Вместе - Дэйв Эггерс
Алессандро тепло улыбнулся.
– Правда ведь? Формулы – это сущность комфорта. Не только для творцов, но и для зрителей. Особенно для зрителей. Когда зритель получает именно то, что рассчитывает получить и именно когда рассчитывает, это и есть комфорт.
– В этом глубинная суть искусства! – поддержала Дилейни.
– Вот, ты понимаешь. Это просто набор указаний, в пределах которого автор полностью свободен. Скажем, в английском алфавите 26 букв. С этими ограничениями ведь ни у кого нет проблем? У нас в распоряжении определенное число слов – еще одно ограничение. Предложения могут быть определенной длины – это тоже необходимое ограничение.
– Ограничения – ключ к свободе, – нашлась Дилейни.
– Именно, именно! – согласился Алессандро.
Дилейни видела, что он хочет похвалить ее, сказать хотя бы что-нибудь простое вроде “Наши мысли совпадают!”, но не знает, как сказать нечто подобное женщине, к тому же коллеге, с которой он только что познакомился и в разговоре с которой перепутал пол автора “Джейн Эйр”. Поэтому он всего лишь улыбался целых три секунды, демонстрируя прекрасные зубы. Но сказать, что его зубы прекрасны, Дилейни тоже не могла.
– Данные не диктуют автору сценария, что написать, – наконец закончив улыбаться, пояснил Алессандро, – но определяют основные рамки того, что он должен написать, и дают эмпирические подтверждения тому, когда об этом нужно написать.
– Прости, что я это говорю, но это же и так кажется совершенно логичным. И неопровержимым. В противном случае у нас была бы полная… анархия.
– С обеих сторон! – воскликнул Алессандро. – Со стороны творца и со стороны критики. Сторону критики мы усмирили уже некоторое время назад. Помнишь, как было раньше, когда в рейтингах фильмов царил полный хаос? До агрегации критики оценки ставились как попало. По поводу одного и того же фильма критик из Лос-Анджелеса мог заявить одно, а критик из Осло – совершенно другое, не было никакой возможности достичь порядка и консенсуса. Но когда мы стали применять процентные показатели к каждому отзыву, мы смогли усреднить их, и все стало гораздо понятнее. У обычного человека в нашем мире высоких скоростей нет времени предварительно прочитать даже три рецензии на фильм, не говоря уж о двадцати пяти. Но когда он видит, что средняя оценка составляет 74,61 %, ему все ясно.
– А ясность – это объективность, – подхватила Дилейни.
Он внимательно взглянул на нее и снова улыбнулся.
– Ты создана для этого места.
– Мне тоже так кажется.
Браслет Алессандро звякнул.
– Ладно, пора подвигаться, – сказал он и встал с кресла. – Я предпочитаю потягивания. А ты? – Он принялся энергично маршировать на месте, одновременно вытягивая вверх руки, сначала правую, потом левую, как будто пытаясь ловить ускользающие мыльные пузыри.
– Я всегда хотела попробовать, – сказала Дилейни и стала тянуться вверх вместе с ним.
По прошествии четырех минут браслет Алессандро снова звякнул, и оба сели. Алессандро раскраснелся и запыхался.
– Как тебе, наверное, известно, – продолжил он, – агрегированные оценки оказались настолько удачными, что быстро распространились с фильмов на живопись, танец, скульптуру, поэзию. Знаешь, насколько низкая оценка оказалась у сонетов? Поэтому их больше не преподают.
– Сонеты? Это что еще такое? – рассмеялась Дилейни.
Алессандро смотрел на нее с обожанием.
– Потом мы предложили численные показатели так называемым музеям изящных искусств. Поначалу все сопротивлялись, но неопровержимое удобство чисел, да и просто возможность узнать о качестве произведения искусства по его оценке, выраженной в процентах, очень быстро нашли отклик у большинства людей. У восьмидесяти восьми процентов, если быть точным.
– Только благодаря этому мы наконец знаем, кто лучший в мире художник, – заметила Дилейни. “Вместе” обнародовала свои результаты несколько лет назад, опросив 32,1 миллиона респондентов. Исследование доказало, что лучшим художником всех времен и народов является Норман Роквелл, за которым следуют Дейл Чихули, Фрида Кало, Пабло Пикассо и Патрик Нагель.
Они обменялись улыбками.
– Мне понравилось, что Лувр стал показывать агрегированные оценки, – сказала Дилейни.
– Да, – кивнул Алессандро. – Они сами пришли к нам. Было полно мошенников, которые распространяли пиратские данные, а Лувр хотел, чтобы все было правильно.
– Меня просто поразило, когда выяснилось, что у “Тайной вечери” всего 66 %.
– Подумать только, сколько веков ее переоценивали! Да, подобные вещи становятся откровением. Мы усреднили десятки тысяч оценок, перестав полагаться на мудрость горстки академиков. Агрегированные оценки более демократичны и эгалитарны. До них все было иерархично и субъективно.
– Субъективность – это всего лишь объективность, которой не хватает данных, – мгновенно выдала Дилейни.
– Точно! – восхитился Алессандро и снова задумался, можно ли сделать Дилейни комплимент. Но и на этот раз решил не рисковать. – Мне кажется, что творцы наконец стали признавать нашу роль. Стена, выстроенная между искусством и данными, должна рухнуть.
У Дилейни появилась реально дурацкая идея, и она подумала, что Алессандро это понравится.
– Я вот размышляю о красоте… – начала она.
– Так…
– Мне пришло в голову, что ведь у нас не существует приемлемых показателей красоты и художественного таланта. А нам они нужны. Возьмем, к примеру, Рембрандта. Я знаю, что должна считать его работы великими, даже гениальными, но я этого не вижу. И мне не хочется полагаться на чужое мнение.
Лицо Алессандро сияло все больше, и происходи все это лет десять назад, он наверняка схватил бы Дилейни за руку со словами: “Да, да! Как мы похожи, и как мне нравится говорить с тобой!” Но здесь и сейчас между ними подобное не допускалось. Поэтому он промолчал.
– И вот о чем я сейчас подумала… – продолжала Дилейни. – Естественно, я не могу сама это сделать, потому что я не инженер. Но ведь можно вывести объективный показатель красоты! ИИ судит соревнования по гимнастике и дайвингу, конкурсы фотографов и так далее, верно?
– “Золотой Глобус”, – вставил Алессандро.
– Да, и у нас здесь появилась полная ясность. Больше не надо сомневаться. К тому же давно существуют критерии оценки человеческой красоты – того, что считается красивым в разных культурах. Симметрия лица, размер глаз, кистей рук, соотношение талии и бедер. Мы давно это применяем.
– Да-да.
– Так разве сложно будет применить это к картинам, музыке, поэзии и любой другой форме искусства? Нужно просто выявить набор идеальных параметров, которые можно использовать везде. Взять “Тайную вечерю” и вычислить ее показатели симметрии, гармонии цветов…
– Оригинальности. Смелости.
Дилейни поняла, что он позаимствует эту идею. Присвоит ее. Дилейни отдаст ее ему и будет смотреть, как она расцветает пышным цветом.
– В красоте есть смелость, – подтвердила она, – и ее точно можно измерить.
Теперь нужно сменить тему и вернуться к чему-то менее новаторскому. Он испугается, если она продолжит развивать мысль, автором которой он хотел бы быть сам. Лучше просто заронить семя. Надо позволить ему
