Динамический хаос - Татьяна Зимина
Амели смотрела на Капюшончика с каким-то новым любопытством, в котором присутствовала немалая доля уважения. А Мирон испугался.
А ведь пацан прав, — думал он. — Он сам не представляет насколько, в своём священном безумии. Но он прав. Ведь зомби существуют. Пока что они таятся в тёмных уголках Плюса, называя себя китами и левиафанами. Но когда система рухнет, никто не помешает им выйти на улицы. Хаос, страх — они будут сеять их одним своим присутствием, порождая новую постапокалиптическую мифологию…
— Ты этого добивалась? — спросил Мирон, глядя на Амели. — Затевая с отцом ту аферу с вирусами, вы ждали именно такого сценария?
— Так это ты?.. — пацан даже снял очки, чтобы рассмотреть Амели как можно лучше. — Круто! Офигенно! Великолепно! Ну, не то, что ты обрекла на смерть миллионы людей, а то, как красиво это было проделано. Я имею в виду, вирус. Очень изящно. Весьма лаконично и с большим вкусом. Фанат, — он почти серьёзно поклонился. — Но можно, я не буду хвастаться? Как-то не хочется засветиться другом психованной стервы, устроившей геноцид. Ничего личного.
— Никакого геноцида не будет, — Амели закатила глаза, будто пацан сморозил очередную глупость.
И правда, чего это я?.. — Мирон тоже встряхнулся. — Пацана несло, как после килограмма зелёных яблок, а я расчувствовался. Дурак. Идиот.
— Какое-то количество людей погибнет, это неизбежно, — продолжила девушка. — Но будем считать это естественным отбором. Это как с наркотиками, помните? Когда их легализовали в две тысячи тридцатом по всему миру? Да, вымерло какое-то количество долбоёбов — тех, кто не в силах был справиться с соблазном. Преодолеть привыкание. У кого не хватило мозгов вообще не пробовать. Но остальные выжили. А многие так просто не заметили… И что в результате? Наркокартели схлопнулись сами собой, когда люди перестали покупать наркоту. Она изжила себя, стала просто не нужна. Кривая преступности пошла вниз, исчезли наследственные заболевания, связанные с употреблением наркотиков…
— А потом появились новые, — подал голос Мирон. — Вазопрессин, бетаметфениламин… Модельные, химически совершенные. Считается, они не вызывают привыкания. Ты просто встраиваешь их в свою жизнь, как утреннюю сигарету, как снотворное, как чашку кофе… А раз так делают все — значит, так и надо. Закон больших масс. С них НЕВОЗМОЖНО спрыгнуть, потому что никто этого просто не хочет.
— Ты же смог отвыкнуть, — сказала, глядя на него, Амели. — Ты спрыгнул с декса, и ничего. Жив.
— Да потому, что у меня ДРУГОЙ наркотик! — сам того не желая, закричал Мирон. — Я подсел на адреналин. На постоянный страх смерти. Я — тот долбоёб, что выйдет на улицу с дубинкой и примется крушить витрины. Это МЕНЯ ты обрекла на вымирание. Естественный отбор — так ты говоришь. Разумные люди, мол, просто посидят дома, пока дураки будут убивать друг друга на улицах. Но помнишь? Дронов ведь не будет. А значит, некому принести еду, свежую воду, медикаменты… Разумные люди сдохнут точно так же — просто не на улицах, а в своих долбаных кроватях.
— Этого не будет, — повысила голос Амели. — Фабрики не перестанут производить еду. Да, поначалу — самую простую, но её будет хватать на всех.
— Ну конечно, — ядовито заметил Мирон. — Ведь народу попросту станет меньше… Какую убыль населения вы закладываете? Пять миллиардов? Шесть?
— Дроны не перестанут функционировать, — упрямо продолжила Амели. — Заводы атомных батарей не накроются, они продолжат работу. Все, кто нужно, получат всё: еду, воду и лекарства. МЫ об этом позаботимся.
— И конечно же, будете определять: нужен данный конкретный человек, или нет? Кто будет распределять ресурсы?
— Будет запущена система равноценного распределения…
— Хуйня. Любая система прежде всего гребёт под себя. Обеспечивая сначала — своих сотрудников, затем — их окружение, затем — их друзей и тех, кто может заплатить. Остальные не в счёт. Они обречены.
— Челы, вы дали ход диктатуре покруче фашизма, — в полной тишине сказал Капюшончик. — Даже не знаю, что лучше: упасть вам в ножки и молить о пощаде, или подсыпать стрихнину в кофе. Хотя нет. Лучше я пойду, открою окно, и выброшусь со своего сто восьмидесятого этажа. Так оно будет гуманнее.
И снова он прав, — подумал Мирон. — Пацан прав: вина лежит на мне — ведь это я помог Амели… Тоже, что ли выбросится?
На миг он почувствовал дикое облегчение. Всё. Можно всё закончить прямо сейчас. Вот прямо в этот момент — просто сделать пару шагов к окну, открыть раму, и…
— Мы должны всё исправить, — сказал он, глядя на Амели. — Слышишь? Никакого такого пиздеца случиться не должно. Люди его не заслужили.
— Я и не думаю, что так будет, — тихо сказала девушка. — Просто мы с отцом решили подстраховаться на самый крайний случай.
— А ты в курсе, что исторически, когда доходило до кризиса, в девяноста восьми процентах случаев срабатывал самый худший сценарий? — спросил Мирон. — Как ты могла?
— А ты в курсе, что месяц назад погиб последний кит? — спросила Амели.
Мирон увидел в глазах девушки слёзы. Но нет, — решил он в следующий миг. — Показалось.
— Ты знаешь, что тигры больше не размножаются? Что горные гориллы все, до единой особи, покончили с собой — просто перестали есть. И никто не мог их заставить… А фитопланктон? Кокколитофориды — слышал такое слово? Всего лишь одноклеточная водоросль, которую поразил неизлечимый вирус. Она почти вымерла, и теперь диоксид углерода накапливается в атмосфере, создавая парниковый эффект…
— Парниковый эффект — это фэйк, — устало сказал Мирон. — Байка, которую придумали экологи, чтобы получать гранты. Ты бы хоть проверяла сведения, за которые бьёшься с таким остервенением. Ты сама говорила, что человечество — лишь тонкая плёнка мазута на поверхности лужи. Исчезни она — и планета всего за двадцать лет покроется непроходимыми лесами.
— Знаете, мне кажется, вы оба не правы, — подал голос Капюшончик. — Я что хочу сказать: никто не вправе решать, жить нам или умереть. Только каждый чел. Сам за себя. Диктатура, корпорации — всё это ёбаные паразиты. — Мир — вот что главное. Нам, блин, в нём ещё жить.
— Перестань материться, пацан, — бросила Амели.
— Значит, по остальным пунктам вы со мной согласны?
Мирону дико, до колик в животе захотелось свежего воздуха. Стены просторной Капюшончиковой берлоги вдруг сделались душными, потолок грозил обрушиться на плечи. Он больше не мог смотреть в глаза Амели. Не мог и не хотел. Поспешно схватив куртку, он буркнул что-то неразборчивое и почти бегом бросился к двери.
Удерживать его никто не стал.
Боже, как
