Александр Белаш - Кибер-вождь
— А стричься я им не дамся, — заупрямился Звон, — это нарушение гражданских прав и насилие над личностью.
— А вот это, — Селена тряхнула прикованной к стене цепью, — не насилие?
— Я не хотел, — покаянно сложил руки на груди Звон, — меня заставили, меня принудили. Я был против.
Селена безраздельно завладела банкой и выскабливала уже донышко.
— Ты не хотел, Фосфор не хотел — кто же тогда у вас за главного? Бабы, что ли? Вы не мужики, а слизняки.
— Не кипятись. — Звон взял банку, оценил ее чистоту и бросил в дальний угол, где понемногу нагромождалась куча всяких упаковок. Запрограммированная коррозия и вездесущие микробы медленно разъедали вскрытые банки и коробки — те покрывались пятнами, трещинами, фестонами дыр и рассыпались в мягкую влажную труху.
— Войну ведет семья Чары, она у нас за генерала.
— А ты-то чем провинился, рядовой Звон, — продолжала наскоки Селена, — что тебя посадили на гауптвахту?
— Это все Фосфор. «Не доверяю ему, — говорит, — и точка». Это он мне простить не может, что я первый к Лильен подкатился. Мстительный, однако. Слушай, Селена, а у киборгов бывает любовь?
— Нет. И быть не может. Любовь — это сублимация полового инстинкта. Ну, сам посуди — какой у киборгов половой инстинкт? Из чего ему взяться, если они бесполые? То, что они используют это слово, ни о чем не говорит; просто они играют, как артисты в дешевом сериале «Дочки-матери». Папа! Мама! Я твоя дочь! Я люблю тебя! Мы снова вместе! Я нашла тебя через пятнадцать лет разлуки! И прочая телевизионная бурда в том же духе. Они и семьи свои моделируют по сериалам, честное слово. Ребенок, пока он поймет все отношения в семье и обществе, проживет лет двадцать, а эти за полтора-два года успевают получить навыки общения — но какие! Насмотрятся сериалов под завязку и копируют кто во что горазд. Милые мои, я так по вас соскучилась! — передразнила кого-то Селена. — Я смотрела их мозги, там половину памяти занимают сериалы, фарш из пошлых слов и поз. «Любовь» и «киборги» — несовместимые понятия. При чем тут вообще «любовь»?! Это же куклы, игрушки. Человек может полюбить куклу, но кукла человека — никогда.
— Вранье! — энергично отозвалась Косичка. Услышав диспут, она не пожалела больную ногу, чтобы прихромать и принять в нем участие. Она встала в проеме двери, опершись о косяк. Стены начали сотрясаться, а потом с воем и грохотом пронесся очередной поезд, так что всем поневоле пришлось сделать паузу в разговоре. Кое-где со стен осыпались кусочки штукатурки.
— А я утверждаю, — продолжала Косичка, — что любовь существует и никакая это не сублимация. Сублимация — это когда ни семьи, ни детей, человек круглые сутки в шлеме сидит и киборгов ловит.
— А-а! — лучезарно улыбнулась Селена. — Это ты о папе Фердинанде?
— Не трожь Фердинанда, — гневно откликнулась Косичка, — это из-за тебя с ним неизвестно что сделали. А он был такой человек! Ты мизинца его не стоишь!
— Поэтому вы и сбежали от него?
— И не поэтому! Не смей так говорить!.. Сбежали, чтоб не навести на его след кибер-легавых. А то вы всюду распустили свои щупальца. Что вы можете знать о любви? — с горечью промолвила Коса. — Я любила парня, я им дорожила, я заботилась о нем. И Лильен полюбила бы Звона, если бы не вмешался Фосфор. А Рыбак полюбил Гильзу, хоть и знал, кто она на самом деле, а Гильза за него жизнь отдать хотела — вот как сильно она к нему привязалась!..
— Правда, — невольно вырвалось у Звона.
— Да-да, — подтвердила Коса с самым серьезным видом, — прямо так, она сама мне говорила. Но этот Фосфор… в него все влюбляются: и люди, и наши… Он потому и ведет себя так свысока, под крутого, чтобы отогнать всех, а то на танцах на него девки пачками вешались… Он ни к кому не подходил, а вот в Лильен влюбился с первого взгляда. А еще мама, она всегда с нами, она под луч встанет, лишь бы любую из нас спасти, а Фердинанд — я до сих пор тоскую и переживаю, что мы его бросили одного. Но иначе нельзя — мы начали войну, а он был против.
— Это его не спасло, — равнодушно заметила Селена, облизывая ложку.
