсот километров, парила над ними. «Превосходная скидка» тряслась и звенела, точно от ударов колокола, под напором отверзавших червоточину сил и элементов двигателя ad hoc[72] Сандры Шэн.
— Физика тут разнообразнее, — проинформировала она Эда, — чем вам, людям, грезится в своей философии.
Снаружи чужаки удвоили усилия, засновали быстрее и по усложнявшимся траекториям. Внезапно глаза мадам Шэн загорелись восторгом.
— Немногим такое достижение по плечу, Эд, — напомнила она. — Ты же тут был, ты можешь это признать.
Эд невольно усмехнулся.
— Ты только глянь на нее, — восхищенно проговорил он. — Как вообще они такое сотворили, по-твоему?
И покачал головой.
— Что касается достижений, — добавил он, — то Билли Анкер этот персик с ветки сорвал. Я видел, как он это сделал, двенадцать лет назад. Если я что и помню в точности, так это оно. — Он пожал плечами. — Конечно, Билли не вернулся. А раз так, то рекорд не считается.
Что-то в бездумных рассуждениях Эда заставило мадам Шэн улыбнуться. Минуту-другую она созерцала картинку на экранах. Затем мягко произнесла:
— Эд?
— Да?
— Энни мной не была. Энни была настоящая.
— Это радует, — ответил Эд.
Червоточина проглотила его.
* * *Переход он провел во сне. Невесть почему, но, даже не просыпаясь, Эд заподозрил, что состояние это навеяно мадам Шэн. Он скорчился в пилотском кресле, скосив голову набок, тяжело дыша через рот в неглубоком беспамятстве. За сомкнутыми веками глазные яблоки подергивались простым, но настойчивым электрофизиологическим кодом.
Снилось ему вот что.
Он снова оказался в родном доме. Стояла осень — глубокая, под вязким, как войлок, дождем. Сестра спускалась из отцовского кабинета, неся поднос с посудой. Эд притаился в сумраке на лестничной площадке, затем выпрыгнул на нее из засады.
— Война-а-а-а-а-а! — воскликнул он. — Упс!
Слишком поздно. Она выронила поднос, и тот полетел на пол в сочащемся из окна свете. Сваренное вкрутую яйцо покаталось широкими эксцентрическими дугами и улетело вниз по ступенькам. Эд ринулся за ним, вопя:
— Йо-йо, йо-йо, йо-йо!
Сестра на него разозлилась. Они потом долго не разговаривали. Он понимал, что это из-за увиденного им перед тем, как выпрыгнуть из засады. Сестра уже держала поднос только одной рукой. Другой — дергала на себе платье, словно то ей было не по росту. Руки уже расслабились, став мягкими и безжизненными. Она уже начинала плакать.
— Я не хочу быть мамой, — твердила она себе.
В этот миг жизнь Эда полетела под откос. Потом уже ничего настолько же скверного не происходило, даже когда отец наступил на черного котенка; а если кто заявлял, что дела пошли наперекосяк еще раньше, то ошибался.
— Пора себя за это простить, — произнес голос.
Эд, наполовину проснувшись, ощутил мягкое прикосновение внутренностей червоточины и сокращение их под натиском корабля. Он вяло улыбнулся, вытер губы тыльной стороной кисти и снова уснул, на сей раз без сновидений. Под защитой яростного сияния чужацких двигателей, в покое и неге иронической усмешки и непостижимых мотивов существа, предпочитавшего тогда называть себя Сандрой Шэн, Эда без приключений, с известным изяществом проталкивало по родовым путям миллионолетней давности. А то и более древним. В конце пути его ждала взрывоподобная вспышка глубокого света невообразимых свойств.
31
Я тут был
Выбежав из коттеджа, Майкл Кэрни в последний раз испытал прилив воспоминаний и погрузился в прошлое, увидев себя двадцати лет от роду, вернувшимся из последнего невинного путешествия на поезде; на выходе со станции Чаринг-Кросс, куда указали ему путь карты Таро, по парковке такси расхаживала невысокая, плохо одетая женщина. В правой руке она держала конверт и вопила:
— Ах ты ж чертов клочок бумаги, ах ты ж чертов клочок бумаги!
