Стивен Браст - ТАЛТОС УБИЙЦА
Я был одет странно для этих мест, но я был просто самим собой, стоял посреди улицы, где находились и все прочие, занимаясь своими обычными делами. Никто не обращал на меня внимания, а я следил за квартирой Келли, выясняя, не происходит ли чего-либо необычного. Собственно говоря, я хотел знать, обнаружили ли они Франца.
В течение часа или около того я так и не смог этого понять, так что переместился чуть ближе к зданию, потом еще ближе, потом скользнул вдоль стены и приложил к ней ухо. Она оказалась еще тоньше, чем я думал, и я мог хорошо слышать все, что происходило внутри.
Они вообще не говорили о Франце.
Слышался голос Келли, что-то вроде: «Словно ты говоришь про себя: мол, я знаю, что это тебя не интересует, но…»В его интонации звучал сарказм.
Коти что-то ответила, но слишком тихо, чтобы я мог услышать. Слишком тихо и для Келли, поскольку он сказал: «Говори громче», тоном, от которого я содрогнулся. Коти снова что-то сказала, и я снова не расслышал, а потом послышался голос Пареша: «Это абсурд. Сейчас это вдвойне важно. Ты, может быть, и не заметила, но восстание уже идет. Каждая ошибка сейчас вдвойне смертельна. Мы не можем позволить себе ни единой ошибки».
В ответ Коти снова что-то пробормотала, и я услышал несколько возгласов, а затем голос Грегори: «Если ты так считаешь, зачем ты вообще связалась с нами?» Потом голос Наталии: «Ты смотришь на это с их точки зрения. Ты всю свою жизнь пыталась быть аристократкой и пытаешься даже сейчас. Но мы здесь не для того, чтобы поменяться с ними местами, и мы не собираемся бороться с ними, принимая при этом их ложь за правду». Потом что-то сказал Келли, за ним остальные, но дальше я пересказывать не буду. Это никак не касается вас и никак не касалось меня, хотя я и все слышал.
Однако я все же немного послушал, краснея все больше и больше. Лойош стиснул когтями мое плечо, а в какой-то момент сказал: «Ротса очень расстроена». Я не ответил, поскольку не мог высказать этого вслух даже Лойошу. Прямо за углом от меня была дверь, и я мог войти туда, и Келли был бы мертв, прежде чем осознал бы это.
Я с огромным трудом сдержался.
Единственное, что отвлекало меня, были мысли типа: «Как она могла с подобным смириться?» или «Почему она хочет с этим мириться?» Мне также пришло в голову, что все остальные либо очень смелы, либо очень доверчивы. Они не хуже меня знали, что Коти может убить многих из них в течение нескольких секунд.
Женщина, мужем которой я был, сделала бы это.
Я покинул свой пост и пошел выпить клявы.
За последний год она изменилась, а я этого не заметил. Может быть, именно это больше всего меня беспокоило. Если бы я действительно ее любил, разве бы я не увидел, как она превращается из ходячей машины смерти в… во что?
Не было смысла размышлять над тем, почему она изменилась. В этом нет будущего, как сказал бы Палка. Вопрос в том, не менялся ли и я вместе с ней? Нет, будем честными. Вопрос был в том, намеревался ли я делать вид, что я не тот, каков я на самом деле, хотел ли я стать таким, каким я не был, чтобы удержать ее? Рассудив подобным образом, я понял, что честный ответ на этот вопрос – отрицательный. Я не смог бы стать другим в надежде, что она вернется и снова полюбит меня. Она вышла замуж за меня – такого, каким я был. И точно так же женился на ней я. Если она собиралась уйти, мне пришлось бы это пережить.
Или нет. Все еще был Квэйш, который согласился убить меня, и Херт, который попытается еще раз, если у Квэйша не выйдет. Так что, может быть, я бы вовсе этого не пережил. Я заказал себе еще клявы, которую мне принесли в стакане, что напомнило мне о Шерил и отнюдь не подняло моего настроения.
Час спустя я все еще пребывал в мрачном расположении духа, когда вошла Наталия в компании незнакомых мне выходца с Востока и теклы. Она увидела меня и кивнула, потом подумала и подошла ко мне, сказав что-то своим компаньонам. Я предложил ей сесть и заказал для нее чашку чаю, поскольку знал, что она не любит кляву. Пока не принесли чай, мы просто смотрели друг на друга. От чая пахло лучше, чем от клявы, и его принесли в кружке. Я решил это запомнить.
Жизнь Наталии отображалась на ее лице. Я не мог различить деталей, но общие очертания были понятны. Волосы ее были черными, но уже тронутыми сединой; тонкие седые пряди не придавали ей почтенного вида, а лишь старили. Лоб широкий, с проступавшими на нем морщинами. Глубокие борозды пролегли вдоль носа, который наверняка был симпатичной кнопкой, когда она была моложе. В тонких чертах лица чувствовалось напряжение. И тем не менее где-то в глубине ее глаз сверкали искорки. На вид ей было сорок с небольшим.
