Ант Скаландис - Катализ

Однако радость улетучилась быстро. В том, что мы сделались жертвами нелепого заблуждения, а потом все прояснилось, ничего хорошего, в сущности не было. Теперь предстояло осмыслить действительное положение вещей, и Ленка первая спросила о главном:

— А сколько же все-таки будут жить эти стерильные люди?

— Сколько? — академик выдержал театральную паузу и сообщил: — Лет около ста. Независимо от возраста, в котором произведена вакцинация.

— Мало, — сказал Альтер.

— Нахал, — возмутилась Алена. — Сотня лет в молодом теле!

— Я не нахал, я бессмертный. Для бессмертного любая цифра мала.

— А от чего будет наступать смерть? — спросил я.

— От старости, — сказал Угрюмый. — Удивляетесь? От мгновенной старости. Понимаете, в ваших головах стоят регуляторы из оранжита как бы неограниченной емкости. Как они устроены, я не знаю. Причем, пересадить их никому нельзя – каждый регулятор сугубо индивидуален. А в наших головах емкость регуляторов ограничена. Оранжит берет на себя все ошибки в работе генетического аппарата, но, к сожалению, накапливает их. Этот регулятор представляет собой как бы портрет Дориана Грэя, только уничтожается он сам, автоматически. Ну, и конечно, внешнего старения, как в романе Уайлда, мы наблюдать не будем. Будет что-то вроде обширного инсульта.

— Страшно, — сказала Ленка.

— Да, — согласился Угрюмый, — это высокая цена за долгую молодость. Но, по-моему, можно заплатить и побольше.

— А мы и платим побольше, — сердито заметила Алена.

— Верно, девочки, — не спорил Угрюмый, — стерильность – вторая плата, и тоже высокая, но это – регулятор рождаемости. Иначе за восемьдесят с лишним лет половой зрелости мы расплодимся, как тараканы. А перенаселение, братцы, проблема непростая даже при полном изобилии.

— А у тебя дети есть? — вдруг агрессивно осведомилась Ленка.

— Сын, — сказал Угрюмый.

— Легко тебе рассуждать о всяких там платах-зарплатах! А у меня никогда не будет ребенка. Никогда! — крикнула она со слезами.

— Малышка! Но при чем здесь Иван? Не он же придумал Апельсин, — Альтер был, как всегда, рассудителен.

Но и Алена тоже плакала и тоже вопреки всякой логике ругала Угрюмого. Вот уж никогда бы не подумал, что для моей Малышки так важно иметь ребенка – нам с ней раньше и в голову не приходило такое.

Все как-то растерялись. Угрюмый неуклюже гладил обеих Ленок по плечам и явно пытался придумать что-то в утешение.

— Девочки, милые, — родил он, наконец, — но это же не окончательный приговор.

— Да?! — обе спросили одновременно и одновременно улыбнулись.

Они были похожи на детей, которые так легко ударяются в неудержимый рев и так же легко утешаются вдруг какой-нибудь чепухой.

— Не окончательный? — спросили они снова вместе.

От такой синхронности улыбнулся даже Угрюмый. (Третья улыбка Угрюмого, отметил я про себя).

— Ну, конечно, девочки, в медицине не бывает окончательных приговоров. А тем более, в сибромедицине. Это еще слишком молодая наука…

Слава Богу, конфликт был, кажется, улажен. Но Альтер на всякий случай перевел разговор на другую тему:

— Между прочим, перенаселение – не такая страшная штука. Я говорил на днях с астрономом Цвиркиным. Большой поклонник Циолковского. Так он мне поведал о грандиозном проекте заселения планет Солнечной системы…

Поговорили о проекте Цвиркина. Действительно, впечатляющий замысел. С помощью сибров ничего не стоило в довольно короткие сроки создать земные условия и на Марсе, и на Венере, и на спутниках Сатурна, и еще бог знает где. Хороший получился разговор. Стерильность отошла на второй план, все страхи и волнения забылись, и грядущее вновь засияло радужными красками: бесконечность, звезды, счастье… Но… Было «но». Я ощущал какую-то смутную тревогу. Я ощущал недосказанность в сообщении Угрюмого и недосказанность такого рода, что сам Угрюмый еще не знал, что ему следует сказать в дополнение.

Но был человек, который знал это очень хорошо. Папа Монзано первым почуял недоброе в докладной записке Угрюмого о стерильности. Да, разумеется, академик растолковал начальству, что всеобщая вакцинация – не катастрофа, что обеспечить порядок в деторождении – забота юристов, а не медиков, но Папа Монзано почуял недоброе и насторожился. Может быть, он не очень-то верил полученным результатам (слишком уж много сюрпризов преподносил Апельсин); может быть, воображение Папы Монзано поразило то, что появилась некая новая сущность, грозящая выйти из-под контроля – дьявольская кровь Брусилова; а может быть, просто не выдержали нервы (генерал-лейтенанты – они ведь тоже люди). Так или иначе, директор ВЦС принял суровые меры. Но сначала был диалог.

