Ант Скаландис - Катализ
— Бред, — сказал Цанев, — скажи еще, что у них очень много лишних рук. В некоторых странах — буквально по пять-шесть на душу.
— Ну, не знаю! — Черный обозлился. — Сумасшедший дом какой-то.
— А я не верю, что они могут рубить кому-то руки.
Это сказал Женька. Он долго думал и пришел к выводу, что ни о какой изощренной жестокости в этом мире не может быть и речи. Идеалист, скажут ребята, поэт, пусть подсмеиваются, а он все равно уверен в своей правоте.
— Может быть, эти руки не настоящие, — высказал Женька одну из утешительных догадок.
— Ну, знаешь, — Любомир даже обиделся, — кто здесь врач, Евтушенский, ты или я?
— Ты врач двадцатого века, — напомнил Женька, — а это могут быть руки биороботов.
— Запчасти что ли? Не смешите меня, дуся, я человек, измученный анафом.
— Кстати, рубить руки андроидам, может быть, еще большее варварство, чем людям, — заметил Станский. — Во всяком случае, это еще более ненормально. Больной мир.
— И все равно не верю, — упрямо повторил Женька. — Не верю. Просто здесь все по-другому. Слишком по-другому. Нам не понять.
— Ребята, не расслабляться, — в голосе Черного зазвенели командирские нотки. — Женька тут наплетет. По-другому, не по-другому — у нас с вами пока свои законы, своя жизнь, и мы ее должны защищать. Ясно? Старик Билл пьян, майор Кальвини — добродушен, а каким будет третий, мы не знаем. Так что — не расслабляться!
Но третий оказался таким, что не расслабиться стало совсем трудно.
Они уже отмахали по спящей улице почти квартал, и Женька, все время приволакивающий ногу, первый раз позволил себе пожаловаться, что ему трудно и хорошо бы идти помедленней, когда стало видно, что за перекрестком ряды все более высоких домов и гирлянды фонарей, бессмысленно ярких на фоне светящихся стен, начинают слегка поворачивать вправо. Вот тут-то и появился третий представитель нового века. Точнее, появилась. Она была стройная, фигуристая, черноволосая и очень хорошенькая, но поначалу все четверо, как они потом признались друг другу, приняли ее за робота. Наверно, под влиянием последнего разговора. Но вообще-то было с чего. Но вообще-то было с чего. На незнакомке сверкал скафандр — настолько облегающий, что она казалась обнаженной, тело выглядело как отлитая из серебра статуя, а голову накрывал сферический прозрачный шлем. На ногах прорисовывался каждый палец, но под ступней угадывалась довольно толстая, слитая со скафандром воедино, подошва. И еще — кобура на правом бедре из такого же серебристого материала. И, наконец, движения — медленные и как бы слишком правильные для человека.
Чем ближе она подходила, тем становилось яснее, что это, конечно, женщина, девушка, а не машина. Было только неясно, как можно не мерзнуть под такой пленкой, но вопросы, подобные этому, пришли позже, а поначалу был почти шок.
— Держите меня, — сказал Любомир, — я пять веков женщину не видел.
Станский мечтательно улыбался. Черный смотрел так, словно на него надвигалась пантера, восхитительно красивая, но смертельно опасная. А Женьку бросило в жар. Мир вокруг него закачался, поплыл дрожащими разводами, как бывает в кино, и только прекрасная незнакомка, идущая ему навстречу мягкой чарующей походкой, виделась ясно, резко, все резче и резче с каждым шагом.
«Гипнотизирует, стерва», — подумал Женька, но это была первая и последняя вспышка враждебности. А потом накатило откуда-то такое знакомое по мечтам о прошлом ощущение счастья. И Женька задохнулся от этого счастья, и смотрел в веселые рыжие глаза за стеклом скафандра, и ему казалось, что он смотрит в прошлое, в благословенную эпоху шестидесятых — уж такое лицо было у этой девушки. Счастливое лицо. В своем времени, откуда они четверо пришли, откуда они — к чему теперь кривить душой — попросту удрали, Женька никогда таких лиц не видел. Он видел их только в кино. И мечтал о них…
Женька смотрел в рыжие глаза незнакомки, и было тихо-тихо, и все двигались так, будто это фильм, снятый рапидом. Медленно-медленно опускалась стройная металлическая нога девушки, медленно-медленно взлетала ее рука, невообразимо медленно поднимал свою винтовку Черный, и Женька, успевший подумать, что скафандр должен быть пуленепробиваемым, вдруг увидел свои руки, едва заметно, но совершенно недвусмысленно разворачивающие тяжелый автомат Билла в сторону Черного, а Станский медленно-медленно поднимал глаза на Женьку.
Обстановку разрядил Цанев.
— Добрый вечер, мисс, — сказал он, и кадры снова замелькали в нормальном темпе. Никто ни в кого не стрелял. Наваждение пропало. — Мечтаю познакомиться с вами. Цанев, Любомир, врач-гинеколог.
«Врет и не краснеет, как всегда», — подумал Женька. Цанев был терапевтом.
— Привет, — сказала незнакомка. — Меня зовут Ли. Крошка Ли.
Общедоступности в Норде русского языка, должно быть, уже не стоило удивляться, но это «привет» было как-то уж слишком просто.
