Уильям Гибсон - Нулевое досье
– Привет, – сказала она внезапно сорвавшимся голосом и взяла муравья.
Его ухмылка вдруг стала улыбкой Моны Лизы, когда Холлис и Гаррет стояли перед нею, рука в руке.
Холлис тогда подняла взгляд и увидела, что Гаррет смотрит не на картину, а на плексигласовый щит, крепления и невидимую, но очевидную ему луврскую сигнализацию.
– Думаешь, как ее украсть?
– Чисто академически. Ламинированная полка под ней, видишь? Занятно. Надо точно знать, что внутри. Толстая, верно? Целый фут. Что-то в ней есть. Какой-то сюрприз.
– Ты ужасен.
– Абсолютно. – Он переложил руку ей на шею и легонько погладил. – Я такой.
Она поставила фигурку муравья на встроенный прикроватный столик, куда меньше оборонительной полки под Моной Лизой, и заставила себя распаковать остальные вещи.
28
Белый грушевый чай
Вайфай обошелся ему в стоимость белого грушевого чая.
Милгрим глядел на чайный пресс на круглом белом столе за матовым алюминиевым прямоугольником ноутбука. Он не знал, почему выбрал белый грушевый. Наверное, потому что не очень любил чай и потому что здесь все было белое. Ладно, пускай пока настоится.
Милгрим сидел один в узком белом кафе, где было много чаев и девушка в накрахмаленном платье вроде теннисного: белая ткань в тончайшую серую полоску. Милгрим не знал за парижанами особой любви к чаю, но если считать это место показательным, они предпочитали чай из ультратонких стеклянных чайников. По стенам тянулись узкие белые полки, заставленные аптечными склянками с сушеным растительным веществом, стеклянными чайниками и прессами – все в ярком галогеновом свете. Несколько живых цветов в горшках. Три столика, каждый на два стула.
Снаружи – редкое тарахтение мотороллеров. Улочка почти слишком узкая для машин. Где-то в Латинском квартале, если таксист правильно его понял.
Девушка принялась обмахивать аптечные склянки метелочкой из перьев. Что-то вроде перформанса или высококонцептуальной порнографии. Такой, которая в итоге оказывается в основном про тонкую серую полоску. Или про чай.
Заставкой на экране у Холлис стояло цифровое изображение космоса. Лиловые галактические туманности. Интересуется она астрономией или это что-то от Apple? Было бы занятно, если бы ноутбук сейчас вместо заставки показывал самого себя и чайный пресс на белом ламинате. А на экране ноутбука-в-ноутбуке – та же картинка, меньше. И дальше, в эшеровской убывающей прогрессии, до нескольких пикселей. Милгрим думал про искусство в книге Холлис и про «нео», который ехал сейчас в какой-то запредельно богатый загородный дом, а может, уже и доехал – его собственный маленький вклад в GPS-искусство.
Он поймал себя на том, что как-то очень спокойно вспоминает о своем поступке. Главное, что он это сделал. Однако следом сразу пришла мысль о Слейте.
У «Галери Лафайет» Милгрим взял такси и доехал до случайного перекрестка в Латинском квартале. Он был практически уверен, что Слейт его потерял, но теперь сомневался насчет ноутбука Холлис. Может, Слейт и к нему успел приложить руку? Впрочем, Холлис сказала, что работает на Бигенда совсем недавно, по крайней мере, если брать этот раз.
Он открыл браузер, потом свою почту. Видит ли это Слейт? Электронный адрес, его первый и единственный электронный адрес, был от «Синего муравья». Открыл твиттер. Если Милгрим правильно понимал, Слейт мог видеть, что́ он открывает, но не мог видеть, что он там делает. Ввел имя пользователя и пароль.
Уинни была там. Во всяком случае, заходила.
Сообщение отправлено час назад: «где?»
«По-прежнему в Париже. Надо поговорить».
Он обновил страницу. Ответа не было.
Девушка в крахмальном платьице закончила смахивать пыль и смотрела на него. Как многие ее ровесницы, она напоминала Милгриму японских мультипликационных персонажей, в целом реалистичных, но с диснеевскими глазищами. Что-то международное, хотя пока не повальное. О подобном он раньше часто расспрашивал Бигенда. Тот поощрял такие разговоры, поскольку, по собственным словам, ценил вопросы Милгрима. Милгрим десять лет прожил в полутьме и, согласно Бигенду, как будто вернулся со звезд на Землю будущего. Бесформенная глина, ждущая, когда новый век наложит на нее свой отпечаток.
– Это мак-эйр? – спросила девушка.
Милгриму пришлось проверить фирменный знак внизу экрана.
– Да.
– Очень милый.
– Спасибо.
