Давид Павельев - Степ
Так вот, бесшумно разделавшись с тюбиком с первым блюдом, Клементина нажала кнопку на сенсорной панели крышки стола – да, у нас и такое есть – после чего пустой тюбик исчез, а вместо него появился другой тюбик. На нём было написано «Кофе».
Я сидел напротив и просто ждал, пока заявится Шеф. Я смотрел на часы, которые были прямо передо мной, на экране стола. Современный человек никогда ведь не может забыть про время. До его прихода оставалось ещё пять минут. Чертовски мало, но когда сидишь вот так вот, боясь ненароком потревожить завтракающую девушку, которая, правда, никогда не тревожится, пять минут – это всё-таки достаточно много. И тут я впервые почувствовал, что сегодня какой-то особенный день. В смысле, вообще-то этот день начинался абсолютно точно так же, как и все тысяча восемьсот двадцать шесть дней, что я проработал здесь секретарём – а это ровно пять лет. Не знаю, почему я так решил. Может быть, я заметил, что Клементина как-то особенно невозмутима и бесстрастна – это могло служить верным признаком того, что она готовится к чему-то важному и волнительному, и потому пытается маскировать напряжённость. А может быть, я просто выдал желаемое за действительное, желая развлечь себя каким-нибудь предчувствием в эти пять минут.
И вот когда мне показалось, что что-нибудь произойдёт, я решил поболтать с Клементиной. Раньше я несколько раз пробовал это сделать, но ничего не получалось. Как-то мы не находили общего языка. Теперь я решил попробовать ещё раз. Попытка не пытка.
– Клементина, не сочтите за бестактность, как продвигаются ваши исследования?
Она вздрогнула, как от внезапного шума хлопушки, и посмотрела в мою сторону своими серыми металлическими глазами. Хоть она никогда не улыбалась, лицо её всё-таки было довольно красивым: немного бледным, с прямым носом, заострённым подбородком. Волосы были тёмно-русые, прямые, и едва доставали до плеч.
– Не волнуйтесь, Касио. Доктор расскажет вам сразу же, как только будут результаты.
В её тоне не было превосходства. Просто констатация факта. В самом деле, никуда я не денусь. Когда надо, узнаю.
– Но мне, может быть, хочется именно от вас услышать.
– Почему? – Никакого удивления.
– Вы правы. Шеф мне скажет, когда от меня потребуется выполнить свою часть работы. А вы, может, расскажете ещё что-нибудь, что не расскажет Шеф.
Она всё ещё не понимала.
– Я не то, чтобы проявляю любопытство. Вы же знаете, я в чужие дела нос не сую, хоть и ем яблоки вместо пасты… Но мне интересно, как вам там? Трудно? Тяжело?
– Вам интересно?
– Ну да. Извините, если что. Если вы считаете, что это неприлично…
– Нет. Я так не считаю. Просто… мне казалось, что вам ничего не интересно, кроме своих дел.
– Мне не то, чтобы интересно… Ваши дела – это ваши дела, я не хочу в них вмешиваться…
– Ну почему же. Если бы было во что вмешиваться, то да, я согласна. Вы спросили: трудно ли мне? Мне не трудно. Точнее, может быть, мне и трудно. Но я не замечаю этого, потому что перед нами стоит великая цель, и мы не можем думать о себе.
– Цель?
– Да. Так говорит Доктор. – Её металлические глаза загорелись, так же, как у самого Шефа. – Ради нашей цели мы должны забыть про все свои чувства, эмоции, ощущения. Про радость, про грусть, про искренность. Я и забыла про них.
– Да о них весь мир забыл, – заметил я.
– По другим причинам.
Тут я ненароком посмотрел на часы, и увидел, что наступило то самое время – семь часов. Я бы ещё поболтал с Клементиной, но бесполезно было надеяться на то, что Шеф опоздает. У него вместо сердца такие вот часы.
Дверь лифта медленно распахнулась, и я увидел фигуру Шефа – эту фантастическую фигуру, к которой вот уже пять лет никак не могу привыкнуть и всякий раз поражаюсь, будто бы впервые вижу пожилого мужчину огромного роста, худого, не сказать тощего, как ствол высохшего дерева, ветки которого – это костлявые руки с длинными узловатыми пальцами. Голова с большой шишковатой лысиной в центре, окружённой короткими жёсткими седыми с серебристым отливом волосами. У этой головы были две выдающиеся части: нос в виде клюва и подбородок в форме лопаты, а где-то в пропасти между ними скрывались плотно сжатые губы. Глаза же были глубоко посаженные и тёмные, как угольки. Смотрел он на вас не моргая, не отрывая взгляда, будто бы впился в вас и не отпускал. Но это так только казалось, потому что смотрел он всегда только прямо перед собой, не поворачивая головы, и если вы оказались прямо перед ним, то вам будет казаться, что он очень пристально на вас смотрит. На самом же деле вы ему совершенно безразличны. Одет он был в сплошь усеянный кофейными пятнами белый халат.
