Йен Макдональд - Река Богов
Раздался сигнал наладонника. Поначалу она не хотела отвечать.
Лалл...
— Ты не могла бы приехать? Что-то случилось...
У него никогда раньше не было такого голоса. Испуганная, полная дурных предчувствий Лиза вела машину по тусклым предрассветным кварталам. На каждом перекрестке воображение задавало новый темп ее предчувствиям и страхам, но за всем стояло самое ужасное — их раскрыли.
В доме Лалла во всех комнатах горел свет, а двери были распахнуты настежь.
— Где ты? — громко спросила Лиза.
— Здесь...
Томас сидел на старом раскладном диване, который Лиза помнила по факультетским вечеринкам и по воскресным вылазкам за город. Диван и два книжных шкафа — вот и вся мебель, оставшаяся в комнате. Остальное вынесено. Крюки от картин на стенах смотрелись как висячие испанские вопросительные знаки.
— Нет даже кошек, — сказал Томас. — Даже самой распоследней игрушечной мышки. Ты можешь в это поверить? Игрушечной мыши... Можешь, если пожелаешь, осмотреть кабинет. Там она основательно поработала. Все книжки перебрала, все диски и папки. Мне кажется, я не столько жалею об уходе жены, сколько о потере коллекции записей итальянской оперы.
— Так ты считаешь, что потерял жену?
— А как иначе можно истолковать то, что сейчас видишь? Я вошел в дом и увидел этот разгром. Вот. — Томас протянул Лизе клочок бумаги. — Обычная ерунда: «Извини, не могла поступить иначе. Не пытайся найти меня». Знаешь, у нее хватило сообразительности удрать самой и вывезти практически все, не предупредив меня ни единым словом. А ведь раньше, когда нужно было прощаться, она могла чуть ли не пересказать пособие по этикету. Она такая... Такая...
Лалл дрожал.
— Томас. Пойдем, тебе нельзя здесь оставаться. Пойдем ко мне.
Он поднял на нее удивленный взгляд, затем кивнул.
— Да... спасибо... да.
Лиза подняла его дорожную сумку и пошла к машине. Внезапно Лалл показался ей очень старым и неуверенным в себе.
У себя дома она сделала ему горячего чаю, который Томас пил, пока она стелила ему отдельную постель, понимая, что сегодняшнюю ночь они должны провести порознь.
— Ты не против? — спросил Лалл. — Можно мне лечь с тобой? Я не хочу оставаться один...
Он лежал, повернувшись спиной к Лизе, как-то сжавшись, весь во власти мыслей. Яркие, отчетливые воспоминания о разграбленной комнате, о Лалле, униженном и жалком, который сидел на большом диване, словно наказанный мальчишка, не давали Лизе уснуть. Она немного забылась только тогда, когда тусклый сероватый предутренний свет заполнил ее большую спальню.
Пять дней спустя, после того, как все, выразив Томасу со чувствие, сказали, какая же сволочь его жена и как хорошо ему будет без нее, потому что все пройдет, он снова будет счастлив, ведь рядом работа, друзья и прочее, Томас Лалл покинул реальный и виртуальный миры, не сказав никому ни слова, никого не предупредив.
Лиза Дурнау больше никогда его не видела.
— Простите, но данный способ лечения астмы кажется мне, мягко говоря, несколько необычным, — говорит доктор Готце.
Лицо Аж покраснело, глаза навыкате, пальцы дрожат. Создается впечатление, что ее тилак пульсирует.
— Еще две секунды, — говорит Томас Лалл. — Хорошо, теперь можете вдохнуть.
Аж открывает рот и судорожно, с наслаждением вдыхает воздух.
Томас Лалл быстро закрывает ей рот рукой.
— Через нос. Всегда только через нос. Помните, нос — для дыхания, рот — для беседы.
Он отнимает руку и наблюдает, как медленно вздымается ее маленький округлый живот.
— А не проще было бы принять лекарство? — замечает доктор Готце.
Он осторожно сжимает обеими руками маленькую чашечку кофе.
— Главное преимущество данного метода, — возражает Томас, — именно в том и состоит, что вам больше никогда не понадобится лекарство... И задержите дыхание.
Доктор Готце внимательно рассматривает Аж. Девушка вновь делает долгий выдох через нос и опять задерживает дыхание.
— Очень напоминает технику пранаямы...