Милгрим, чувствуя на себе ее взгляд, нажал стержень на крышке чайного пресса, продавив прозрачную жидкость через хирургического вида белую нейлоновую сетку. Налил немного в тончайший стеклянный стакан. Отпил. Совершенно металлический вкус без намека на чай. Хотя, может, оно и к лучшему.
– У вас есть круассаны?
– Non, – ответила девушка, – petites madeleines[27].
– Будьте добры, – сказал Милгрим, указывая на белый столик.
Прустовское печенье. Этим его знания о Прусте исчерпывались, хотя однажды он слышал чье-то долгое объяснение, что Пруст то ли неправильно описал мадленки, то ли описал что-то совершенно другое.
Пришло время принять лекарство. Пока девушка ходила за мадленками, Милгрим достал из сумки упаковку, выдавил сегодняшнюю порцию капсул и, по давней привычке, зажал в кулаке. К тому времени, как девушка вернулась, неся на квадратной белой тарелочке три мадленки, он уже спрятал упаковку. Одна мадленка была простая, вторая – присыпана чем-то белым, третья – с темным шоколадом.
– Спасибо.
Он обмакнул простую мадленку в чай, возможно, из-за какого-то смутного, связанного с Прустом суеверия, затем быстро съел все, уже не размачивая. Они были очень вкусные. Белая присыпка оказалась миндалем. Покончив с ними, Милгрим запил базельские капсулы белым грушевым чаем.
Он вспомнил снова обновить страницу.
«тут?» Две минуты назад.
«Да. Извините»
Обновить.
«ваш тел прслш»
«Одолжил ноутбук. Телефон потерял. – Он помедлил и добавил: – Думаю, Слейт через него за мною следил».
Обновить.
«посеяли?»
«Выкинул»
Обновить
«зачм????»
Милгриму пришлось задуматься.
«С говорил хвосту, где я»
«и????»
«Надоело»
Обновить.
«не дергайтесь, ок? забейте»
«Не хотел, чтобы он знал, где мы остановились»
«где?»
– …вы остановились, – закончил он вслух и написал: – «Гостиница Одеон возле метро Одеон».
Обновить.
«нзд звтра днм?»
«Насколько я знаю»
Обновить.
«чо ваша ловит в прж??»
«Джинсы»
Обновить.
«бугага! до связи поки-поки»
– Пока, – сказал Милгрим.
Новая куратор из органов его огорчала; чувствуешь себя ребенком молодой легкомысленной мамаши.
Он вышел из твиттера, перешел к закладкам и щелкнул отмеченную раньше страницу с Фоли в куртке на молнии и с ретропорнографическим прямоугольником на глазах. О чем это все? Он пощелкал по сайту, и картина начала складываться. Вспомнилась другая презентация француженки в Сохо. Рыночная фетишизация элитных спецвойск. Она сказала, поветрие зародилось во время Вьетнамской войны, и проиллюстрировала свой тезис коллажем из маленьких рекламных объявлений с последних страниц давно исчезнувших мужских журналов «Тру» и «Аргози»: лечение грыжи, заказ живых обезьянок по почте, ремонт газонокосилок, рентгеновские очки… Эти объявления, сказала француженка, срез коллективного бессознательного американских мужчин вскоре после Второй мировой войны. Если не считать вечных бандажей (интересно, подумал Милгрим, чем объясняется эпидемия грыж у американских послевоенных мужчин?), набор объявлений мало отличался от того, что можно найти на последних страницах тогдашних комиксов. Притом, сказала француженка, что тогда любой мог выписать наложенным платежом ту самую итальянскую винтовку из списанных военных остатков, из которой позже убили Кеннеди (меньше пятнадцати долларов включая почтовые расходы), мужская любовь ко всему военному уравновешивалась свежими воспоминаниями о недавней войне, пусть и безусловно выигранной. Вьетнам все изменил, продолжала француженка, переходя к следующему набору коллажей. Что-то сдвинул в американской мужской психике. Милгрим не помнил, что именно это было, по ее словам, но все как-то выводило на культуру, порождающую такого рода сайты.
Черный прямоугольник на лице, скрывающий личность, исподволь намекал, что Фоли принадлежит к армейской элите. Француженка даже упоминала это как маркетинговый ход.
Милгрим вернулся к Фоли. Тот особого страха не внушал. Милгрим за десять лет уличной жизни насмотрелся на разные типы пугающей внешности. В парне с каскадом в законсервированном ресторанчике на окраине Конуэя было то страшное, что трудно скрыть и невозможно подделать. Милгрим первый раз увидел это в Нью-Йорке, у молодого албанца, торговавшего героином. Армейское прошлое или что-то в таком роде. Такое же спокойствие, такое же полное отсутствие лишних движений. В Фоли, думал Милгрим, разглядывая рот под черным прямоугольником, может пугать жестокость, не сила. Хотя он видел то и другое в одном человеке, и это было по-настоящему жутко.
