Уильям Гибсон - Страна призраков
Все-таки что-то назревало. В воздухе пахло жареным. Вспомнились книги о Шерлоке Холмсе, прочитанные давным-давно, буквально несколько столетий назад. Оставив мокрый обмылок на краю раковины, покрытой пятнами от зубной пасты и сбритыми волосками, мужчина рассовал пожитки по карманам пальто. А ведь Браун наверняка по сей день таскает с собой бумажник и паспорт, изъятые у Милгрима в первый день их знакомства (он удачно прикинулся копом, и почему было ему не поверить, особенно тогда?). Теперь гражданское имущество пленника составляли туалетные принадлежности, книга, пальто и еще немного одежды. Плюс две таблетки «Райз» пятимиллиметрового диаметра. Мужчина выдавил большим пальцем предпоследнюю дозу из упаковки на ладонь и задумался. Гражданское это имущество или нет? Очевидно, что нет, решил он, глотая таблетку.
В соседней комнате Браун завершил сходку энергичным ударом в ладоши, и Милгрим поспешил отойти к окну. Незачем ему смотреть на этих людей, а тем более – им на него. Хотя еще неизвестно: может, Милгрим уже давно мозолит кому-то из них глаза. И все-таки...
– Шевелись давай, – обронил Браун в дверях.
– Я в полном снаряжении.
– Ты – чего?
– Зверь поднят, охота начинается.
– Бока, что ли, зачесались?
Однако по рассеянному, отстраненному взгляду сразу было заметно: Брауну не до разборок. Все его мысли без остатка занимала предстоящая операция, иными словами, НУ и Субъект. Свободной рукой (в правой у него был лэптоп в чемоданчике, а на плече висела черная нейлоновая сумка) Браун похлопал себя по карманам, проверяя, на месте ли пистолет, наручники, нож, фонарь и прочие игрушки, без которых он никогда не выходил из номера. «Очки, пупок, бумажник, часы»[109], – мысленно процитировал Милгрим.
– Если ты готов, я тоже, – сказал он и вышел за Брауном в коридор.
Бензодиазипамовая вспышка настигла его в лифте и принесла с собой приятное возбуждение. Нет, сегодня в самом деле что-то затевалось. И это что-то обещало быть интересным, лишь бы не торчать снова в прачечной.
Браун бодро провел всех по коридору и через главный выход – на улицу, залитую неожиданно ярким солнцем. Привратник ожидал у свежевымытой серебристой «короллы», открыв дверцу. Браун взял у него протянутые ключи, а взамен сунул два доллара. Милгрим обошел машину и занял сиденье позади. У его ног уже пристроились лэптоп и черная сумка. Во время таких поездок Браун садился только впереди – возможно, для того, чтобы удобнее было стрелять. Послышался звук сигнализации, запирающей двери.
Автомобиль поехал на восток, на Тридцать четвертую улицу. Стояла чудесная погода, предвещавшая приход настоящей весны, и Милгрим вообразил себя беспечным пешеходом на прогулке. Или нет, пешеходом с последней таблеткой «Райз» в кармане. Пришлось поменять картинку – повесить себе на плечо нейлоновую черную сумку, в которой наверняка хранился запас лекарства.
– Красные[110] номер один, – твердым голосом объявил Браун на повороте, – к югу от Бродвея, на Семнадцатой.
В ответ раздался приглушенный голос.
Милгрим пригляделся и заметил у него в ухе серый наушник, от которого тянулся за ворот куртки провод такого же цвета.
– Останешься в машине, – велел Браун, отключив радиомикрофон на воротнике. – Я тут разжился бумагами управления гортранспорта, так что копы не сунутся. И все-таки надо бы тебя пристегнуть наручниками.
Пленник был не настолько глуп, чтобы высказывать свое мнение по этому поводу.
– Но ведь это Нью-Йорк, – продолжал Браун.
Милгрим осторожно поддакнул.
– Коп думает, вот управление гортранспорта, подходит, а ты прикованный, да еще похож на обкуренного. Хреново.
– Да, – кивнул тот.
– Значит, без наручников.
Милгрим ничего не сказал.
– Они мне сегодня еще пригодятся, – заявил Браун и ухмыльнулся – впервые на памяти своего спутника. – Хотя чего же – далеко ты не убежишь без наркоты у меня сумке, правильно?
– Правильно, – согласился Милгрим, успевший прийти к точно такому же выводу несколько минут назад.
– Если вернусь и не увижу в машине твою задницу, тебе крышка.
Куда уж глубже в дерьмо, устало подумал Милгрим. Впрочем, страдать от ломки посреди улицы без документов и без цента в кармане, пожалуй, было бы еще хуже. Казалось, они оба понимали это без слов.