— Эту методику изобрели русские в те времена, когда у них не было средств на покупку антиастматических препаратов... Хорошо, теперь выдох. — Лалл наблюдает за тем, как Аж выдыхает. — И снова задержите дыхание. Все на самом деле очень просто — если только смириться с тем, что прежние способы дыхания принципиально неверны и вредны. Доктор Бутейко считал кислород ядом. Из-за него мы начинаем ржаветь буквально с первого мгновения жизни. Астма не что иное, как реакция нашего организма, пытающегося прекратить поступление ядовитого газа. Несмотря ни на что, мы продолжаем разгуливать, словно наземные киты, с открытыми ртами, заглатывая огромное количество обжигающего легкие О2, и убеждать себя, что нам это очень полезно. Метод Бутейко направлен на выравнивание баланса О2 и СО2 в организме. Вы должны ограничить поступление кислорода, чтобы увеличить часть углекислого газа, чем как раз и занимается сейчас Аж. Вдох.
Аж с побелевшим от усилий лицом запрокидывает голову назад, втягивает живот и делает вдох.
— Хорошо, дышите нормально, но через нос. Если вас вдруг охватит страх, проделайте пару раз упражнение с задержкой дыхания, но ни в коем случае не открывайте рта. Всегда дышите носом, только носом.
— Ваша методика представляется мне подозрительно простой, — замечает Готце.
— Лучшие идеи всегда очень просты, — возражает Томас Лалл.
Доктор Готце уезжает на велосипеде, а Лалл отправляется провожать Аж до отеля. Грузовики и микроавтобусы мчатся по прямой белой дороге, сигналя на все лады. Лалл взмахом руки приветствует знакомых водителей.
Ему не следовало идти с ней. Он должен был отослать девушку одну, помахав и улыбнувшись на прощание, а затем быстренько собрать вещи и бежать на автобусную станцию. Но вместо этого он почему-то говорит:
— Вам нужно появиться и завтра, еще на один сеанс. Необходимо время, чтобы полностью овладеть методикой.
— Думаю, мне не нужно приходить завтра, профессор Лалл.
— Почему?
— Вас здесь уже не будет. Я видела чемодан на кровати. Мне кажется, что вы сегодня уедете.
— Почему вы так думаете?
— Потому что я нашла вас.
Лалл молчит. Ему хочется задать вопрос: «Вы что, умеете читать мои мысли? »
Моторное каноэ с аккуратно одетыми школьниками пересекает заводь и подходит к причалу.
— Мне кажется, вы хотите знать, каким образом мне уда лось вас найти.
— Уверены?
— Да, потому что было бы гораздо проще давно уехать. Но вы до сих пор здесь.
Девушка останавливается и следит за плавным полетом птицы с хищным взглядом и клювом, напоминающим кинжал. Пернатое проносится над пастельно-голубой церковью Святого Фомы и летит среди широких листьев пальм, стволы которых выкрашены в красный и белый цвета — это напоминание водителям о том, что прямо за деревьями начинается река.
— Птица-падди, индийская озерная цапля Ardeola greyii, — говорит Аж так, словно слышит эти слова впервые. — Гм...
Она делает шаг вперед.
— Вы явно хотите, чтобы я задал вам вопрос, — говорит Томас Лалл.
— Если это вопрос, то ответ на него будет следующим: я видела вас. Я хотела вас отыскать, но не знала, где вы находитесь. Боги показали мне, что вы здесь, в Теккади.
— Я в Теккади, потому что не хочу, чтобы меня нашли — боги, люди, все равно...
— Я понимаю. Но мне нужно было вас найти не потому, что вы знаменитый профессор Лалл. Все дело в этой фотографии.
Девушка открывает наладонник. Солнечный свет очень ярок, поэтому картинку плохо видно. Фотография сделана в такой же погожий день, как и сегодня: трое европейцев стоят, прищурившись, у входа в храм Падманабхасвами в Тируванантапураме. Среди них худощавый мужчина с болезненно-желтоватым лицом — и женщина, явно уроженка южной Индии. Мужчина обнимает женщину за талию. Второй мужчина на снимке — Томас Лалл, с широкой американской улыбкой, в гавайской рубашке и жутких шортах. Лалл узнает фотографию.
Фото сделано семь лет назад, после конференции в Нью-Дели, когда он решил совершить месячное путешествие по независимым штатам незадолго до того распавшейся Индии, стране, которая всегда в одинаковой мере восхищала, ужасала и притягивала его. Контрасты Кералы заставили Лалла задержаться еще на неделю. Смесь ароматов пыли, мускуса, опаленных солнцем кокосовых циновок; древнее чувство превосходства над искореженным кастовой системой севером; темные, зловонные, хаотические боги с их кровавыми ритуалами; успешное, хотя и мучительное осознание той истины, что коммунизм есть идеология изобилия, а не скудости; и непрерывный мутноватый поток сокровищ и странников.
— Не стану отрицать, это я, — говорит Томас Лалл.
