Вегетация - Алексей Викторович Иванов
— Вы их на смертельный риск отправили! — зло сказал Митя.
Егор Лексеич чуть-чуть поморщился.
— Тебе-то какое дело? — хмыкнул он.
Митя понимал, что Егор Лексеич отвечает привычной демагогией. Гнев у Мити вызывала бессовестность ситуации, а не угроза лично ему.
— Такая уловка меня не убедит, Егор Алексеич. Я же не дурак.
— По-моему, так дурак, — уверенно возразил Типалов. — Ты же ничего не прорубаешь за нашу жизнь. Ты молодой. Городской.
— Всё я прорубаю! Вы — лжец! Корыстный и жестокий человек!
— Да без разницы, какой я. Главное — какие они.
Кабину плавно качало. Егор Лексеич вдруг улыбнулся:
— Вы, пиздуны городские, всё время рвётесь им чё-то дать, а им ни хуя не надо. Им в ломы иметь даже то, что есть. Это их давит. Им нужно, чтобы с них отнимали. Кто отнимает — тому они с охотки и подчиняются.
— Чушь несёте! Врёте про войну, которой нет, чтобы денег заработать!
Егор Лексеич возмущённо фыркнул — как фыркала Маринка:
— Война, Митрий, это способ всем пожертвовать. А они жопу рвут — ищут способ избавиться со всего. И война им за самый раз. Неважно, настоящая или нет. Побеждают они, или их бьют. Главное — скинуть, что невмоготу тащить. Волю свою, соображенье, удобства там всякие… На хуй оно им надо.
— Да они заработать пытаются, потому что бедные!
— Зашибать бабло — то же самое, что война. Ради бабла тоже можно всем пожертвовать. Получил ты бабло или нет — похуй. Лишь бы всё свалить с себя. Заебало этот груз волочить. Так устроен человек, Митрий. Дотянешь до моих лет — согласишься, что верно говорил дядя Егор.
— Не вы первый заявляете, что мечта человека — подчиниться энтропии. Так утверждают все, кому выгодно, чтобы люди деградировали!
— Ежели мне с того польза, так оно не значит, что я не прав. Смотри сам… Облучение — оно обтёсывает человека со всего лишнего. И остаётся Бродяга. Идёт куда глаза глядят, жрёт ветки. Это и есть человек по его природе.
— Почему же тогда все поголовно в лес не уходят?
— Так даже за это храбрости не хватает. Порядок — он ведь держит… А вот как объявится командир, который всё заберёт и погонит под облучение, — так и пойдут. Сопротивляться не будут.
— Не все же, наверное, в командировки ездят! — отчаянно возразил Митя.
— Тут с бригадира зависит, — самодовольно кивнул Егор Лексеич. — Кто что предложит. Денег заработать. Стране послужить. Городских наказать. Пиндосам или китаёзам подляну сделать. Муха вон по лесам скакать согласна просто за приключения. В общем, оправдание подсунуть — задача бригадира. Насколько он понимает, чего бригада хочет, настолько и хорош. А я сразу за всё предлагаю. Поэтому я лучший. Разве с меня кто-то съебался? Да никто!
А мотолыга в это время уже приближалась к мосту. Под его фермой Серёга видел сброшенную рельсово-шпальную секцию: слегка изогнувшись, она стояла поперёк пути, словно забор. Между шпал бурлила вода. Маринка и Фудин лупили по ферме очередями из автоматов — на ржавом железе полыхали искры. Калдей, грузно ворочаясь в корме, изредка бабахал из гранатомёта по громадине путеукладчика на дамбе, который уже заворачивал в сторону переезда. Но алабаевцы по мотолыге не стреляли. Они палили куда-то по лесу — Серёга не мог понять куда. Там стряслось что-то странное и неожиданное. Что-то изменилось. «Спортсменам» почему-то стало не до лесорубов.
Серёгу озарило: из леса наступали чумоходы!
Егор Лексеич тоже увидел их и тотчас бросил руки на панель управления — надо остановить комбайн. Драться Егор Лексеич не желал.
— Бля-я… — охнул он. — Ведьма не наебала!..
Егор Лексеич догадался, что зачумлённые машины уходили от той боли, которую лесу причинил взрыв бомбы на горе Нары-Мурун. Боль потекла по склону горы и по лощине к Инзеру, как и предупреждала Щука, и погнала из чащоб сумасшедшую лесную нечисть — погнала чумоходы.
— Что это? — удивился Митя.
— Долго объяснять… Рукавицу надень, будешь отбиваться!
