Винсент Килпастор - Беглый
А у нас в Ташкенте — вот оно, рядом с полуметровыми медовыми дынями и стылыми ножками Буша.
Именно этот нектар и стану пить в первый день свободы, а не теплую ларечную водяру.
Почти на все выданные в Зангиоте тысячи я купил две бутылки «полусладкого» в классических толстого зеленого стекла сосудах и, прибавив шагу, заспешил домой. Полусла-а-а-дкое. Звучит, как сорванный на бегу девичий поцелуй.
Если бы не ты, Сэнсэй, денег у меня хватило бы на пол-базара. Ну и ладно. Счастья тебе!
Уверен, что застану дома маму, она накроет всяких домашних вкусностей на стол, а я выкушаю прохладного шампанского и погружусь в пенную ванну. Парадайз. Во всяком случае таков план.
Но меня ждет безумный и совершенно чудесный сюрприз. Подарок судьбы.
Дверь мне открывает девушка. Девушка! Понимаете?
Незнакомая и сразу безумно желанная.
У нее короткая стрижка, добрые карие глаза в полщеки как у Нэтали Портмэн и очень мягкая гостеприимная на вид грудь. Я как уставился на эту грудь. Так и утонул в ней с головой. Напрочь. Вот что так не хватало татарочке Рамиле. Увесистых, напрягающих ткань эверестов.
Слышу сквозь вату, как девушка поздоровалась, потом слышу, как она радостно призывает мать, а сам все пялюсь на совершеннейшие формы этой груди, ее правильный размер, изгибы и начало ложбинки, ведущей в вечность ее скромного декольте. Тур де грудь.
Это слишком для моей психики — свобода, Сергели, узбек с шампанским, девушка, сиськи. Нет, эдак лучше — СИСЬКИ.
Несколько лет лишения женщин, и вы становитесь беззащитным, как ребенок. У них между сисек возникает осязаемый многоцветный поток смертоносного феромона. Поток бьет вам в лицо и парализует. Кролик и удав. Тут, главное, чтобы в обморок не грохнуться.
Девушка быстро догадалась, что я уже в два счета ее раздел, лучше даже сказать — разделал и наскоро судорожно, по-собачьи, ебу ее милую уже прямо здесь, в коридоре родительских апартаментов. Щечки нашей красавицы стали бордовыми, и она галопом рванула на спасительную кухню.
Я вздохнул, как стареющий лабрадор и, откопав в ароматной куче обуви старые отцовы тапочки, пошлепал за ней следом.
* * *Девушку звали Таня. Татьяна.
Она была двоюродной сестрой моей мамы, и следовательно, моей тетей. Тетя Таня. Каким образом у меня оказалась тетя, на два года меня младше, и почему я ничего не слышал о ней раньше — не спрашивайте, у самого плохо с математикой. Особенно сейчас.
Но как же я рад, что у меня есть такая изящная, нежная тетя с красивой белой шеей, глазами бэмби и эталоном сисек. Именно такими они и должны быть. Сиськи я имею ввиду. Хороши.
Хороши сиськи у тебя, Танюша. Я положу между них голову, а потом, как дикарь, добравшийся до целительного идола, стану прикладывать к ним другие части тела. Только инцест вернет мне потерянный покой и душевное равновесие.
Танин муж, другими словами, мой неведомый шустрый дядя, вот уже второй год завоевывает Германию. Ассистент механика в немецкой автомастерской. Пьет немецкое пиво и ремонтирует немецкие фолькс вагоны. У нашего Паши золотые руки!
Наш Паша регулярно шлет моей славной тете деньги, но вот с визой что-то там все никак не срастается. Таня живет на ренту от ремонта вражеской техники.
Вот и в этот раз Таня, собрав спортивную сумку, приехала на очередное провальное собеседование в ташкентское бундеспосольство из областного города Нукус, что в переводе с фарси вроде означает Девять****.
Романтическая тетя из города с романтическим названием. Красивая как ни одна другая тетя на земле. Одна ее****а стоит девяти тысяч других****. Пусть она окажется побритой до замшевого неприличия. Или пусть это будут джунгли власяницы. Я паду перед****ой на колени и стану ей молиться.
Да-да! Я должен лечь костьми и обласкать тебя как можно скорее. Сегодня же, по возможности. Беру на себя торжественное обязательство. Тебе, славная моя, нужно согреться моим пылким жаром. Я ведь очень на нежности сегодня щедрый, лапушка!
Весь вечер посвящаю тете Тане мои самые теплые красноречивые взгляды, которые не обходит вниманием и моя наблюдательная мама. В конце концов мама ретируется к телевизору в зал, Танюшка начинает мыть посуду, а я, потягивая узбекское шампагне, овечьим взглядом робко прощупываю ее бесподобную попу под тонким трикотажным платьем цвета кофе-с-молоком. Интересно, почему не проступают трусики? И какой такой новомодной, затейливой формы эти трусики окажутся? Я натяну их себе на лицо и буду дышать. А может, а может трусиков там нет и вовсе?
