Макс Барри - Человек-машина
— Сердце не успокаивалось. Оно…
— Люди весьма избирательны, когда дело касается тела, — сообщил я болту. — Когда оно делает что-то хорошее, они приписывают заслугу себе. И говорят: это сделал я. Но стоит чему-то пойти не так — и ни о каком я речь уже не идет. Виновата нога. Кожа. Они сами вдруг становятся ни при чем. Остается тело, в котором они застряли.
— О чем ты говоришь?
— Ни о чем. — Я вертел болт в руках. — Просто наблюдение.
Тишина. Дверь, закрываясь, щелкнула.
Я нашел под кроватью скейтборд и взгромоздился на него. С одной рабочей рукой и наполовину действовавшей другой мне удалось кое-как проехать на нем с мизерной скоростью. Это было неудобно и унизительно, но у меня получилось. Когда я уверился, что вокруг никого нет, я отворил дверь и выбрался в коридор. На полпути к ванной выбежала собачонка и присела на плитку. Я понимал, что она ничем не могла помочь, даже если бы захотела, но все равно был оскорблен. Я вполз в ванную и прикрыл за собой дверь. Мое дыхание было тяжелым и неровным. Я совсем потерял форму. Положив мою полуруку на стульчак, а целую — теперь хорошую — на лавочку, я подтянулся. Ручные мускулы дрожали, как перепуганные девчонки. Я перевалился через стульчак и поцеловал фарфор, но мне было плевать, так как это был хоть какой-то прогресс. Я кое-как перевел себя в вертикальное положение. Начав мочиться, я испытал гордость.
На выходе меня ожидали три собачки. Им не было ни страшно, ни любопытно. Они просто сидели.
— Брысь! — Я притворился, будто замахиваюсь.
Одна встала, посмотрела на двух других и снова села, словно в легком смущении. Они общались телепатически. По отдельности они были тупые, но вместе образовывали единый интеллект. Сознание стаи. И оно что-то замышляло. Оно собирало данные для последующего использования. Пока я катил к своей комнате, мне обжигало спину множество глаз Большого Пса.
Во время работы я разговаривал с моими деталями. Брал, например, зеркальную пластину и спрашивал: «Что с тобой стряслось?» Или, рассматривая радиационный экран: «Тебе нужен дуговой сварочный аппарат. Вот что тебе нужно». Они не отвечали. Я не сошел с ума. Просто так было проще сосредоточиться. Но иногда я слышал шаги за дверью и понимал, что это может быть очевидно не всем.
Я сожалел о том, что сказал Лоле. Я сообщил об этом Контурам. «Она пыталась успокоиться». Дело было глубокой ночью, после нескольких часов бесполезного ковыряния в транзисторах. «Она не желала вам смерти». Затем я обхватил себя руками и заплакал, потому что очень устал.
На следующий день я решил извиниться. Я все исправлю. Я больше не хотел там ползать — немытым, вонючим, скорбным, волочащимся существом. Я не хотел огорчать Лолу. И вот я сел, и детали Контуров рассыпались. Я спал с ними, чтобы избавиться от фантомных болей. Не спрашивайте, почему это помогало. Помогало, и все. Я подумал: «Исправлю что-то одно». Если мне это удастся и я продвинусь на шаг к восстановлению функции, Контуры уже не будут мертвыми. Они станут лишь временно нетрудоспособными.
Итак, я сполз с кровати и начал искать восстановимый фрагмент. Но так и не смог найти. Недели шли.
Мне явилось Откровение. Я лежал на животе, пытаясь дотянуться до мелких титановых деталей, каким-то образом закатившихся под кровать, и вдруг подумал: «Это всего лишь железяки». Не такое уж великое открытие, правда? А вот и неправда — великое. Я смотрел на эти детали, когда-то образовывавшие костяк моих пальцев, и они не казались частями меня.
Я сел. Я никогда не соберу Контуры вновь, теперь я это знал. Раньше эта мысль вызывала парализующий страх, теперь же я больше испытывал облегчение. Часть меня еще стремилась все починить, попробовать снова, но то была малая, исчезающая часть. Я глянул вниз и подумал: «Я редкостное дерьмо».
Я сделал Лоле больно. Возможно, она ушла. Кто-то приносил мне еду и подслушивал за дверью, но это могла быть доктор Анжелика.
Я распахнул дверь. Свежий воздух хлестнул меня, как пощечина. На полу в коридоре лежал клочок бумаги: вырезка из каталога инструментов. Реклама сварочного аппарата. На ней почерком Лолы было написано: «Ждет тебя в гараже».
Я оставался там, когда она появилась в конце коридора.
— Ох, — вымолвила она. — Ты… в общем, я слышала, что он тебе нужен. Мне пришлось немного поискать. — Она переступила с ноги на ногу. — Надеюсь, этот подойдет.