Егор Лексеич сорвал с кронштейна гаунтлет-пульт и сунул его Мите.
Несколько шустрых риперов уже преодолели дамбу и выбрались к реке. Задирая колени, они брели вброд и спотыкались на донных камнях. Одного из них свалило течение, и он, дрыгая ногами, подыхал — движок залило водой. В отдалении от путеукладчика через рельсы перелез форвер с трелёвочной рамой на заду; расчищая себе дорогу, он вытянул лапу с чокером и ломал ёлку. Чумоходы были уродливы своей технологической анатомией, опасны своим смертоносным оборудованием, и потому их нашествие вызывало суеверный страх: что могло так напугать неуязвимых роботов?
Алабаевцы выскочили из укрытий и побежали с моста по дамбе навстречу путеукладчику — решётчатая стрела его крана плыла над зелёными макушками деревьев. На площадке у кабины металась и лаяла на лес большая рыжая собака. Путеукладчик двигался медленно, и люди торопливо карабкались на платформу, будто на борт спасательного судна. С платформы они озлобленно били из автоматов и базук по шевелящимся кустам в дренажных канавах. А сквозь кусты к железной дороге упрямо продирались чумоходы.
Риперы были самыми ловкими и скоростными. Взблёскивая коленными шарнирами, они мчались за путеукладчиком по шпалам и по склонам насыпи. Это напоминало загонную охоту стаи мелких чумоходов на огромного зверя. Автоматные очереди алабаевцев с треском дырявили ситаллические корпуса преследователей; живучие твари словно бы терпели, сколько могли, а потом, исчерпав силы, замертво валились набок, дёргая ногами. Но передовой рипер, как обнаглевшая гиена, вдруг запрыгнул на платформу путеукладчика и с бессмысленной жадностью вгрызся диском циркулярной пилы в опору крана — и тотчас же выстрел из гранатомёта разорвал хищника пополам.
Егор Лексеич видел с реки, как путеукладчик отбивается от механической нечисти, и надеялся, что чумоходы одолеют алабаевцев, но, похоже, надежды были напрасны: путеукладчик уже почти добрался до моста. А харверу Егора Лексеича следовало опасаться собственных врагов. Речку вброд пересекали другие чумоходы, большие и маленькие, будто харвер попал в поток массовой панической миграции одичавших комбайнов. В небе мелькали коптеры.
Митя надел тяжёлую перчатку гаунтлет-пульта и включил манипулятор харвера. Справа за окном кабины как по волшебству начала расправляться суставчатая ручища комбайна. С лёгким запозданием она стала повторять над водой движения Митиной руки; разжался и сжался, клацнув зубцами, чокер. Митя представил, что он — харвестер и гидравлическая ручища комбайна — это его рука. Ручища, покачиваясь, потянулась вперёд и цапнула подвернувшегося внизу рипера. Митя легко поднял его в воздух; рипер, как живой, сучил ногами и размахивал пилой — разве что не верещал; Митя стиснул кулак, и могучая клешня раздавила электронную скотину, как жестяную банку; сквозь клыки чокера потёк густой бризол. Скомканную падаль Митя отшвырнул прочь.
— Сила! — ухмыльнулся Егор Лексеич, наблюдавший за ручищей.
Чумоходы, что перебирались через реку, не обратили внимания на гибель собрата. Митя подумал: Холодовский правильно объяснил логику поведения машин. Для чумохода врагом является только тот комбайн, который работает на своей делянке. Ну и человек, разумеется. Чумоход не будет нападать на другую бродячую машину, даже если машина ему чем-то угрожает. А в кабине харвера люди для чумоходов невидимы. Значит, харвер Егора Лексеича — это ещё и хорошее оружие против спятивших агрегатов: он зрячий среди слепых.
В это время Серёга, форсируя движок, вёл мотолыгу по реке на таран. Серёгу сжигал такой же электрический огонь, как и тогда, в рубке «Лю Чонга», когда Серёга сбросил самосвал с горы на чудище под канатной дорогой.
— Держись крепче! — крикнул Серёга своей бригаде.
Выбрасывая из-под гусениц фонтаны грязной воды с галькой, мотолыга мчалась к мосту. На скошенном носу подпрыгивала крышка моторного отсека, из выхлопной трубы валил бризоловый дым. Серёга высмотрел под мостом пологий валун: можно с разгона влететь на него и ударом прочного капота повалить преграду из стоячей секции железнодорожного полотна.
Наискосок к мотолыге по реке, топая ногами, шёл