— Ваши тайные сообщники заражены вашей кровью?

— У меня нет сообщников, — сказал я.

— Вы лжете, Брусилов. Но вы хоть понимаете, какой опасности подвергаете все человечество?

— Да, — сказал я.

— Брусилов, вы дурак! — горячился Папа Монзано. — Вы же только что сказали, что у вас нет сообщников.

— Да, — сказал я.

— Так в чем же опасность?

— Во мне.

— Бросьте. Здесь вы не опасны.

— Перестреляете, как бешеных собак?

— Прекратите, Брусилов. Отсюда нельзя выйти.

— Выйти можно откуда угодно. Пансионат охраняют люди. Представьте, кого-нибудь из вашей охраны совратит моя жена. И этот стерильный, этот заразный там, за кордоном пойдет по бабам. Не остановите вы его. Апокалипсис.

— Смешно, Брусилов. Ваши фантазии на уровне бульварного романа.

— А как насчет ампулы с вакциной, переправляемой в виде сибра? Это вы предусмотрели?

— Прекратите меня учить, Брусилов! — рассердился Папа Монзано. — Мы все предусмотрели.

И ведь они действительно предусмотрели все. Каждому проверили кровь. Внутренние передвижения по Пансионату ограничили предельно. Все следили за всеми. И тем не менее каждый день кровь проверяли снова и снова. Для связи с внешним миром использовался теперь только один вертолет, и охрана ежедневно перетряхивала его с особой тщательностью. У вылетающих брали кровь перед самой посадкой и тогда же делали рентген. И это лишь то, о чем мы знали, хотя вообще-то нас, шестерку стерильных, полностью изолировали от всех.

В Пансионате сделалось противно. Не стало игр, прогулок, дискуссий. Осталась только работа, да и то не у всех. И еще пьянство. Это – у всех. Кому хотелось, конечно. А хотелось многим. Появились даже наркоманы. Душно сделалось в Пансионате. И никто не знал, чем и когда это кончится. Даже Папа Монзано не знал. Каждый день меня доставляли к нему в кабинет, и он убеждал, убеждал, убеждал меня отказаться от Условия.

Тошнехонько было нам всем в те дни. Ох, как тошнехонько! «Вот уж действительно конец света», — шутил Угрюмый.

А потом все кончилось.

Исход

Мы пока еще дети. Пора расстаться с детством… Наступила иная пора – эра зрелости человека. И открыть ее довелось нам.

Утром, ни свет ни заря, позвонил по видео Папа Монзано и, обращаясь только ко мне, сказал:

— Брусилов, зайдите минут через двадцать. Без свиты.

Я обиделся. И еще мне хотелось спать. И еще – совершенно не тянуло на серьезные разговоры.

— Я – Бог, — ответствовал я. — Отныне я един в четырех лицах и, как Вы изволили выразиться, без свиты прийти не могу.

— Брусилов, не валяйте дурака, — только и сказал Папа Монзано.

А когда я вошел к нему в кабинет, там уже сидели двое, и оба были мне не знакомы. Один – в генеральском мундире, немолодой и краснолицый. Второй – лет сорока, среднего роста, среднего сложения, в сером костюме и с очень бесцветным, на удивление незапоминающимся лицом. Ни тот, ни другой мне не представились. Папа Монзано указал на кресло. И тогда, демонстрируя полное безразличие к этому сборищу, я сел, вынув из кармана сибр-миниморум, поставил его на стул, вырастил до весьма приличных размеров, подкармливая журналами со столика, извлек чашку кофе и сэндвич и невозмутимо принялся за свой завтрак. Ни один из присутствующих даже ухом не повел, и это, признаться, не могло не вызвать уважения.

Оказалось, ждали еще троих: слегка знакомых мне профессора-юриста, академика-психолога и, наконец, Угрюмова.

— Начнем? — спросил Папа Монзано, когда они вошли и молча сели.

Бесцветный кивнул. И Папа Монзано сообщил одновременно просто и торжественно:

— Дело в том, Брусилов, что наш институт завершил первый и, наверно, самый важный этап работы. Вчера мы были с докладом в ЦК. Так вот, Брусилов, принято решение об организации в самое ближайшее время многосторонней встречи на высшем уровне. И Ваше участие в этой встрече будет необходимо. Поэтому сегодня вечером нас с вами, то есть меня, вас четверых и Ивана Евгеньевича вызывают наверх на предмет выработки общей программы действий…