Дмитрий Старицкий - Горец. Оружейный барон
Столкнулись мы в парадной анфиладе дворца после моей аудиенции у герцога.
– Вот тебя‑то я и жду, – заявил мне он. – А то опять усвищешь куда‑нибудь и лови тебя потом.
Здрасте – пожалста… Сейчас как начнет трясти меня как грушу, а я так ничего и не сделал по его просьбе нащупать надежную контрабандную тропку в Швиц. Замотался.
А генерал, уцепив пальцами мою пуговицу, продолжил.
– Я уже узнавал, что сегодня во Дворце день официально не приемный, так что кормить никого не будут. Едем в ресторан, там и поговорим.
Я, как камергер и воспитатель молодого графа, мог бы и оспорить его утверждение и приказать дворцовым служителям доставить нам обед с герцогской кухни ко мне в Иванов флигель, но… не хотел я, чтобы такая встреча стала предметом обсуждения придворных. Обо мне и так во дворце часто говорят такое… В общем я предложил поехать ко мне домой и отведать домашней кухни. Заодно и побеседовать там спокойно потому, как лишних ушей у меня дома не водится.
– А денщик? – ехидно спросил генерал, намекая на Тавора.
Знает, кому Тавор действительно служит, знает. Впрочем, ему по должности положено такое знать.
– Тавор в отъезде. Он больше не денщик у меня, а порученец. Денщик у меня теперь другой совсем. Настоящий горец. Даже имперского языка не знает.
Предложение было благосклонно принято. Но когда садились вдвоем в мою коляску с пафосными рысаками, то Молас как бы невзначай меня спросил.
– Что же ты больше не называешь меня «экселенц»?
Денщик генерала сел на облучок рядом с моим кучером.
– Трогай, – постучал я кулаком в спину водителя меринов.
Коляска моей охраны тронулась за нами следом. А вот Молас как я посмотрю в отличие от меня гулял отвязанным, без бодигардов. Потом я повернулся к генералу в пол оборота и констатировал.
– Так я больше не нахожусь на военной службе. Даже погон не ношу.
– Резонно… – пробормотал генерал и тут же нашелся. – Ну не называть же мне тебя «превосходительством». Так что зови меня теперь Саем.
– А по батюшке? – непроизвольно вырвалось у меня, так как генерал намного меня старше.
– Отца Альгисом звали, – протянул Молас, видимо что‑то вспоминая. – Он тоже любил, когда его именовали по отцу – Альгис Леонардович.
– Странное имя, – пожал я плечами притворно, но про себя отметил что отец генерала явно из прибалтов.
– Не более странное, чем твое, Савва, – парировал генерал. – Так что приватно давай общаться по именам.
Хорошо на брудершафт не предложил выпить. Или он этого предложения он ждал от меня? Перетопчется.
Втуц красив по весне. На бульварах цветут деревья и кусты. Вагоны конки отмыты от зимней грязи и заново покрашены. В экипажах лошади вычищены до блеска. Даже окна в домах традиционно отмыли по весне.
Некоторое время мы молча любовались городом.
– Красиво у вас тут. Тепло, – поменял генерал тему после краткого молчания. – А у нас все еще снег лежит. У меня, кстати, для тебя посылка от Гоча. Потом пришлю.
– Как он там?
– Все такой же. И живет по – прежнему в заводской мансарде. И, кажется, молодая жена ему в этом потакает.
– Она там уже привыкла, пока работала у него горничной. Помню, вы ее собирались проверять…
– Чиста, – кратко ответил разведчик. – Родственники тоже. Так что с этой стороны все в порядке. Завод работает ритмично. Выпуск продукции увеличивается. Но об этом ты сам все узнаешь из его письма.
– Как Щеттинпорт? Стоит? В газетах давно про него ничего не пишут.
– Нечего писать. Аршфорт изводит островитян демонстрациями штурма, но не штурмует. На испуг берет. Царцы тоже далеко не те стали. Чувствуется, что со смертью маршала Смиглы и нашего осеннего удара из них как хребет вынули. Не хотят воевать. Такое ощущение, что их устраивает сегодняшнее положение, когда между нами река, которая вот – вот вскроется ледоходом и можно будет ничего не делать на законных основаниях. Они даже свою бригаду из Щеттинпорта вывезли якобы на замену, но замены так и не поступило. Одни там теперь островитяне.
Мы проехали мост через реку и повернули ко мне на «гору». За капитальными заборами усадеб цвели сады, распространяя вокруг одуряющий запах жизни.
– Медкомиссию проходить будешь? – спросил генерал.
