Иван Логинов - Призванный. Возможно, баллада.
Брайан указывает взглядом на собрата:
– Вот вам старший охотник. Испытание он прошел.
Шаман вскидывает брови, но после некоторого раздумья кивает:
– Хорошо.
– Советника ему только подбери. Где, кстати, тот индеец, что связь с поселением осуществляет?
– Не возвращался еще, – начинает шаман, потом спохватывается: – Какие советы, он же немой!
– Старший охотник тоже не из балагуров. Найдут язык.
Сложным движением лицевых, а затем шейных мышц шаман оценивает и сам ход мысли, и законченность ее выражения.
Переждав минуту и обведя взглядом окоем, как бы между прочим интересуется:
– Чум для тебя где возвести?
– С этим не торопись.
– Стар я уже, тяжело мне и дальше всем управлять.
– Терпи, – отрезает Брайан.
Слегка отодвинув полог, мама Карла высовывает из шалаша жилетку.
Брайан протягивает руку, принимает изделие, впихивает рог в новый паз на спине, встает, снимает куртку, натягивает варанью разгрузку, размещает арсенал. Затем снова накидывает куртку. Застегнув ее до половины, поводит плечами и подпрыгивает на месте. Нигде не жмет, ничего не брякает?
– Понимаю, – вздыхает шаман, – у тебя и другие дела. Ты теперь Хранитель…
– Еще нет.
– И тем не менее, – шаман позволяет себе улыбку посвященного, – уже да. Но не задерживайся с возвращением. Племя тоже на тебе.
– Помню, – коротко отвечает Брайан.
И прощально хлопнув по плечу хлюпнувшего носом нового егеря, направляется к южному склону котловины, в котором, левее частокольного загона для испытуемых, проглядывает вертикальный пролом парадного выхода.
Стойбищенцы расступаются и неотрывно смотрят вслед.
Брайан не оборачивается.
Шаман прав, есть у нас и другие дела.
И приоритеты расставляем, кажется, не мы.
По узкому проходу с отвесными откосами добираемся до перегораживающей баррикады и боком протискиваемся сквозь извилистую щель наружу.
Стража четко исполняет на караул.
Машем ладонью: вольно!
– Слушай, – неожиданно спрашивает Брайан у правого гарда, – тебе вождь в племя нужен?
– Ммм, а при нем мяса больше будет?
– Ну разве что он от своей порции откажется.
– А если не откажется?
– Тогда, получается, меньше.
– А может, – начинает подмигивать старший охранник, – мы как-нибудь без вождя обойдемся?
Так и я про то! – веселеет Брайан, подмигивает в ответ и следует своим путем дальше.
Для начала по распадку, ведущему к изрезанной дельте, в водосборной системе которой мы с Чингачгуком Большим Скакуном чуть ли не полдня развлекали друг друга догонялками.
На месте примыкания распадка отмечаем, что профиль когда-то существовавшей здесь дороги действительно загибается влево, направляясь вверх в холмы. Но нам прямо в противоположную сторону.
Сворачиваем вправо и через четверть часа втягиваемся в сужение, соединяющее верхнюю долину с нижней, где у самого начала левой террасы расположились останки лагеря, куда, по словам вихрастого, в свое время ссылали детей.
На взбугренной площадке перед облупившимся остовом культурно-питательного здания по-прежнему лежит окатанный камень, а на нем до сих пор изображает памятник самому себе последнему несгибаемый могиканин.
Вероятно, другого пути вниз нет, а поскольку нас тут еще не видалось, опасность привести хвост не миновала.
Поднимаемся на террасу и выходим на площадку.
Дав косяка, отводить беглый взгляд Чинг передумывает.
Смотрит сначала так, потом поворачивает и лицо.
Встает и, не спуская глаз, ждет.
Что ж, с шестым чувством у него все в порядке.
– Возвращайся в стойбище, – говорит Брайан. – Будешь помогать старшему охотнику.
Едва заметно кивнув, Чингачгук направляется к горловине и как-то очень быстро теряется за деревьями.
Справятся они, Брайан, не дети же малые.
У каждого свой путь.
Тем более, если он уже начертан.
Чтобы не прыгать по вздыбленным плитам центральной аллеи, забираем круче на склон и следуем почти по гребню долины.
Солнце, зависнув в верхней части своей дуги, припекает левую щеку.
Из местных обитателей на глаза попадается один только пестрый дятел, деловито долбящей ствол рябины.
Не сказать, что очень умная птица, однако заметно повышающая бодрость духа.
Помельчавший суходол выходит в широкую низину с разбросанными строениями поселения, окаймленного пустырями и огородами.