Дедал Райз – а именно так звали Шефа – оторвал от пола одну ногу, резко выбросил её из лифта, и вслед за ней из лифта выбросились все остальные части его тела, кроме другой ноги. Она догнала Шефа чуть позже. Затем Шеф снова выбросил ногу вперёд, и так заковылял в нашу сторону. Движения Шефа, как вы уже поняли, стоит описывать отдельно и подробно. Ходил он медленно, ноги у него, казалось, не гнулись. Он помогал себе руками, но тоже весьма необычно: сначала он взмахивал своими руками-ветками, где-то на полдороги они резко останавливались, а затем снова падали в исходное положение, в котором повисали, как плети, пока он снова не заставит взметнуться. Все его движения носили судорожный характер. И лишь голова всегда была неподвижна, и мимика была застывшая, нахмуренная, с наморщенным лбом.
Потом я узнал, в чём была причина. Оказалось, что однажды, когда Райз только начинал свою неведомую, но великую работу, и жил в этой лаборатории в полном одиночестве, он гулял по горам и случайно свалился в ущелье. Выжил он каким-то чудом, но всё-таки нижняя часть его тела оказалась парализованной. Шеф вернул себе движение, каким-то образом вживив в своё тело провода, которые заменили повреждённую часть его нервной системы. Теперь он был наполовину робот. И порой мне казалось, что он был робот больше, чем наполовину.
Добравшись до середины столовой, он остановился.
– Доброе утро, коллеги, – произнёс он, чётко артикулируя, проговаривая каждую букву и делая акцент на каждом слоге. Такая у него была манера говорить. При этом голова его немного тряслась.
– Доброе утро, – ответил я.
– Доброе утро, доктор! – ответила Клементина. Теперь я знал, что она не испытывает никаких эмоций. Но судя по тому, что её холодные глаза чуточку заблестели при появлении Райза, это было что-то вроде восхищения.
Но ему было безразлично, как вы к нему относитесь. Он сцепил свои руки за спиной и широко расставил ноги, будет, значит, говорить речь. Всё время он немного дёргался и заваливался назад, будто бы голова была тяжелее всего остального тела, но одно судорожное движение плечами возвращало его обратно.
– Уважаемые коллеги, сегодня не совсем обычный день. Сегодня я могу с уверенностью утверждать, что наша миссия – наша великая Миссия! – как никогда близка к завершению. Последние эксперименты показали устойчивость результата, а это значит, что мы достигли успеха. Теперь мы можем обнародовать его. Теперь вся планета узнает, что я сделал это! После двадцати пяти лет затворничества, двадцати пяти лет ежедневных трудов, напряжённых поисков, удачных и неудачных попыток. Да, я сделал это! Сделал!
Он едва не опрокинулся на спину, так что ему потребовалось взмахнуть рукой, чтобы вернуть себе вертикальное положение. Я подумал, может ему помочь? Но я никогда не пытался этого сделать. И я решил не мешать Шефу наслаждаться этим долгожданным моментом.
Райз опустился на скамью во главе стола и подпёр свою голову кулаками. Сейчас в нём как-будто бы даже проснулось что-то мальчишеское, давно похороненное в глубине проводов и микросхем, с которыми он каждодневно работал и которые были частью его собственной сущности. Точно – юный именинник, которому вот-вот принесут праздничный торт – вот на кого он был похож. Сверкнув глазами и подкатив их, он сказал:
– В такие моменты начинаешь по новому ощущать сам себя. Зная, что твоя работа так важна для людей. Зная, что ты меняешь их жизнь к лучшему, и от твоего вдохновения, твоего усердия, от твоих прозрений зависит, какой будет их реальность, их эмоции, мысли, желания…
Вообще-то шеф был немногословен. Обычно он выражался языком приказаний и распоряжений, сухим и ясным. И уж тем более он никогда не пускался в подобную лирику. Но сегодня ведь особенный день, верно?
– Наша профессия чрезвычайно востребованная, а значит, и прибыльная. Не так ли?
В его тоне звучали какие-то доверительные и даже как-будто игривые нотки.
– Я об этом как-то не думал, – ответил я.
– Я тоже, – подала голос Клементина, стараясь не отставать от меня.
– Это правильно. А всё-таки, вы знаете, почему люди так любят технику, наверно, даже больше, чем друг друга?
