Александр Шакилов - Пока драконы спят
Ирса. О да, Эрик слышал об этой вльве, настолько развратной, что «подвиги» ее стали легендами. Ирсе Умелой юные скальды посвящали песни хоть и похабные, зато искренние. Молодые берсерки дарили ей сладости и скальпы однокашников, поверженных на тренировках. Мастера приглашали Ирсу на прогулки по Пэриму.
Любил ли Эрик Ирсу Умелую? Вряд ли. Но в глазах ее не было страха и отвращения, когда она смотрела на него, и уже только за это он ей благодарен.
И потому Эрик кивнул:
– Я люблю тебя, Ирса. Ты очень живая, очень-очень!
Игнорируя подначки веселых бражников, они отправились к могиле, устланной парчой. Эрик первым спустился в яму, Ирса прыгнула следом. Они слились в объятиях, осыпая друг дружку поцелуями. Эрик подмял Умелую. Хорошо, когда между сырой землей и его горячим телом кто-то есть.
Хохот гуляк заглушил прерывистое дыхание парочки. Берсерки упились и хватали студенток за груди и попки. Эрик же двигал телом, робости как не бывало. Главное, понял Эрик, – это ритм, ритм, ритм!..
Устав от любви, он заснул в могиле.
22. Толай
Длинные узкие крылья, сильные лапы и острые когти, скорость и поистине орлиное зрение – вот что такое беркут. Шея и затылок рыжие, остальные перышки темно-бурые, только хвост светлый, но с черной полосой. Цвета эти выдают молодость птицы-перевертня, охота для которой не более чем игра.
Вперед. Разворот по ветру, и плавно, неотвратимо скользнуть навстречу земле. Дрожат маховые перья? Ну и пусть. Внизу пересохшее болото, колючий кустарник и зеленая трава. И заяц бежит-торопится. Глупый. Мясо. Добыча.
Сложив крылья, камнем с высоты. А потом резко замедлить падение, воздухом колыхнув изумрудную гладь, прибитую первым морозом, и когтями впиться в шею, ударить клювом в ушастую голову.
Толай – так мастер Арат называл зайцев – дернулся и затих. Из кустарника поднялась стая ворон. Быстро и просто. Смерть и пища.
Наставник будет доволен.
* * *Уронить добычу на лавку. Пройтись важно – вот я какая, смотри на меня, Арат Коктулек, теперь я многое умею, год миновал с тех пор, как… Да чего уж вспоминать? Кто о старом два слова, тому три зуба вон. Лучше уж, пташка, кувыркнись со стола, растопырив перышки, да обернись девицей-красавицей, преисполненной невеселых дум.
Без проблем. Кувыркнулась, обернулась, заметила жадный взгляд Арата, оделась и потопала в столовую зайца отнести – пусть зажарят для Ректора – и перекусить. Трансформации ой как много сил отнимают, их восполнять надо.
Жрать хотелось неимоверно. Именно жрать. Гель не умеет трапезничать, как положено девушкам ее возраста. Хотя… какая она девушка? Она давно уже женщина. Созрела. Еще чуть-чуть – и перезреет. А вот чинно орудовать вилкой-ножом так и не научилась. Когда разрываешь живого зверька когтями и глотаешь куски сырой плоти, окровавленной и горячей, то о приличиях как-то не думаешь.
И вообще – стоит ли переживать о манерах?!
Мастер Арат говорит, что стоит. Ведь его любимой воспитаннице доведется ужинать с благородными людьми. Вот только Гель не верит, что благородные сильно уж отличаются от нее или мастера Арата. Такие же. А то и хуже.
– Утро доброе! – Гель поклонилась толстой кухарке и кинула тушку на разделочную колоду, присыпанную солью.
Кухарка, не отводя от Гель глаз, поклонилась в ответ. Боится. Толстуха всех здесь боится. Из года в год приходит на работу в Университет и дрожит. Проткнутый, и как ей живется в страхе?! Похоже, замечательно – ишь как бока лоснятся.
– Пожрать бы? Устала что-то…
Гель села за стол, опершись локтями о выскобленную ножом поверхность. Все-таки страх – полезная штука, раз благодаря ему в столовой всегда чисто.
Гель не в настроении. Вчера эти сучки-вльвы опять устроили вечеринку. И пригласили берсерков, очень даже замечательных парней. К одному из них, парню по имени Хессе, Гель давно присматривалась. Что-то было в его безумии, какая-то едва заметная доброта. Даже идиотская ухмылка и вечно слюнявая рожа не портили Хессе. Да и просто хотелось, чтобы кто-нибудь обнял ее покрепче. Перестал зыркать исподлобья, как мастер Арат, схватил бы и уронил на простыни…
Гель прикусила нижнюю губу, чтоб не расплакаться от огорчения. Ирса, эта расфуфыренная потаскуха, опять заставила Университет говорить о себе. На сей раз мертвячка не побрезговала лизоблюдом. Интересно, а Гель смогла бы переспать или хотя бы поцеловаться с тем, чьи уста – смерть? Свистун забери, мороз по коже, так страшно от одной только мысли об этом! А значит, Гель обязательно охмурит лизоблюда, желательно симпатичного, при первой же возможности.
