Винсент Килпастор - Беглый
Я думаю, виной был тот мой первый год в Таштюрьме, пока я ждал суда. У нас было десять шконарей на сорок пять человек, а бетон штука вредная. Легкие с почками ест за милую душу. Мы сидели или лежали на нем месяцами. И чего спрашивается было год меня держать на цементном полу до своего паскудного суда? Делюга простая, доказательств выше крыши — суды продажные как ни в одной стране мира — для кого эти спектакли? А выборы с одним кандидатом?
Вспомнив о выборах, я нос к носу столкнулся с великим Юртбаши. Как и в Зангиоте, в Ташкенте в избытке присутствовало неразлучимое трио — Юртбаши, Амура Тимура и его трансгендерной кобылы. Количество портретов и их размеры ошеломляли.
Сейчас вот перед мной возникло монументальное металлическое сооружение своими инженерными масштабами скорее напоминающую подстанцию высоковольтного напряжения, чем просто подставку для ритуального интерфейса Юртбаши.
Отец всех свободных узбеков вышел широкоплечим, как Поддубный. Его украшенная благообразной сединой голова упиралась в хрустальный небосвод. Вокруг головы довольно заметно сиял лёгкий, относительно скромный нимб. Нимб конечно же был призван напомнить нам святости и внеземном происхождении Юртбаши, но видимо, чтобы избежать обвинения в пропаганде культа личности, фотохудожник несколько ослабил свечение. От этой полумеры казалось, что нездоровую подсветку Юртбаши заработал в ходе ликвидации последствий взрыва на четвёртом энергоблоке Чернобыльской АЭС.
У ног Юртбаши суетились счастливые дети нового узбекского завтра.
Когда я вошёл Юртбаши в тыл, и начал с грохотом Ниагары отливать, в моем мозгу пронеслись минимум три статьи уголовного кодекса, которые я нарушал этим простым и вполне естественным актом. Одна из статей, а именно «оскорбление чести и достоинства Юртбаши», не имеет срока давности. К счастью, по царящему сзади Юртбаши тяжёлому запаху несвежей человеческой мочи, я быстро заключил, что правонарушение здесь носило характер эпидемии.
* * *Когда меня посадили, компьютеры были экзотикой из журнала «Наука и жизнь», а когда я, наконец вышел, у каждой дворовой собаки была своя мобила, и на каждом углу были загадочно-манящие интернет кафе. Я очень боялся выглядеть полным лохом и долго не решался вступить на порог этих инопланетных капищ. А у всесильного Малявина был свой собственный домашний компьютер.
Один из первых селеронов, всего с восьмью гигами на громко тарахтящем хард драйве и по черепашьи медленным узбекским дайл апом. Компьютер тогда показался мне символом мистического могущества Малявина. От этих информационных откровений я отстал на долгие годы. Малявин в захлёб рассказывал как Билл Гейтс победил Нетскейп в битве браузеров, и как Виндоуз вкупе с поисковыми системами рулит теперь всем миром.
Из его восторженной речи я не понимал почти ни слова.
Магистр ловко нажимал кнопки на компьютере показывая мне разные диковины. Из селерона то лилась музыка, то мы оказывались на официальном сайте Битлз, то всего за пару секунд искусственный интеллект переводил на русский целую страницу текста. Меня обуял мистический ужас. Такого уровня постижения тайн Вселенной мне не достичь никогда.
Мой продвинутый друг ловко открыл мне почтовый ящик на Рамблере и минут сорок терпеливо объяснял как им следует пользоваться. Теперь можно писать письма. Только вот пока не знаю кому. Поэтому первое письмо я отправил самому себе.
— Вот так-то. Имыйл у тебя уже есть. Первый шаг сделан! Сейчас я протестирую твой английский, освежим малость если скрипит, и быстренько сварганим тебе блестящее резюме.
Создадим самого востребованного сейчас на рынке офисного специалиста. Пролетария, так сказать, офисной рутины. Компьютер вот только освоишь маленько, и цены тебе не будет. Ручаюсь. Так что, ты почаще приходи — упражняйся. Я с десяти утра на ногах.
— Да-да. Добавь в резюме мой огромный опыт отсидки на усиленном режиме. Не забудь также упомянуть строгий режим. Спецподвал ТТ. Этот опыт должен пригодится в офисной рутине. Склонен к вымогательству, побегу и крысятничеству в особо крупных размерах! Возможно, скрытый пидераст.
— Ну зачем же так? Просто добавим шесть — или сколько там?
— Шесть с половиной..
— Ого! Шесть с половиной лет успешно проработал в турецкой строительной фирме в городе Москва. Ты ведь и правда там работал до ареста?
— Не до ареста — до великого новогиреевского винт марафона.
— Твоя проблема — вечно слишком выпячиваешь грязные подробности. Кому сейчас интересна твоя срань? Ну, хорошо. Хорошо.
