Чарли Хьюстон - Неспящие
Бини посмотрел на Парка.
— Он говорит о «Бездне» не так, как все остальные. Многие геймеры говорят о ней так, как будто она настоящая. Да я сам так иногда говорю. Но послушать его, она как будто даже больше чем настоящая. Или важнее, чем настоящая. Как он ведет игру в реальном мире, как он играет людьми — это он пытается жить, как будто он в игре. Не в том смысле, что он носит меч или что-нибудь в этом роде, нет, он любит обмениваться. Обожает составлять команды для разных задач. У него есть команда друзей для «Бездны», команда для танцев, команда, чтобы влезать в неприятности. Разные команды для разных квестов. Как те неспящие, которых он сводит вместе в «Бездне». И еще, так же как в игре, он любит, чтобы все в его команде были специалистами. Взять хоть тебя.
Он наклонился, чтобы застегнуть наколенник.
Парк сунул руки в карманы.
— Что насчет меня?
Бини застегнул другой наколенник.
— Как он сразу тебя оприходовал. Хочет ввести тебя в какую-нибудь команду. — Он выпрямился. — Кейджер знает, что ты не дурак. Он взял тебя в галерею. Наверное, хочет сделать тебя дилером своей команды художников.
Бини встал.
— Он приглашал тебя куда-нибудь на сегодняшний вечер?
Парк смотрел на детей. Они окружили двух девочек, которые толкали друг дружку взад-вперед.
— Да, он велел прислать ему эсэмэску, и он скажет куда.
Бини надел рюкзак и подтянул ремни.
— Добро пожаловать во дворец Принца Снов.
Парк посмотрел на него.
— Чего?
Бини кивнул.
— Это он так представляется в «Бездне». Принц Снов. Миленько, да?
Драка еще не успела закипеть. Парк шагнул к багажнику машины, открыл запаску и достал сумку.
Бини оседлал велосипед.
Парк раскрыл сумку.
— Погоди.
Он вытащил картонную трубку, такую же, как та, которую он дал Кейджеру, положил ее назад в запаску и отдал сумку Бини.
— На.
Бини взял сумку и заглянул внутрь. Посмотрел на Парка.
— Если это подстава, то хуже не придумаешь.
Парк посмотрел на север, на зарево каньонных пожаров.
— Можешь пользоваться. Хочешь — меняй. Хочешь — продавай.
Бини закрыл сумку.
— Твое начальство не ведет учет?
— Им наплевать.
— И тебе тоже?
Парк смотрел на девчонок. Одна подняла с земли камень.
— Мне нет. Я просто больше не хочу этим заниматься.
Бини поймал шнур, свисавший сбоку на рюкзаке, и привязал сумку к велосипедной раме.
— Спасибо. Наверняка там найдется что-нибудь такое, чтобы меня выпустили за забор у Санта-Моники.
Вторая девчонка подобрала палку.
Парк переминался с ноги на ногу.
— Оттуда?
Бини почесал затылок.
— Я слышал, разбили лагерь на Биг-Сюре. Мне всегда там нравилось.
Парк закрыл багажник.
— Да, там здорово. Далеко ехать.
Бини показал на дым и пожары, прожекторы в небе:
— Какая разница, куда ехать.
Парк шагнул от машины.
— Возвращайся, когда утрясется. Я все сделаю, чтобы тебя отмазать.
Бини покачал головой:
— «Когда утрясется». Интересный ты парень, Парк.
— Нет. Ничего интересного.
Бини пожал плечами, привстал на педалях.
— Заботься о семье.
Парк поднял руку.
— Счастливого пути.
Он не смотрел, как Бини уезжает, вместо этого он повернулся к назревающей драке, вклинился, развел девчонок, остановил их, прежде чем они зашли слишком далеко.
* * *Я вспоминал Техас.
Это странно, потому что я бог знает сколько лет старался не вспоминать Техас. И тем не менее вот он, как будто стоит передо мной бесконечной бурой равниной. Поросшая кустарником маленькая Одесса. Возвращение в юность.
А конкретно перед моими глазами возникла школа. Последний месяц последнего года, мое восемнадцатилетие, как я пошел на призывной пункт вместе с отцом и подписал документы, отсалютовал офицеру по вопросам вербовки, как меня учили, развернулся кругом и отдал честь отцу и не отпускал руку, пока он не отдал мне честь в ответ. Как я был счастлив тогда.