— Вот вы все говорите — куклы, манекены, — лицо у Косички озарилось каким-то внутренним светом, — а мы ну пусть не совсем такие, как люди, но тоже мыслящие существа. У нас есть память, интеллект, мышление, а прав нет никаких. Даже у идиотов и у животных есть права — а у нас нет. И мы решили бороться, потому что у личности есть столько прав, сколько она себе обозначит. Мы начали войну, потому что не можем больше убегать, и прятаться, и страдать, когда убивают наших близких или делают их рабами, выжигая им мозг, как это сделал Хармон с Чайкой. Хватит! Мы будем драться за себя, за свои права, за место под солнцем. Победа, может быть, дастся нам тяжелой ценой, но мы будем знать, что наши жизни не напрасно прожиты. Свои права надо отстаивать в борьбе!
— Вот как! — тут же подпрыгнула Селена и, сев на корточки, собралась в тугой комочек. — Спасибо за подсказку, милая!..
Звон сразу переместился подальше от рук и ног беспокойной пленницы.
— Фосфор! Фосфор!! — закричала во всю мочь Селена. — Фосфор! Где ты?! Иди сюда!! Я знаю, ты здесь!
— Ну зачем он тебе нужен? — увещевал ее издали настороженный Звон, который не по своей воле пришел в эту комнату и полсуток не мог выйти. — Сидит, никого не трогает — и пусть себе сидит. Не надо его звать. Он же бешеный!
— Фосфоооор! Иди сюда, иначе я голову об стену расшибу!!
— Кричи громче, — ехидно посоветовала Коса, — он медитирует, с покойным туанцем общается.
Вновь стены задрожали, затряслись, из щелей в потолке стал вытряхиваться мелкий мусор, и все звуки утонули в громовом дребезжании очередного поезда надземки…
Фосфор молился. Обнаженный по пояс, босиком на неровном выщербленном полу, полузакрыв глаза, он полностью воссоздавал в памяти движения Пророка Энрика и с совершенной точностью и легкостью воспроизводил их в сложном рисунке медитативного танца. Руки обнимали весь мир, как шар, ноги двигались и скользили, как лапы подкрадывающегося хищника, позвоночник свивался спиралью, центр тяжести тела смещался по сложнейшей кривой, всегда оставаясь опорой и срединной точкой любой фигуры танца. На экран внутреннего обзора Фосфор проецировал танец Пророка, музыку и звучание его голоса, в точности, в совершенстве подражая ему, сливаясь с ним. Фосфор был в трансе, и, если бы кто-нибудь его окликнул, он бы начал говорить голосом Энрика:
Сотнями рукМы говорим: «Да!»Здравствуй, наш ДругНовая заря.
Истины светРазгонит ночи мрак.Мы говорим: «Да!»И да будет так![Б]
Фосфор был абсолютно убежден, что Пророк Энрик — киборг, и верил в это с неистовством фанатика. По мнению Фосфора, никто из людей не мог вынести эти многочасовые танцы-молитвы, ни имитировать в точности движения Энрика — Пророк был неутомим и вынослив, как машина, а энергия и размах па его танца достигали крайних точек, на которые способны суставы, и даже более. А пятьдесят семь раз кувыркнуться через голову, каждый раз приземляясь в контур ступней, обведенный белой чертой, мог, как считал Фосфор, только киборг. Во всяком случае, из всех «верных» «Ночного Мира» повторить в точности обязательный набор медитативных танцев мог один Фосфор. Его уже выдвинули на состязание храмов во славу Друга, но тут в его жизнь вошла, ворвалась как соблазн, как медовое искушение хозяйка ночи и страсти Лильентэ, жена орского бога войны и смерти Кера, чьи лучи-ножи губят все живое. И Фосфор понимал, что Кер отомстит, и призывал Друга, который проходит через смерть, как сквозь ночь, Друга, которому нечего бояться, который может остановить Кера, уже идущего навстречу с клинком багряного цвета…
— ФОСФОР, — вмешалась с радара Коса, — ТАНЦЕВАТЬ ПОСЛЕ БУДЕШЬ. ТЕБЯ ЭТА ДЕВКА ЗОВЕТ, СКОРО ОХРИПНЕТ.
Фосфор замер, потом с досадой выпрямился («Никто нас не понимает… „танцевать“!.. Это миг слияния с богом!»), набросил на плечи рубашку и отправился в «изолятор».
— Ну, что вам? — Фосфор, в расстегнутой рубашке на голое тело, в неизменных черных кожаных брюках, утвердился в двери, оттеснив Косу.
— Мне ничего не надо. Я всем доволен, — сразу же отозвался Звон с блаженным видом, который никак не вязался с его измученным бессонницей лицом.
«Должно быть, у Звона по выживанию, — подумала Селена, — было 150 баллов из 100 возможных…», а вслух сказала, уверенно пристукивая в такт словам сжатым кулачком по матрасу, отчего поднялось и полетело в разные стороны облачко пыли:
— Я требую! (удар) Я настаиваю! (удар) Если не прекратится эта пытка! (удар) Я…
— Не пыли, — оборвал ее Фосфор, — говори по существу.
— Я не сплю уже трое суток! Это пытка. У меня сердце заходится, а в голове — как наковальня бухает.