Ее широкое лицо в рамке седых волос раскраснелось от натуги. На ней было мареновое пальто, плотное, точно ковер, сдавившее пухлые груди.
— Ах ты ж чертов клочок бумаги! — визжала она.
Словно пытаясь сформулировать адрес для последней неоспоримой доставки, она варьировала ударение во фразе, пока оно не перебывало на всех словах. Было похоже, что ею движет какая-то необоримая сила. Для нее вопли стали работой, тяжелейшей, неблагодарной, вызванной глубинными потребностями. Кэрни невольно содрогнулся. Но казалось, никого больше поведение старухи не заинтересовало: прохожие поглядывали на нее с осторожным интересом и даже сочувствием, если ей случалось к ним обратиться. Когда подошла очередь Кэрни, сумасшедшая остановилась прямо перед ним и взглянула ему в глаза. Она была невысока и дородна. От нее навязчиво пахло заброшенным жильем, древними одежками и мышами. Кэрни постарался сдержать нервозность, навеянную неоспоримой драматичной искренностью ее эмоций.
— Клочок бумаги! — заорала она. Он увидел, что письмо в ее руке потрепано, надорвано на сгибе, залоснилось от постоянного ношения. — Ах ты чертов клочок!..[73]
Она протянула ему листок. Кэрни молча отвел взгляд, смутившись. Потоптался на месте.
— Ах ты чертово писаное создание! — проговорила она.
Он покачал головой. Наверное, ей деньги нужны?
— Нет, — сказал он, — я…
Тут на форкур перед Чаринг-Кросс вкатило такси и, провизжав тормозами, остановилось рядом. На миг ослепленный солнечными зайчиками в дождевых каплях на капоте, он потерял старуху из виду. Улучив шанс, она подобралась совсем близко и ловко сунула листок ему в карман куртки. Когда он снова глянул в ее сторону, женщины и след простыл. Листок оказался не письмом, а всего лишь кембриджским адресом: чернила синие, старые, как сама бумага. Он поднес листок близко к глазам. Читая адрес, он испытал внезапное опустошение. Листок разорвался на сгибе и распался на кусочки в его руках, и тогда Кэрни изменил маршрут такси, вскочил в другой поезд и поехал домой. Там, истощенный, терзаемый депрессией, не в силах даже сумку распаковать, он вдруг понял, что запомнил адрес помимо воли. Он пытался работать. Посидел, раскладывая карты, пока не стемнело, потом, стараясь самому себе напомнить о тривиальности случившегося, поплелся из бара в бар, накачиваясь выпивкой, в надежде повстречаться с Инге Нойман и услышать от нее подчеркнутую смешком реплику: «Да это же чисто по приколу».
На следующий день он стоял под дождем в указанном месте, напротив солидного старого дома в пригороде, уединенного, высотой этажа три-четыре, полускрытого садовыми зарослями и затейливо искрошенной кирпичной стеной.
Он понятия не имел, зачем сюда явился. Он стоял там, пока обувь не промокла, но уйти не пытался. По улице носились дети. В половине пятого уличное движение ненадолго усилилось. Дождь перестал, послеполуденный свет сместился к западу, кирпичная стена обрела теплый оранжевый оттенок, и ему показалось, что сад отступает, будто улица расширилась, но тут же стена словно растянулась, став выше и длиннее. Спустя время на улице возникла женщина в пальто, тяжело дыша, шаркая по тротуару, утирая лицо. Пересекла улицу и, пройдя прямо сквозь стену, исчезла.[74]
— Подождите! — выдохнул Кэрни и кинулся за нею.
Ему почудилось, что он пробивает телом какую-то мембрану, эластично облекшую лицо. Затем незнакомый голос сказал:
— Сколь поразительно было им обнаружить, что они всегда пребывали в саду, сами того не понимая.
И он исполнился уверенности, что изнанка и окружение всего сущего суть одна непрерывная среда. Издав крик восторга, он рванулся вперед, упав во все стороны одновременно, лишь затем, чтобы обнаружить, к своему разочарованию, что это упражнение во вновь обретенном умении привело его в одно-единственное правильное направление.