Пока она пила чай и создавала мнение обо мне, столь же веское, как и мое о ней, я спросил:
– Как же ты во все это ввязалась? – Она начала отвечать, и я почувствовал, что почти попал в точку. Поэтому прервал ее: – Впрочем, не важно. Я не уверен, что хочу это слышать.
Она одарила меня полуулыбкой, что было до сих пор наиболее дружелюбным жестом с ее стороны.
– Ты не хочешь услышать, – сказала она, – о моей жизни в роли девушки из гарема восточного короля?
– Что ж, почему бы и нет, – ответил я. – Не думаю, что ты действительно была в гареме.
– Боюсь, что нет.
– Ну и хорошо, – сказал я.
– Какое-то время, однако, я была воровкой.
– Вот как? Неплохое занятие.
– Не хуже и не лучше других, – сказала она. – Зависит от твоего положения.
Я подумал об орках, которые готовы прирезать любого за двадцать империалов, и сказал:
– Полагаю, что ты была не на вершине.
Она кивнула.
– Мы жили на другом конце города. – Она имела в виду другой конец Южной Адриланки. Для большинства людей с Востока Южная Адриланка представляла собой весь город. – Это было, – продолжала она, – после смерти моей матери. Отец обычно приводил меня в трактир, и я воровала монеты, которые посетители оставляли на стойке, а иногда срезала кошельки.
– Нет, – сказал я, – это не высший уровень профессии, не так ли? Но, думаю, жить можно.
– Некоторым образом.
– Тебя ловили?
– Да. Один раз. Мы договорились, что, если меня поймают, отец сделает вид, что бьет меня, как будто это была моя собственная идея. А когда меня наконец поймали, он не просто сделал вид, а…
– Понятно. Ты рассказала, как было на самом деле?
– Нет. Мне тогда едва исполнилось десять лет, и я только плакала и кричала, что больше никогда не буду воровать, и просила прощения…
Официант принес еще клявы. Наученный опытом, я даже не прикоснулся к ней.
– И что случилось потом? – спросил я. Она пожала плечами:
– Я больше не воровала. Мы перебрались в другой трактир, и я ничего больше не крала, так что отец снова поколотил и выгнал меня. Я убежала и с тех пор никогда его не видела.
– Сколько, говоришь, тебе было лет?
– Десять.
– Хммм. Как же ты жила, извини за вопрос?
– Поскольку я не знала ничего, кроме трактиров, я пришла в один и попросила разрешить мне подметать пол за еду. Хозяин согласился, так что какое-то время я этим и занималась. Сначала я была слишком худой, чтобы у меня возникали какие-то проблемы с посетителями, но позднее по вечерам мне приходилось прятаться. С меня вычитали за масло, так что обычно я сидела в своей комнате в темноте, накрывшись одеялами. Впрочем, я ничего не имела против. Иметь собственную комнату было так хорошо, что я могла обойтись без света и без тепла.
Когда хозяин умер, мне было двенадцать, и его вдова в некотором роде привязалась ко мне. Она перестала брать с меня деньги за масло. Но, думаю, лучшее, что она для меня сделала, – научила читать. С тех пор я проводила все свое время за чтением, в основном одних и тех же восьми или девяти книг. Я помню, там была одна книга, которую я никак не могла понять, сколько бы раз ее ни перечитывала, другая – с волшебными сказками, а третья – пьеса, что-то о кораблекрушении. А еще книга о том, где и какие злаки выращивать, как получить хороший урожай или что-то подобное. Я даже это читала, так мне было одиноко. Я все еще не спускалась по вечерам в общий зал, а больше делать было нечего.
– Значит, – сказал я, – ты была там, когда появился Келли, и он изменил твою жизнь и научил тебя видеть окружающее, верно?
Она улыбнулась:
– Что-то в этом роде. Сначала я каждый день наблюдала, как он продавал газеты на углу, когда бегала с поручениями. Но в один прекрасный день вдруг поняла, что могу купить у него газету, и это будет какое-то новое, особенное чтение. Я никогда не слышала о книжных магазинах. Думаю, Келли тогда было лет двадцать.
В течение следующего года я каждую неделю покупала газету и убегала, прежде чем он успевал со мной заговорить. Я совершенно не понимала, о чем писала газета, но мне это нравилось. Примерно через год я наконец начала задумываться о том, что там говорилось и как это касается меня. Я поняла вдруг, как плохо, что десятилетний ребенок вынужден воровать по кабакам, и это открытие поразило меня.