А в Форт-Брэгге[26] я был еще счастливее. Я не соответствовал требованиям и не мог подать заявление в подразделение набора в войска специального назначения, пока не закончу базовую подготовку и не отслужу положенный срок, но я видел солдат на Смоук-Бомб-Хилл, которые добивались права носить зеленый берет. Редко мечты детства бывают настолько близкими и ощутимыми. Даже инструкторы по строевой подготовке не могли испортить мне настроение в Брэгге. Свирепые и несправедливые, они превосходили в грубости тренеров моей школьной команды по американскому футболу.
Все это совершенно не подготовило меня к службе в 1-й кавалерийской аэромобильной дивизии. Полеты и прыжки с «кобры». Патрули между Данангом и Куангнгаем. Растяжки с противопехотными минами «Клеймор» на тропинках в джунглях.
Тезис, проштампованный на корпусе мины, по-прежнему поражает меня одновременно и ясностью, и мудростью: «лицом к врагу».
Когда я вернулся домой после службы, самыми трудными для меня были две недели в Одессе. Гораздо более утомительными, чем процесс квалификации и отбора в специальные войска, более жестокие, чем полугодовой курс повышения квалификации по военно-учетной специальности сержанта — специалиста по оружию класса 18В войск специального назначения. Это была моя вторая натура. Но пока я, проведя год во Вьетнаме, пытался слоняться со своими дружками по футбольной команде, это было сродни пытке.
Ах да, пытка.
Вот почему воспоминания так ярко встали передо мной.
Да, эти желторотые юнцы. Вертелись как белка в колесе. Старались урвать кусок. Обожравшиеся, упившиеся ковбои. Спрашивали меня, сколько я убил узкоглазых.
Самым неприятным элементом была не скука, а жгучее желание убивать, не покидавшее меня почти ни на секунду, пока я находился с этими дружками. С этим проблем бы не было. Оружия там хватало. Буквально ни один день моего отпуска не обходился без какой-нибудь пьяной стрельбы по мелким животным или пустым банкам из-под пива, которые мы опустошали в бесконечном количестве.
Через пять дней отпуска я перестал принимать их приглашения. Предпочитал оставаться дома с отцом, сидя на дворике нашей когда-то семейной коневодческой фермы, глядя на горизонт поверх небольшого камня, который отмечал место, где отец похоронил мою мать. Мы мало говорили друг с другом. Я знал, что он когда-то служил в отряде рейнджеров майора Дарби и карабкался по утесам в Пуант-дю-Ок в день высадки союзных войск в Европе. И он тоже знал, что я сам побывал в бою. Что мы могли сказать друг другу?
Когда я вернулся со своим беретом, меня направили в группу пятой армии в Нха-Транге, я снова вошел в джунгли, и только превосходная подготовка и самодисциплина не давали мне радостно подпрыгивать при ходьбе.
Вспоминать джунгли имело больше смысла, чем вспоминать Техас. Если во время пытки ты стараешься мысленно унестись в другое место и время, то наилучшая стратегия — выбрать такое время и место, когда и где ты был счастлив.
Правда, сказать, что я был счастлив в джунглях, — это неточно, точнее будет сказать, что там я был самим собой. Больше нигде, ни в какое иное время окружающая обстановка до такой степени не пестовала и не вознаграждала мою натуру. Я расцвел только за счет того, что снял все ограничения со своих порывов. Ни одна удушающая лиана в джунглях не цвела так же, как я.
Поистине мне не хотелось возвращаться домой.
По существу, трудно сказать, когда я действительно вернулся домой. Определенно я не вернулся в Техас. Кроме того, я не вернулся к имени, данному мне при рождении. С большого расстояния, пройденного с тех пор, я едва мог различить то, что связывало меня с тощим, обгоревшим на солнце юнцом, который дрался на футбольном поле.
Кроме, быть может, некоторого желания поскорее все это закончить.
Желания того мальчишки, чтобы ему, как по волшебству, сразу же исполнилось восемнадцать и он поступил бы в армию. Моего собственного желания, чтобы у человека с паяльником внезапно случилась закупорка сосудов, и он бы умер.
Нам обоим пришлось терпеть.
Этот вывод как будто истощил кладезь моей памяти и оставил меня снова в настоящем, где я изо всех сил старался не смотреть на длинные параллельные полосы обожженной дермы, проходившие вверх по внутренней стороне правого бедра. Но напрасно. Я посмотрел. И закричал. Даже завизжал. Боль всегда становится нестерпимее и чудовищнее, если увидеть ее воздействие на тело. То ли сосуд для бессмертного духа, то ли просто мясо, тело — это то, с чем нам приходится иметь дело. Когда его рвут, режут или сжигают так, что не остается никаких сомнений в жуткой природе шрамов, запятнавших эту плоть, если повезет, и ты выживешь, это выводит на свет спрятанного в тебе труса.
Так случилось со мной.