— А вот спросят они вернулся-то на кой? Из самой Москвы? Идиот я что-ли? Сюда из Москвы возвращаться стоит только по приговору или грузом двести.
— Скажем, ваша фирма просто построила дом, сдала проект и уехала обратно в Стамбул. А они тебе и за жилье типа платили. Вот. Твой контракт кончился! Ты вернулся взять тайм-аут. Всё! Пусть в Анталии ищут концы, если хотят. Там им турки быстро киминли гюрешмек истийорсунуз нарежут по телефону. Турецкие фирмы в Москве позже в финансировании Чечни обвинили, чтоб с рынка вышвырнуть, так что исследователи твоей биографии на кирпичную стену Лубянки и наткнутся.
Ты, Шурик, не идиот. Совсем не идиот. Или такой же идиот как и мой папа. Идиот этот тот, кто вас посадил.
Да-да, забыл вам рассказать, отец Малявина тоже имеет первый сектор Зангиоты в своём блестящем резюме. Хотя не думаю, что он там блатовал или рыскал по периметру в гестаповской робе. Не такой он человек Малявин Александр Соломонович. Потоптал дядя Саша Зангиоту в свое время. В сером строю. Не помню точно за что — то ли за то, что был замначальника Главташкентстроя, то ли просто за то что Соломонович, то ли за то, что молодая и независимая Узбекская джамахирия работала тогда по установке «всех сажать, а там видно будет».
После кропотливой работы над моим новым резюме, очень довольный результатом своего скорбного труда, Малявин ловко накрыл на стол. Он всегда накрывает на стол — кто бы к нему ни пришел, в какое-бы время, мой друг сразу собирает закусон. Быстро — как фокусник.
Его мама божественно готовит. Одно цицебели чего стоит! Разноообразие меню, поглощаемого вольняшками каждый день меня шокирует.
Откупорив бутылку вина, Малявин начинает экзаменовать меня по-английскому. Минут сорок пять, как на допросе в гестапо пытает «хуиз джонс мазер, хуиз джонс фазер».
В конце-концов дает продохнуть. Я похож на боксера после пятнадцати раундов пулеметного мочилова.
— Ну. Ничего так. Не шекспир, конечно, но!
Малявин похрустывает винигретом.
— Проржавел малость — однак поправимо. Все поправимо, батенька! Ржёт.
— Английский и компьютер — твои приоритетные задачи на первый месяц. Программа — минимум. Давай-ка ещё по стаканчику што-ли?
Да и это. Вот адрес. Запиши. Там такой Забейдин Турсуныч есть — у него нет-нет письменные переводики можно урвать. Старик Хоттабыч мценского уезда. Платит, конечно, с гулькин фиг, но налом и сразу. Я и сам у него подкармливался, как отца посадили, потом ещё уроки давал, мебель перевозил. Жутко вспоминать.
Ну давай, будь!
Малявин подмаргивает плакату с молодым Кинчевым на стене, и опрокидывает в глотку стакан вина, морщась так будто саданул самогону.
Набив брюхо и быстро захмелев с отвычки, я отваливаю, стараясь не мелькать лишний раз перед мамой Малявина — тетей Аней. Она только-только начала отходить от зангиотинской командировки малявинского отца.
Да и Ди уже заждалась поди. Злоупотреблять терпением Ди тоже не стоит. Ещё прогонит на ночь-то глядя. Ох уж эта горячая иранская кровь.
* * *Отношения у нас Ди строятся довольно неровно. Когда минует радость первых трех дней безудержной плоти, незамедлительно наступает «жизнь». А это слово для меня тогда включает безденежье, безработицу, полную зависимость от Ди и ее маленькой вечно капризной дочки, отца которой я видел только раз, да и то на фотографии.
Каждое утро я встаю, завтракаю тем же, что она готовит своей трёхлетней дочке, и быстренько отваливаю из дома. Искать работу. Становится, наконец, человеком.
Вернувшись из Франции сама Ди уже полгода нигде не работает и проедает заработанное там. Поэтому как ни кайфно было бы поваляться после тюряги с недельку просто ничего не делая, такой роскоши у меня сейчас нет. Нельзя лишний раз раздражать ставшую какой-то задерганной и усталой Ди.
— Одно я не пойму никогда в жизни, Ди! Как можно было уже находясь два года во Франции, после курсов в Сорбонне — вернуться в эту задницу человечества?
— Да как тебе, эгоисту, эгоцентристу самовлюбленному объяснишь? Мама у меня тут осталась и доченька моя — Алинюшка!
— Ну дык и вытащила бы их туда, на волю!
— Умничать я позволяю только тем, кто умнее меня. Последние семь лет твоей жизни, дружок, свидетельствуют, о том что ты вряд ли попадаешь в эту категорию. И знаешь, ты только не обижайся, я все ждала когда сам поймёшь, вроде ведь старше Алинюшки моей…
