Александр Шакилов - Пока драконы спят
После того случая с Гель вообще перестали разговаривать коллеги. То есть студенты. Ее и раньше сторонились, отвечали на приветствия скупо, не поднимая глаз. Ни один парень ни разу не оказал ей знака внимания. Будто в Университете не излишки учились, а баронство голубых кровей на лекциях зевало. И потому Гель до сих пор девственница, как уродина какая. А ведь это не так! И годы идут… Год за три по Закону…
Эх!
Обернуться гончей легко. В одно движение: раз – и готово. В мастифа превратиться сложнее. Без особых штучек – ножей – не обойтись. Настоящему перевертню приспособы не нужны, это просто Гель такая неумеха. Правда, мастер Сиддин говорил, что плотнику и кузнецу без инструмента никак, а чем перевертень хуже? Но почему-то единственные подруги Гель, пышногрудые южанки-хохотушки, запросто обходятся без ножей. Оп-па! – и хвостами виляют. А Гель…
А что Гель? Смирилась уже, талант-то не обменяешь. Было бы забавно махнуться, к примеру, с шутом. Он – колпак и улыбку, а Гель ему – неумение без железа мастифом обернуться. Швырни на землю три ножа, кувыркнись через них – и потихонечку обрастешь шерстью. А вот если девять ножей остриями кверху воткнешь, почти сразу обернешься, но заскулишь и взвоешь – потому как слишком быстро, а значит, больно. Так мастер Сиддин говорит, а Гель верит ему как себе.
Она – светловолосая девушка, тело которой достойно восхищения. У нее есть особый талант, не самый уважаемый в Университете, презираемый в Миру, но все-таки.
Гель – охотница.
Она умеет превращаться в собаку. В мастифа, если хозяин пойдет на черноволка. Или в лайку – на палэсьмурта. А может и гончей обернуться, если надо догнать косулю или поймать песца. А коль угодно уток набить, Гель взмоет в поднебесье соколом. При охоте на дракона барсом зарычит страшным-страшным.
Гель еще не пробовала стать барсом, но теорию вызубрила четко: подкрадываешься к дракону сзади – осторожно подползаешь на мягких пушистых лапах и, запрыгнув на спинные гребни ящера, перекусываешь хребет в трех точках.
Почему именно в трех, а не в четырех или в пяти? Гель не спрашивала, Гель осваивала науку. И если б у нее поинтересовались насчет рыжего мальца, с которым прошла она бок о бок Долину Драконов, вкушая кровь отца его, Гель не ответила бы, не вспомнила о ком речь. В голове ее нет места для прошлого, там и так с трудом поместились тысячи правил и указаний, считанных с бересты и папирусов. От витиеватых букв, закапанных огарками переписчиков, до сих пор рябит в глазах.
Мальчишка? Рыжий?
Гель не знает такого.
19. Хватка барса
Эрик привык вставать рано, когда в коридорах, изъеденных червоточинами-кельями, не встретишь ни души. Ему нравилось шлепать босиком по холодному полу – в одиночестве, не опасаясь услышать вслед: «У-у, лизоблюд идет!» Его не любили студенты других специальностей и терпеть не могли коллеги по цеху. В стенах Университета аж пятеро неудачников, которым Проткнутый вместо нормального таланта отмерил непонятно что, зато много, бери – не хочу.
Эрик уже два года в Университете, где лизоблюды живут в одиночках, никаких двухъярусных коек, что вы. Лизоблюды сами по себе. Весь Мир против лизоблюдов, и все лизоблюды друг против друга, уж они-то знают цену «чистым тарелкам».
Последние три дня Эрика тошнило так, что с лежака встать не мог, – из-за поцелуя холодных губ Геба Пополамчика, лысого коротышки, прознавшего о даре уже в весьма преклонном возрасте и потому озлобленного и обиженного на всех и вся. У Геба в Миру осталась семья: две дочери, жена и сын, женой нагулянный неизвестно от кого. Вот дочери и продали папашку в рабство, когда сообразили, что с ним творится неладное: миски после него аж блестят, а чуть зазеваешься – и свою обеденную посуду к ручью тащить без надобности.
Геб – лучший ученик мастера Трюгга по прозвищу Затейник. Геб знает, что не доживет до выпуска: год за три – это слишком для мужчины, разменявшего шестой десяток.
В темноте и на ощупь Эрик плохо отличает ханьманский фарфор от заррийского, росские медные блюда от хазастанских, соусницы из Шампасы от посуды из Тулукмы. Ну и пусть. Крепкого парня, за два года основательно подросшего, больше волнует его будущее за стенами Университета. Эрик очень надеется, что ему никогда – слышите, никогда! – не пригодятся знания, сквозь зубы сцеженные мастером Затейником, презирающим своих учеников.
– Ну что, г-гаспада, прости Господи Проткнутый, приступим?! – Именно этой фразой начинал занятия мастер Затейник.
Кстати, затейник он был еще тот. То заставит Геба ползать на брюхе по полу, собирая крохи и определяя на вкус, пищевого они происхождения или просто отпали от грязных каблуков. То удивится и рассвирепеет, когда Эрик не сумеет отличить, тщательно разжевав, кусочек белого кирпича из Аттуна от аналогичного размера и вида кусочка из Миллиса.