– Зачем? – пожал я плечами.
– Вернуться к воздухоплаванию. К разведке.
– Я в отставке. Саем, – все‑таки я назвал его по имени. – Даже с имперским гражданством. Тем более как придворный в генеральских чинах повторному призыву не подлежу. Да и по линии Министерства промышленности у меня теперь бронь от армии. Железная. Как «оружейному барону».
Копыта меринов застучали по брусчатке нашей улицы.
– Заворачивай сразу на хоздвор, – приказал я кучеру.
– С размахом живешь, – с некоторой долей зависти констатировал Молас.
– Поэтому тут и живу, за рекой, а не в городе, – ответил я. – Да и воздух тут чище.
Разрешил Моласу курить на веранде и пошел распоряжаться по дому. Генерала проводить в ванную комнату и помочь привести себя в порядок с дороги. Накрыть нам обед на веранде на двоих. Вино подать самое лучшее и можжевеловки принести с ледника. Закуски соответствующие и все прочее. Сервиз серебряный поставить из трофеев.
Если уже с утра рабочий день не заладился, то и отдохнуть не грех раз уж есть хороший «дипломатический повод». Как же… самого второго квартирмейстера восточного фронта в своем доме принимаю. Как там мне случаем Ремидий обмолвился? Принимать у себя дома герцога будет круче получения ордена. В таком случае Молас тянет не меньше чем на медаль.
От огемской кухни генерал отказался и предпочел рецкую экзотику. Как вам сказать – экзотику… ничего необычного в рецкой кухне нет, разве что продукты всегда только наисвежайшие и несколько специфические пряности с упором на дары горного леса. Из вин он выбрал слабый яблочный сидр.
Мдя… слегка упало у меня настроение, значит, все же работать придется, раз Молас водки не пьет. А я‑то уже губу раскатал…
Пока мы делили свое внимание между холодными закусками, генерал улучшил момент, когда перестали мелькать с сервировкой кухаркины дочки, и поблагодарил меня за бесшумный дерринджер.
– Это было именно то, что нам требовалось. Вы с Гочем превзошли сами себя.
– Осмелюсь спросить, Саем… вы перешли к индивидуальному террору?
– Скажем так… к исполнению приговора. Ликвидировали парочку высокопоставленных предателей, успевших опасаясь провала перед самой войной сбежать к противнику.
– Аристократия?
– Она самая. С ней очень трудно понять, когда кончаются родственные отношения и начинается измена родине. А родственные отношения среди них весьма разветвленные и практически во всех странах, которые участвуют в войне они всегда найдут, по крайней мере, седьмую воду на киселе, – вздохнул начальник разведчиков.
– Измена родине? – притворно сделал я круглые глаза. – Не императору?
Мне постоянно кажется, что Молас как сын попаданца все время меня проверяет на попаданчество, вставляя не свойственные этому месту и времени обороты и идиомы.
– Это выражение моего отца, – пояснил генерал и процитировал: «Короли приходят и уходят, а родина и народ остаются всегда».
– Если эту фразу широко толковать, то можно скатиться к сепаратизму, – заметил я. – Кровь и почва. Два понятия, которые разрушают многонациональные государства.
– Ты так думаешь?
– В соседних с нами республиках давно честную вассальную присягу сменили на национализм. Просто денежным мешкам, которые там имеют реальную власть больше нечем привязывать к себе народ. За банкиров никто воевать не пойдет, а вот за родину всегда. Кстати те листовки и брошюрки, которые ты мне давал на ознакомление… Этой… Лиги социального равенства. Я заметил что, выбрав острием свой борьбы национальную буржуазию, эти лигисты вводят под другими названиями старый добрый вассалитет.
– Дельное замечание, – отметил Молас и замолчал, так как нам принесли жаркое.
– И национализм для них просто ругательное слово. Национализм может быть по их теории только буржуазный, значит плохой, потому что все трудящиеся братья по определению.
– Что в этом ты видишь плохого?
– Только то, что трудящимися они признают только фабричных рабочих. Все кто имеет хоть какую‑то собственность – буржуи, подлежащие ликвидации. Как и написано «ликвидации как класса». Так что жди большой крови.
– Что, и крестьяне для них не трудящиеся? – удивился генерал.
– Угу… Мелкая буржуазия, с узколобым мышлением не понимающая своего счастья в работе на пролетариат. Насколько я понял они готовят для крестьян повторное крепостное право, где коллективным сеньором будет выступать вся их Лига целиком. Никакой персонификации, на которой стоит классический феодализм.