Тетя уже два года не виделась с дядей, и думаю, станет сегодня мне легкой добычей. Мой первый день увенчается небывалым успехом у женщин.
Шампанское уже было — очередь за роскошной женщиной. Свобода, как гриться, вас встретит радостно у входа. Непременно войдем-с.
* * *Первую большую ошибку в этой беспощадной партии, она делает, согласившись прогуляться со мной по Сергелям. Один ноль. Теперь ты, Таня, на краю пропасти. Анна Каренина уже на рельсах. Локомотив неминуемо на всех парах приближается.
Мы берем с собой пачку ментоловых «КЕНТ» и под понимающим взглядом мамы выпуливаемся во двор.
Кажется мы давно уже обсудили все детали на уровне взглядов. Остальное просто дело техники.
Самое главное, чтобы техника не сильно заржавела за бесцельно прожитые годы.
Катимся по лестнице вниз, и я узнаю каждый наскальный рисунок, слоган и даже царапину на стенах родного подъезда.
Я выпуливался отсюда когда-то в школу, мял здесь в восторге соседку Анюту, подглядывал под юбки восходящих женщин, пролетал галопом, несясь выгуливать нашу фамильную собаку, капал в обкуренные глаза нафтизин.
Теперь вот с прической типа «Три дня на свободе» дергано-жеманно спускаюсь с тетей Таней под руку. Строю в голове планы один грязнее другого.
Мы начинаем нарезать медленные витки по Сергелям. Мне все равно где гулять, лишь бы рядом с этим воплощением счастья.
Пускаю в ход все средства голодного мужского обаяния, и это падает на влажную благодатную внимающую почву. По взглядам Тани я вижу, что она тоже ждала меня всю жизнь.
Паша, дети, нукусы — все это было чудовищной ошибкой. Всю жизнь тетя ждала и любила одного меня.
Нежно обнимаю Таню за талию, слегка прижав руку к волнующим изначалиям ее жопы, где сейчас сосредоточился смысл жизни. Смысл жизни немного мешает мне идти, но мы перестраиваем ходьбу в ногу и плавно двигаемся дальше.
Все в Сергелях, как и в моем подъезде имеет символический смысл — вот окна Макса-шахматиста, там сегодня горит свет, вон Димона, Лешего, Альбы, корейца Игоря, сестренок-близняшек Наташи и Нади, открывшим нам всем по очереди сладостные глубины первого грехопадения.
Всем надо бы нанести визит. Но это завтра, завтра. Дайте мужику с этапа отдохнуть.
Сегодня есть дело поважнее. Дело все моей жизни. Так нам всегда думается перед первым заходом на очередную принцессу.
Когда мы с Таней поварачиваем в плохо освещенную тополиную аллею позади седьмой школы, я рывком разворачиваю мою тетушку, и гипнотически парализуя ее взглядом, очень нежно целую ее бархатно мягкие, чуть влажные губы. Она тут же откидывается мне на руку, и прерывисто дыша, возвращает поцелуй. Ей хорошо.
Совершенно теряю от этого голову, и единственная мысль, освещающая мрак пропасти, — куда я сейчас лечу это? Где же? Где же место чтобы спокойно сделать ей хорошо?
А? Где довести до конца начатое? Быстрей!
Точно не здесь, около седьмой. В двух шагах отсюда опорный пункт — где за время моей беспутной жизни в Сергелях сменилась плеяда кишлачных, приехавших покорять столицу участковых — сначала Копченный, потом Дикой и наконец преподобный Кришнадаст Госвами, в кабинете у которого красовалась когда-то и моя «особо опасная» ориентировочка. Вы сами меня таким назвали, менты.
Ну что? Вести ее обратно домой? Зажать ей рот ладонью в пене ванной?
Так ведь мать еще неизвестно сколько будет ковыряться перед сном. А если я не обрадую Танюшку в ближайшие минут двадцать, жестоко заболит низ живота, знаю по юношескому опыту. Попадет вот какая-нибудь — обцелуется до распухших губ, а дальше — не-а, домой пора. Куда же мне Танюшку мою теперь тащить?
Сергелийское кладбище! Вот куда! Если пройти сквозь аллейку позади седьмой школы, перемахнуть через большую сергелийскую дорогу, обогнуть гигантский комбинат корявой кухонной мебели, окажешься прямо на кладбище.
«Сергелийская клаха» и «Умерших вспомним» неровными буквами синей половой краски там когда-то расписался убитый жарехой Леший.
Вот куда мы сейчас рванем. По самой близкой дороге на кладбище.
Там, в тишине и покое, ты будешь так мучительно стонать, Татьяна. Жутковато немного, темно ведь уже, но уж больно невтерпеж.