– Что же это?! Как вы представляете работу во благо и ради?! Вы не владеете основами! Элементарного не знаете! О чем вы думаете?! Что намерены делать?! – брызгал слюной мастер Трюгг.
Эрик кивал и вздыхал. Зачем объяснять мастеру, что ученик ненавидит свой талант и с удовольствием сменил бы дареное счастье (его отсутствие, если верить Заглоту) на прозябание в родном гарде? Такое вслух сказать – себя унизить. Даже прошептать не моги, ведь у стен есть уши…
Но вернемся к разжеванным кирпичам. Это так увлекательно: определять по вкусу камни.
– Что вы себе позволяете, молодой человек?! Вас повесят на первом же суку, если не распробуете, отравлено ли мясо, поданное хозяину на ужин!
– Извините, мастер, но мясо… э-э… не совсем кирпич. К тому же…
– Молчать! Щенок! Строптивец! Молчать! Нет разницы, нет! Что мясо, что кирпич – одно!
Любимое блюдо мастера Трюгга – свиная вырезка, зарумяненная на вишневых углях. Почему-то мастер Трюгг кирпичи в пищу не употребляет. Намекнуть бы Затейнику о его кулинарных пристрастиях, но подобная шутка вполне может закончиться выгребной ямой. И потому Эрик молча выслушивает пикантные подробности своей родословной. Оказывается, его бабушка злоупотребляла кровосмесительством с его отцом. И ничего, и ладно. Не впервой. Но зачем упоминать дедушку?! Мастер Трюгг ошибся: дедушка Эрика по материнской линии крайне мало походил на козла. И уж тем более на козла вонючего. Дедушка был чистоплотным мужчиной: мылся трижды в год. Но Эрик не спорил, он даже кивал, признавая вину предков, чем распалял Затейника еще больше. Мастер Трюгг не считал смирение добродетелью.
Далее – занятие по укреплению челюстей. О, это ни с чем не сравнить! Тебе вручают стальной прут с запястье толщиной, ты должен схватить его зубами и перекусить. Подумаешь. Мастер Трюгг не единожды показывал, как это делается. Он называл порчу стальных прутов «хваткой барса» и «драконьим поцелуем» в зависимости от настроения. Если мастер Трюгг был в плохом расположении духа, то «хваткой», если в очень плохом, то «поцелуем». Суть от перемены названий не менялась. К великому своему сожалению, Эрик не мог перекусить прут. Тужился, краснел, бледнел, ломал зубы о сталь, кровянил десны, челюсти сводило судорогой, но прут не поддавался, хоть умри!
Мастер Трюгг обещал собственноручно задушить «лентяя и сына осла», если тот до холодов и первого снега не справится с железякой. Эрик знал: мастер не шутит, но… никак!
Кстати, даже Геб бессильно грыз свой прут. А ведь Геб – лучший из пятерки лизоблюдов. Но прочие ученики, судя по крикам Затейника, проявляли значительно больше рвения, чем Эрик, и уже серьезно продвинулись в искусстве «барса» и «дракона». Потому-то у мастера Трюгга к ним претензий нет. Зато Эрик, Свистун его задери!..
От усердия на занятиях Эрик терял сознание и, приходя в себя уже в келье, выплевывал на тюфяк обломки резцов и сгустки крови. А потом, превозмогая боль и омерзение, пил заживляющий отвар, горький и противный, от которого выворачивало желудок и пекло во рту. Но Эрик терпел, ибо отвар по рецепту мастера Трюгга того стоил. Да, противно. Да, трудно протолкнуть сквозь искрошенные зубы. Но после тревожного сна, когда утро будило рассветной сыростью, а босые пятки касались ледяного пола, Эрик с приятным удивлением осознавал, что боли больше нет. И зубы целы. Все до единого!
Но настанет день, и боль вернется. И вновь он будет трогать языком всякую дрянь, проверять состав и привычно уже ломать резцы. Доколе терпеть эти муки? А пока не научишься, лизоблюд, жевать сталь как гусиное мясо.
О, этот вкус железа во рту!
Привычный уже вкус.
20. Рарог
– Седовласые мудрецы, распивая кумыс, называют рарога по старинке – «ительга». «Ит» на языке степей означает «собака». Смуглые люди из-за южных морей зовут рарога коротко – «сакер», северные племена – «душитель». Красного сокола уважают везде, дети мои. Научитесь принимать облик рарога, и вы никогда не останетесь без работы…
Мастер Сиддин не появляется на занятиях уже третью седмицу подряд. Исчез, не попрощался. Вместо него прислали мастера птиц по имени Арат Коктулек. Новый мастер – легкий, тоненький, как девочка-подросток, с иссиня черными волосами, обильно притрушенными пеплом седины – никогда не обращался в птицу от скуки или чтобы показать свои способности. Для Арата каждое перевоплощение – испытание на прочность. Ведь чем больше времени ты в образе зверя, тем меньше людского в тебе остается. А если учесть, что год за три…
