Жанна Пояркова - Фрагментация памяти

Мы летели над городом, ныряли под вереницу мостов, соединяющих регионы с центром Тиа-сити, и мерцающая внизу вода была нашей магистралью. Мы становились сумасшедшими, освободителями рабов, древними рыцарями, осматривающими новые владения, завоевателями, вторгающимися на чужое дно. Город принадлежал нам вплоть до самого маленького и вонючего переулка, в котором вялый ветер катал пустые оболочки из-под сухой еды. Как и для всех, раньше Тиа-сити был для меня непобедим, он сжирал меня как огромная язва, гигантский устрашающий нарыв, топил в череде никчемностей. Но теперь я знал его слабое место — слишком давно никто не давал ему пинка.

Позже из новостей мы узнали, что кроме сборки легендарных игроков-психопатов освободили лжепророка-педофила и подопытного монстра с Урании. За последнего мы порадовались особо.

Взгляд как манера рассказывать о себе, флирт как способ подчинения. Стар истончалась, ее легко можно было сложить пополам, катая позвонки под кожей. Лицо старело, кожа была серой, глаза — злыми. Но ее злость хранила запах диких пустынь, отзвук баек охотников за астероидами, звездную пыль, рычание зверя, сердитый зуд. В былые времена она стала бы рок-звездой, сидящей у грязной стены под подписью «постмодерн», а сейчас ей оставалось только поедать саму себя, втыкая в голову иглы.

— Ты знаешь, что она пишет о нас игру? Когда игра закончится, она нас заложит.

— Я не верю в это.

Внутри моего лба вращалась центрифуга, внутри ее головы работала атомная станция. Ядовитые отходы ее воображения комкали улыбку, выжигали зрачки. Чтобы сказать про любовь, ей потребовалось изрезать себя в клочья. Возможно, она хотела сказать что-то и Мэду, но мы давно разучились говорить, облекать в слова брызги цветного стекла переживаний. Она неистово рисовала в надежде рассказать что-то, что невозможно было выразить просто так. Наша телепатия была двояка — я слишком сильно чувствовал ее сломы.

Трудно подобрать слова, чтобы сказать, как она смотрела на джокера. Кляксы зрачков взрывались в грязно-зеленых глазах, движения становились скованными. Рыжая разглядывала его безвольные губы, курила, рассеянно и мягко поднося сигарету. Мне хотелось нарисовать между ней и Мэдом модулированный сигнал из технических инструкций, склеить эту дурацкую сцену из разноцветного картона и передать в космос, уничтожив оригиналы. Иногда они не разговаривали, а только молчали, рассматривая друг друга. Она могла бы загореться и рассыпаться в труху, если бы разжала сжатую в кулак руку.

— Ты можешь взять его, если хочешь.

— Мне это не нужно. Мне нравится пространство между нашими силуэтами.

Стар хотела сделать копию Мэда, перенести все до малейшей черты, осуществить невозможное. Мы даже провели эксперимент — я использовал облегченную версию ее устройства, пытаясь думать о Мэде, и был поражен, как точно у меня из головы вырвали кусок жизни. В ролике Мэд сидел, скрестив ноги, и печатал на переносной панели. Рыжую это не удовлетворяло, ей не нужны были рисунки, — она хотела реконструировать психику человека, который был для нее закрыт. Думаю, что это была типичная подмена понятий — Стар хотела разобраться в самом джокере, пробраться сквозь его защиту прямо в нутро, потому что он был ей любопытен, но, хотя он откликался на ее привязанность, яснее для нее не становился. Она собиралась приблизиться к нему на максимально доступное расстояние. Каждое из ее объяснений было таким запутанным, что я даже не старался в них вникать. Я решил, что эта часть Стар ко мне не относится, выставил защитный барьер. Так или иначе, он много для нее значил, то же самое можно было сказать и о Мэде — джокер к нам привязался, привык, хотя ничего не говорил об этом. Не было похоже, что его кто-то поджидает дома.

Мы остановились в затрапезном и малоприметном отеле недалеко от туристического района. Через эту контору проходило столько жильцов, что наша компания не должна была никого заинтересовать. После схватки в реальности мы все с заметным облегчением погрузились в вирт, он казался безопасным, приятно окутывал. Первое, что удивляло, — полное отсутствие информации о налете на лечебницу. Меня это насторожило — скрывать краш Среды было невозможно, слишком много свидетелей, здесь же Корпорация воспользовалась фильтром. Несмотря на предположения Стар, в Каабе было что-то важное или им надоело раскачивать ситуацию бесплатной сетевой рекламой погромщиков. Джокер усмехнулся и кинул мне инфокапсулу:

— Думаю, мы вполне можем подогреть обстановку.