– Как дела, красавица?
Опять он. Поклонник таланта. Один из многих нерешительных, из тех, кто умеет смотреть, но не способен тронуть. Скальд. Как его зовут? Лаэртис?..
– Ты, наверное, не помнишь, я – Лантис. Привет, Гель.
– Привет Лантис. Ты скальд, я помню. Ты написал обо мне песню?
– Я… вчера… я не мог, я…
Ну, это уже чересчур! Деревянная ложка с грохотом упала на столешницу, плеснулась в миске жирная похлебка.
– Ты вчера был в гостях у вльв и много выпил. И потому не написал обещанную песню?!
– Я…
– Ла… э-э… Лантис? Я обижена. Я так обижена, что… Даже не знаю, как быть, как тебе загладить вину.
– Я… – Парень замялся, он без ума от Гель и готов на все, лишь бы вымолить прощение. Но это не любовь. Это болезнь. А от хворых надо держаться подальше, не то и сама сляжешь, Гель это точно знает.
У Лантиса похмелье, лицо его опухло, глаза превратились в узенькие щелки. Ирса тоже так выглядит? Вряд ли. Вльвам все как с гидры вода, ничегошеньки их не цепляет. Попробуй Гель загулять с возлияниями и свальным грехом, Ректор вмиг прознает да так накажет, что мало не покажется. А вльвам – пожалуйста. Девственницы, понимаешь! Непорочные! Мол, только невинность способна узреть грядущее незамутненным от похоти взором и лишь дева достойна ритуальной смерти. Каждая вльва, получив диплом, тут же отправляется в могилу, ложится на подушечки, укрывается саваном и разрешает похоронить себя живьем. Такая профессия: умереть. Могилу засыпают, вльва задыхается под черноземом. Труп откапывают и бальзамируют. Три дня и три ночи мастера воскрешают прорицательницу. Она восстает и видит сокрытое от людей пуще прежнего.
Во всем Мире Гардов прозревать будущее умеют лишь вльвы да лесные ведьмы. Но с ведьмами не так просто договориться, они едва терпят людей. Если надо узнать, собираясь на охоту, где пройдут зубры и стоит ли запастись соломой, чтобы подстелить в том самом месте, вы не пойдете к ведьмам, вы спросите вльву, отдыхающую в подвале на леднике. Если у вас, конечно, хватит эре на мертвячку. Но настоящий-то вельможа должен иметь боевого единорога-призрака, облаченье и оружие, тинглид[25] и замок, перевертня и вльву. Это обязательно. А вот лизоблюды и прочие шуты – по желанию и возможности, ибо стоят дорого, а толку от них что от козлиного вымени. То есть пшик без палочки. Ну, не совсем, конечно, пшик, но все-таки…
И при всей своей показной праведности студентки-вльвы ведут столь развратный образ жизни, что… ух, слов нет! Слов нет, как Гель завидно! Вльвы знают, что жить им осталось всего ничего, а то и меньше. Год за три? Вльвам о таком счастье и мечтать нельзя. Той же Ирсе до выпуска пару месяцев дышать, а потом – прощай, Ирса, многие будут помнить твою податливую плоть, твои ласки. Но после могилы ни один берсерк не прикоснется к пахнущей камедью коже. Так что наслаждайся, Ирса, пока можно. Что, кстати, она и делает, ведь время ее безвозвратно уходит.
От этих мыслей Гель так тоскливо стало, что захотелось отдаться первому встречному. Да хотя бы этому нескладному парнишке Лантису… Э нет! Гель взяла ложку, вытерла о рукав. Скальды не умеют держать язык за зубами. А Гель желает вкусить приятной неги, но слава Ирсы ей не нужна.
– Что я могу? Как?! Как заслужить твое прощение, о прекрасная Гель?
Поклонник уже в печенках. Есть мешает – жадно, чавкая, проливая на юбку жирный навар. Что б такое придумать, как избавиться от надоедливого скальда?
– Лантис, друг мой, ты вчера пил вино, а я… я вина не пила. Но мне очень хочется вина, Лантис. Это же несправедливо, когда одни пьют, а другие – нет? Принеси мне вина, Лантис, и я тебе прощу.
– А можно я вечером, я на крышу тогда и…
– Сейчас, Лантис, сейчас.
– Вечером, как вчера… с Эриком мы… и дракон…
– Лантис, ты меня слышал?! Действуй! – Волосы на голове Гель превратились в длинных черных змей, которые зашипели, дружно уставившись на скальда. Как-то само собой получилось, не сдержалась, и потому настроение у Гель окончательно испортилось.
Лантис попятился к выходу из столовой, уверяя, что вскорости добудет вино, уж он расстарается, расшибется в отбивную, но добудет!
Легкими поглаживаниями Гель принялась успокаивать волосы. Ее растревоженные косы извивались и, выскальзывая из пальцев, норовили ужалить. И пусть, чего уж.