Прямо по курсу, где-то вон в том бесхозном бурьяне, начинается балка, выводящая к крепостным стенам бывшей камвольной фабрики.
Но если обогнуть репейно-полынное море слева, можно попасть на начало улицы, которая чуть дальше становится центральной, а в самом конце, перед тем как нырнуть к въездному мосту в Надоль-аль-Ненадоль, открывает подход к воротам последней стоянки сельской механизации. Эмтээс на локолингве.
Берем левее и вскоре, еще задолго до начинающихся домов, выбираемся на дорогу.
Куда она ведет из поселения?
Оборачиваемся.
А никуда! Заканчивается еще на подступах к лесу.
Даже не до околицы.
Хотя, вроде, положено вообще за.
Но с чего она здесь?
Дорога возникает, только когда кто-то в этом месте ходит.
Глаза бы мои на вас не глядели! Махнет человек рукой и двинется куда подальше. Отойдет на триста шагов, потопчется на месте, потопчется и – назад. Но до конца жизни, наверное, будет греться ощущением, что побывал за пределами. Иначе, зачем бы сюда ходить? Судя по натоптанности, край света посетил каждый надоль-аль-ненадолец.
Первые дома располагаются лишь на правой стороне улицы, слева примыкает широкое поле, посреди которого в густой мураве копошится какое-то мелкорогатое, издали не разберешь мекающее или бякающее. На обочине с кнутом на плече стоит мужик и задумчиво жует веточку. Мысль, кою он пытается разрешить, наверняка, из умом не осиливаемых. Что-то вроде: как действеннее, по рогам или промеж? Идти же проверять, видимо, в лом.
Минуем ответвление, ведущее к площади и далее спускающееся вдоль фабричной ограды к выездному мосту, за которым начинается крутой подъем в Харино и заросший проселок в Нарынок, огибающий по пути общий поселенский погост.
Появившиеся на левой стороне строения наводят на мысль, что начиная отсюда улица уже становится центральной. Впрочем, от центральности в ней лишь то, что дома тянутся более или менее вровень, да задом ни один не повернут.
Из скрипнувших ворот первого дома показывается белобрысая девочка лет шести в огромных сапогах и, волоча ноги по земле, выходит к дороге.
– Ты кто? – спрашивает серьезно.
– Вождь змеебоев, – отвечает Брайан. – Правда, беглый. А ты?
– Я горе луковое.
– Ну, это, пожалуй, покруче, – признает Брайан.
– А обратно ты когда будешь возвращаться?
– Не знаю. Скорее никогда.
– Но я не могу с тобой пойти, – разводит девочка руками. – Я свои чуни потеряла.
– Если хорошенько поискать, непременно найдутся.
– Как же, найдутся! Их лягушки утащили.
– Куда утащили?
– К себе на дно.
– И как они ухитрились?
– Ну, я пустила чуни поплавать, а они налезли и утопили.
– А где, говоришь, это лягушачье царство?
– Пруд что ли? Там, за огородом, – мотает девочка головой.
– Ну-ка пойдем глянем. Давай, веди.
Девочка навостривает кирзовые лыжи к углу забора.
– Слушай, а может, тебе скороходы свои дома пока оставить? – спрашивает Брайан, притормаживая.
– Бабушка не велит босиком, – пыхтит девочка.
– Ладно, тогда я совершаю скрытый марш-бросок в одиночку, а ты подтягивайся, как получится. Постараемся застать наглых лягв врасплох.
Брайан ускоряется, достигает дальнего угла забора и выворачивает на зады.
Окаймленная камышом лужа на пруд тянет с трудом, хотя и оборудована почти стационарными мостками. Хорошо, ряской не затянута, да и вода достаточно прозрачна. По крайней мере, неглубокое дно на виду. Выше колена, но ниже всего остального.
Брайан перекладывает ятаган за спину, скидывает башмаки, стягивает разовые носки и засучивает штанины. Спускает ногу с мостков и нащупывает дно. Дно держит.
В дальнем конце что-то с маху плюхает в воду. Надо полагать, марсовый дозорный. Наверное, прямо с бизани ухнул. Самое время выступать, пока оборону организовать не успели.
Осторожно раздвигая волны коленями, Брайан бредет к стене камыша у другого берега, внимательно вглядываясь себе под ноги.
Почти у середины натыкается на инородное образование. Засовывает руку по плечо и поднимает на поверхность затонувший корабль. Выливает воду из трюма и вытряхивает заодно пару мелких пиратов, позеленевших от злости.
А чуня-то вовсе не чуня, не из веревочки плетена, шита из кожи, так что ближе к мокасинам, хотя, может быть, и черевика. Левая.