Уже через некоторое время видео, на котором психи разбегались прочь от куба, висело на всех известных досках. В отличие от нападения на Реи, игроки поддерживали атаку на куб просто потому, что легко могли представить себя на месте бывших сетевых героев, но в реальность съемок не верили. Жизнь можно подделать миллионами разных способов, положиться на размытую картинку для жителей Тиа-сити оказалось гораздо сложнее, чем осознать падение уровня Среды. Этот факт подействовал на меня и на Гарри совершенно противоположным образом. Он получил лишние доказательства того, что для достижения какого-либо статуса, веса, денег действовать можно только через Среду, попытки повлиять на реальность никого не способны взволновать. Гарри не интересовала абстрактная задача разрушения связей, ему нравились конкретные результаты, микровзрывы. Я же был абсолютно уверен, что игроки и жители виртуальных миров достигли такого уровня привыкания, что даже не способны понять, откуда приходит настоящая угроза. Их равнодушие подталкивало меня сокрушить мнимую безопасность. Рочестер говорил как раз об этом, когда объяснял про рычаг всеобщего отключения электричества.

Некоторое время мы развлекались, не делая ничего по-настоящему важного. Мы все еще ждали охоты, но никто не торопился нас искать. Я отравился Средой, погружаясь все глубже и объясняя это необходимостью ее изучить, но правда была проста — контраст между агрессивной пустотой, в которой каждый штрих имеет свой ценник, и попыткой создавать внутри коммерческой оболочки нечто удивительное, надорвавшийся детальный полет фантазии меня притягивал. Мне нравилась изломанная бесконечность улиц вымышленных городов, механические мельницы, взрывы дирижаблей, таких привлекательных в роли жертв, длинноволосые бестии, овеществленные мифы, возможность падать — и не разбиваться, умирать — и не умереть. Здесь было ощущение того, что Тиа-сити не давал, — состояние включенности в невидимую цепь связей, многообразие, подмена исследовательского инстинкта. Среда обещала, что за углом тебя ждет что-то новое, но одновременно с этим ее губила определенность, мертвенность, постоянный намек на оплату удовольствий.

Я знал, что поддаюсь, но все же участвовал в переворотах и казнил, видел, как чужаки умирают, боролся с тошнотой после и убеждал себя в том, что происходящее — всего лишь удачный обман. Факт состоял в том, что мне хотелось наказывать, резать, биться, как берсерк, разрушать планеты и карать проигравших. Среда маскирует картинками желание власти — власти над материей, над духом, над другими, всеобъемлющей власти над объектами, которую называет свободой. Она дает возможность сливать недовольство, не оставляет ни шанса на настоящий протест. Среда делает людей безопасными. Она словно стержень, на который нанизаны сферы вирт-миров, и игровые локации — всего лишь затравка, порог.

Я воскресил всех убитых, но остался неприятный привкус. Сделав вид, что ничего не произошло, я слышал внутренний смех — какая-то часть внутри издевалась надо мной и звала попробовать еще, чтобы разбавить отторжение. Стар говорила, что я плохо понимаю технофриков, считая Среду игрой, тогда как для них она является частью психики, элексиром, воздухом, жаждой. И самым важным являются не картины и не мириады планет, а эмоции, психологические эффекты, расщепление. Чем сильнее они привыкали к Среде, тем быстрее переставали быть людьми. Как и мы.

Решив сменить занятие и избавиться от соблазна, я достал чипы, которые унес из Каабы, и начал читать все, что там нашел. Мне никто не мешал — рыжая отправилась моделировать в цитадель зла, Гарри тренировался и испытывал ускорители, Мэд занимался чем-то, по привычке никому не сообщив сути дела. Добыча состояла из пяти чипов, два из которых оказались отчетами о ходе исследований над Рашелью с фотографиями, скриншотами, психограммами и целой кучей чудовищных формул, графиков, выкладок, которые было трудно понять. Большая часть отчетов была скучна, как ад, но сухая выжимка впечатляла. Целью исследования была возможность постепенной модуляции психики заранее заложенной последовательностью ключевых точек. Говоря проще, они хотели, чтобы с помощью вирт-шлема в мозг Рашели поступали сигналы, постепенно подменяющие стимулы действий. Речь шла не о простом внушении или рекламе, а о более деликатной операции — подопытный просто должен был со временем меняться в заданном исследователями направлении. Тренироваться на толстяке было просто, потому что он был одержим ретро-играми, его интересовали возможности человеческого воображения, а не та умопомрачительная графика, которую давала Среда. С точки зрения мозголомов он был замечательным анахронизмом, идеальной мишенью для их работы. Отчеты скрупулезно фиксировали взгляды Рашели, и он мне начал нравиться даже больше, чем прежде, — в нем было много от Рочестера, хотя силы воли ему недоставало.