— Прости, — каркнул я. Тихий, жалкий звук.
— Все в порядке, — сказала Лола. — Все хорошо, Чарли.
Когда я очутился в ванне, с меня потекла сальная гадость, образовавшая вихревые фракталы Мандельброта.[26] Я был ядром галактики из пота и растворявшейся грязи. Я не осознавал, насколько сильно воняю. Привыкнуть можно к чему угодно. Мозг жалуется лишь на изменение.
Лола принялась меня мыть. Я не мог поверить, что она не собирается мстить. Я знал о любви, что заслужить ее невозможно. Я думал, что существует набор критериев, вроде хорошего чувства юмора, внешности и богатства. Что недостаток в одной области можно сгладить избытком в другой — отсюда состоятельные уроды с красивыми женами. Но в этом действовал алгоритм. Вот почему мне казалось, что я нелюбим: я набирал мало баллов. Я сделал несколько попыток увеличить счет и в то же время говорил себе, что мне все равно, поскольку женщинам хотелось, — ложного и преходящего, и, стало быть, лучше мне остаться одному. А иногда я просто ленился и предпочитал программирование. Но вот я в ванне, полной моей грязи, а Лола скребет мне спину, и какой же здесь алгоритм? Задача не имела точки остановки.[27]
Лола вышла и вернулась с ногами-протезами вроде тех, что показывала при нашей первой встрече. Она прислонила их к стене:
— Конечно, в них нет ничего особенного… — Костыли с пластмассовыми ведрами. Такие выдают ветеранам, о которых забыло правительство. — Все, что смогла забрать Анжелика, не вызывая подозрений.
— Оу, — произнес я.
— Я знаю, они примитивные. Не такие, как… действительно примитивные. Но хоть что-то.
— Спасибо.
Она улыбнулась:
— Примеришь?
Ремни истерлись и потрескались, пошли темными полосами. В них попотело немало обрубленных бедер. Гнезда были слишком свободными в одних местах и тесными — в других. Когда пластик охватил мои бедра, плоть взвыла. Я привык к наноиглам, но не к тупому сжатию. Я как будто надел перчатку на глазное яблоко. Я затянул ремни вокруг бедер, обхватил Лолу за шею, и она помогла мне встать. Я не мог сидеть в гнездах, как сидел в Контурах: мне приходилось переставлять их, как ходули. Они и были ходулями. Я сделал шаг, отставая от Лолы, и задел резиновым набалдашником стену, оставив черную метку.
— Все нормально, — сказала Лола. — Давай дальше.
Я был уверен, что гнезда уже полны крови.
На четвертом шаге я заметил, что телу нравится. Бедрам не нравилось. Бедра меня ненавидели. Но мозг, довольный движением, кормил меня эндорфинами. «Вот что ты должен делать». Мой мозг не был интеллектуалом. Он находил удовольствие в простых вещах — долгих прогулках и тяжелом труде. Возможно, он был прав. Наверное, дело было в эндорфинах, но я вдруг ощутил, что смогу с этим жить. Быть может, мы с Лолой осядем инкогнито в каком-нибудь заснеженном канадском городке. Лола будет печь пироги. Я — выращивать овощи. Я стану «мужиком без ног и с покалеченной рукой, который когда-то был ученым». Горожане сочтут меня нелюдимым, но проникнутся уважением. Они будут звать меня Доком.
Лола опустила меня на стульчак.
— Молодчина, Чарли. Просто бесподобно для первой попытки. — Она потянулась к пряжке.
— Еще.
Ее брови взметнулись.
— Ты уверен? — Она захлопала в ладоши. — Так держать, Чарли! Так держать!
Наступила ночь. Я не стану расписывать всю эту муку, полную стонов и пота. Я только скажу, что это стало одним из ужаснейших испытаний за всю мою жизнь. Я заявляю это как человек, потерявшей ноги в промышленных тисках. Беда была в том, что я улегся в постель без протезов и деталей. Только я и Лола, свернувшаяся у меня под мышкой, и при свете это казалось осуществимым, но, едва воцарилась тишина, ошибка стала очевидной. Я лежал и таращился в потолок. Я ощущал мурашки. Безобидные. Но они никуда не девались.
Я пытался отвлечься. Я думал о посторонних вещах — например, разыщет ли меня Карл и что он сделает, если найдет. Мурашки переросли в острые боли. Я дернулся, и Лола подняла голову. Ее глаза блеснули в темноте.
— Все в порядке, — сказал я, но мне хотелось, чтобы она раскусила мою ложь.
— Хочешь надеть ноги?
Я помотал головой. Я закусил губу. В полночь мы включили свет и обули меня в ветеранские протезы. Мне сразу полегчало. Трясущимися пальцами я массировал полые трубки и чувствовал, как расслабляются невидимые мышцы. Лола притулилась ко мне. Я закрыл глаза.