— А у вас знаменитая фамилия, — добавила Ли, обращаясь к Цаневу, и Женька подумал: «Неужели мы тут действительно знамениты, как погибшие покорители полюса? Вот это будет номер!» Цанев же почел за лучшее промолчать.
А Ли спросила:
— Куда путь держите, добры молодцы?
— В центр, — не задумываясь сказал Любомир.
— Впервые в Норде?
— Так точно! — это уже отрапортовал Черный.
— Рекомендую отель «Полюс». Лучший в городе. Как у вас с исходным кредитом?
— С исходным кредитом? — Черный был озадачен.
— Понимаю, — смутилась вдруг Ли, словно задала бестактный вопрос, — вы решили подписать чеки на весь остаток жизни. Кротов и Шейла будут вам лично признательны.
И тут не выдержал Женька. От всей этой непонятицы пропадало для него фантастическое очарование Крошки Ли. Было так, словно он слушал горячечный бред любимого человека. И Женька сказал:
— Милая моя Ли, мы не можем понять вас. Мы слишком долго спали. В состоянии гибернации. Мы не знаем этого мира.
Они были вполне готовы к ответу типа «Ну и что?» в духе старика Билла и майора Кальвини, но рыжие глаза Ли вдруг вспыхнули сумасшедшим радостным блеском.
— Сколько? Лет двадцать?
— Больше, — ответил Женька, боясь соврать.
— И все это время были в Норде?
— Нет… то есть… ну здесь, неподалеку.
На руке у Ли запел браслет, то ли радиотелефон, то ли таймер, и она заговорила очень быстро:
— Значит, никто на большой земле не знает о вас?
— Никто, — в этом Женька был уверен.
— Мальчики, какая прелесть! — щебетала Ли. — Я жутко спешу, поэтому вот что: обязательно поселитесь в «Полюсе», и я найду вас сегодня же вечером или… Привет, Юха!
Из-за поворота внезапно вылетела обтекаемая, как капля, ярко-красная машина, больше всего похожая на бобслейные сани. Она парила над улицей сантиметрах в двадцати, и поначалу Женька подумал об антигравитации, но когда эта сухопутная лодка подплыла ближе, стал явственно ощутим плотный поток воздуха, вырывающегося из-под нее. А сидела в лодке роскошная блондинка в таком же, как у Ли скафандре.
— Привет, Крошка, привет, мальчики, — сказала Юха, и ее красная «гондола» с тихим шипением опустилась на уличное покрытие. — Садись, поехали. Время — жизнь. Кстати, ты знаешь, что ракетника на Москву завтра не будет?
— Поеду подушкой, — Ли развела руками.
Черный кашлянул.
— Простите, вы говорили что-то про встречу в отеле «Полюс».
— Да-да, — Ли уже забралась в «гондолу», — любой номер в «Полюсе», а я буду у вас не позже полуночи. И главное, никому-никому не говорите, что вы из прошлого. Вы поняли меня? Это очень серьезно. Будьте счастливы!
— Будем ждать, — пообещал Черный с солидным видом начальника.
Цанев ухитрился поцеловать ручки обеим красавицам. Женька, глядевший на Ли неотрывно и одуревший от счастья, соображал туго. И только Станский догадался задать практический вопрос, когда лодка уже поднялась над землей:
— А сейчас, сейчас сколько времени?
— Шесть, — крикнула Юха, — Шесть часов вечера!
6
Улица, на которую они вышли, была шире той, что вела к пристани, ярче освещена, но почему-то менее ухожена, кое-где лежал снег. Направо вдалеке еще виднелась красная точка уезжающей машины, слева появилась другая машина — приближающаяся. Однако все четверо дружно решили не ждать новой случайной встречи, а двигаться прямиком в центр. До свидания с Крошкой Ли оставалось не так много времени, если учитывать всевозможные непредвиденные обстоятельства.
Миновав перекресток, где на всех углах синели большие цифры: «2» — вдоль кольцевой улицы и «5» — вдоль радиальной, а номера домов, написанные мельче, светились красным, они вновь увидели разнообразные, эффектные, вычурные здания центра. Теперь, с близкого расстояния, стало понятно, что город-сказка, город-памятник, город-музей построен как бы понарошку, составлен из уменьшенных копий знаменитых сооружений. Они узнали Нотр-Дам, Биг Бэн, Спасскую башню, Кельнский собор, Эмпайр Стейт Билдинг, Пирамиду Хеопса, Храм Василия Блаженного, Эйфелеву башню, Афинский Акрополь, Капитолий, Тадж-Махал, и много там было еще такого, что выходило за рамки знаний среднего эрудита, а специально архитектурой ни один из них не занимался. Меж тем самым забавным было то, что все эти здания стояли как бы погруженные в захлестывающий их хаос торосов. Конечно, никакой это был не лед — это было, наверное, стекло, но тщательно продуманные причудливые изломы его создавали впечатление совершенно естественного пейзажа широкой торосистой гряды, из которой торчали тут и там шедевры мировой архитектуры, словно сметенные со всей планеты сюда, на полюс, каким-то гигантским катаклизмом. И в то же время было понятно, что все сооружение образует над центром города глухой защитный колпак. И, как апофеоз победившего стихии человека, господствовала, царила надо всем невозможная, чудовищно прекрасная золотая башня, устремленная ввысь — нечто среднее между костелом в стиле «пламенеющей готики» и космическим кораблем на старте.