– Я слышу, да, – произнес Милгрим, стараясь попасть в тон собеседнику, но не разозлить его.
В глубине души он подозревал, что «крышка» в понимании Брауна означала попросту насильственную смерть. Причем подозревал намного явственнее, чем ожидал от себя.
– Принято, – ответил Браун голосам у себя в ухе. – Принято.
37
Фриранеры
Guerreros вели его вверх по Бродвею, залитому солнцем. Этого Тито не ожидал, поскольку рассчитывал добраться до Юнион-сквер по подземке, а потом описывать и сужать круги, дожидаясь назначенного времени. Но вышло иначе, и теперь мужчина двигался по воле влекущих его. Вскоре он превратился в обычного прохожего, а ориши растеклись по сознанию, точно капли чернил в океане воды; пульс успокоился, взгляд радостно ловил солнечные блики на цветочных узорах железных решеток. Он уже знал, хотя и старался не думать об этом, что достиг состояния высшей готовности.
В глубине души неприятно шевелилось беспокойство при мысли о скором – возможно, еще до заката, – прощании с этим городом, в которое почему-то совсем не верилось. А впрочем, было, наверное, время, когда Тито не мог себе представить, что покинет Гавану. Этого он уже не помнил, хотя сборы и вылет с Кубы произошли точно так же стремительно. Тито не взял с собой ничего, кроме той одежды, в которой мать вытащила его из закусочной, не дав доесть сандвич с ветчиной. Мужчина до сих пор помнил вкус того хлеба, квадратной булочки из детства. Где же он будет завтра?
Тито пересек Хьюстон и увидел, как с тротуара взлетели голуби.
Минувшим летом он встретил на Вашингтон-сквер студентов из Нью-Йоркского университета. Это были фриранеры[111], поклонники движения, отдаленно схожего в чем-то с Системой. Все как один чернокожие, они принимали Тито за доминиканца, но в шутку звали его «китаезой». Может, и сегодня солнце выманит их на Вашингтон-сквер? Славная была компания. Тито охотно показывал и делился с ними кое-какими приемами из тех, что попроще, а взамен научился делать сальто назад и другие трюки, которыми обогатил свою Систему; но в конце концов отказался официально присоединиться к людям, уже не раз обвиненным в мелких нарушениях общественного порядка. Вот бы повстречать их снова.
Между тем Тито миновал Бликер-стрит, а потом Грейт-Джонс-стрит, названную, как ему всегда представлялось, в честь огромного великана в котелке, с плечами на уровне окон вторых этажей – плод вымысла кузена еще со времени его ученичества у Хуаны. Тито вспомнил, как ходил по его заданию в гипермаркет «Strand Books» (он скоро встретится на пути) за книгами, изданными в конкретных годах или странах, и все это ради одних форзацев – пустых листов, приклеенных на переднюю и заднюю часть обложки. Эти чистые страницы ненаписанных романов нужны были Алехандро для хитроумного производства поддельных бумаг.
Тито шагал, не оглядываясь, в полной уверенности, что его сопровождают только родственники, а иначе он давно получил бы сигнал от одного из членов семьи, незаметно рассеявшихся на расстоянии двух кварталов по обе стороны от дороги; они старательно держали шаг и постоянно меняли позиции в согласии с протоколом КГБ, более старым, нежели сама Хуана.
Впереди, на расстоянии полуквартала, на тротуар вышел кузен Маркос – маг и чародей и в придачу карманный вор с очень темными кудрями.
Тито шел дальше.
Близилась Юнион-сквер. Избавившись от сотового, Тито начал сверять время по часам видным сквозь окна банков и химчисток. Ориши не интересовались временем суток; явиться минута в минуту он должен был сам.
Без четверти час, оказавшись на Четырнадцатой Восточной, под причудливыми художественными часами, на которых безумно мигали совершенно неразборчивые цифры, мужчина вместе с Ошоси пристально посмотрел вдаль, на рыночные лавки под навесами.
И тут мимо со смехом прошли те самые фриранеры из прошлого лета, с Вашингтон-сквер. Они его не заметили. Теперь Тито вспомнил: студенты жили в университетском общежитии, расположенном здесь же, на Юнион-сквер. Он проводил знакомых взглядом, жалея, что не может пойти с ними; по воле оришей воздух вокруг него подернулся легкой рябью, словно по причине жара, какой поднимается и дрожит над асфальтом в августе.
38
В норе
Холлис лежала не шевелясь в темной прохладной норе из простыни и категорически приказывала своему телу расслабиться. Это напоминало ночные автобусные переезды: тогда спальный мешок исполнял роль простыни, мягкие беруши заменяли просьбу к рецепции удерживать все звонки, а сотовый так и так приходилось переводить в беззвучный режим.
