Девятый - Сергей Лукьяненко
Чтобы понять, как поступить, я должен быть всеми ими сразу. Собрать себя из кусочков. Из откатившегося вновь в детство Святика, наивного и восторженного мальчишки, заглядывающегося на девчонок. Из хмурого и обиженного на весь мир юноши Святослава, которому никак не удаётся вырасти. И да, из взрослого, старого, а может уже умершего лётчика с позывным Свят, который пожертвовал любовью к девушке ради любви к небу. Я должен соединить их всех воедино, потому что только я помню и понимаю каждого.
Это было сложно, будто я строил пирамиду из блестящих разноцветных стеклянных шариков, тускло-серых вольфрамовых стержней и золотистых звёздочек. Шарики раскатывались, стержни соскальзывали, звёздочки проворачивались. Они не хотели и не умели быть вместе — мальчишка, юноша и взрослый. Слишком разные, слишком далёкие, думающие и мечтающие о разном. Я всё пытался объединить их, заставить думать сообща, но ничего не получалось, я завяз, будто в неисправном противоперегрузочном костюме, который давил со всех сторон и игнорировал меня. Мысли Святослава и Святика и те не смешивались, как масло и вода, а уж то, как думал и видел мир Свят, осколками проносилось насквозь. Я смотрел на лицо Эли и чувствовал, как из этого с виду обычного, человеческого тела уходит, исчезает что-то главное.
Говорят, что у ангелов нет души. Они — чистая мысль, способная облечься любой плотью. Кто-то человеческой, кто-то обретает исполинские размеры и кристаллические тела. Сбросить и вновь обрести тело для них — как для нас сделать шаг.
Но с Элей что-то не так. Нас связал удар Соннелона, про который я так ничего до сих пор и не знаю. Меня швыряет в прошлое, в сознание моей основы, а Эля не способна вновь превратиться в серафима. Спасая нас, она попыталась дотянуться до своей подлинной силы и вот уже тридцать восемь дней лежит в коме. Что-то может её спасти, я знаю, но, чтобы это понять я и сам должен измениться, прыгнуть выше головы.
Ну давай же, давай, пилот, время оживлять своих мертвецов!
Я протянул руку — и коснулся щеки Эли, робко, как это мог бы сделать двенадцатилетний Святик. Провёл пальцами по коже, как сделал бы двадцатилетний Святослав. И осторожно убрал руку, как поступил бы взрослый и серьёзный Свят.
Да, на вид — она спящая девчонка лет шестнадцати. Но это только оболочка.
Она — мой центр сборки. Ахиллесова пята и краеугольный камень.
Я должен её спасти, даже не ради самой Эли или себя. А чтобы понять, что же творится в мире.
— Я тебя вытащу, — пообещал я от имени нас троих.
И снова стал складывать воедино то, что никогда не умело сочетаться — детский восторг, юношеский азарт и взрослую тоску. Складывал, уже понимая, что не получается, невозможно, меня на это не хватает.
Боря вошёл так тихо, что я его не услышал. Подошёл со спины, обнял меня за плечи и прошептал на ухо:
— Я с тобой.
Нет, я не слышал больше его мыслей, а он моих. Но что-то вытащило его ко мне, и я вдруг успокоился, разом. Всё то, что не могло соединиться, противилось и сопротивлялось, вдруг улеглось.
И сложилось воедино.
Разноцветные стеклянные шарики, которыми мы в детстве отмечали на трехмерных картах расположения спутников, намоленные вольфрамовые стержни пакетных зарядов «эрзэкашки», звёздочки с погон лётчиков ВКС — все они сцепились между собой, соединились в причудливый механизм.
У меня всё было, чтобы спасти Элю!
Ангел Кассиан не соврал.
Всё, что нужно, чтобы прийти в сознание, было ей дано — мне!
И я был рядом.
Я протянул руку и положил на прикрытую пижамой грудь. В этом больше не было ни детского любопытства, ни взрослой страсти, я просто знал, что должен делать.
Это было дано Седьмому, но странным образом пережило мою смерть и воскрешение.
— Эля, я возвращаю твою благодать, данную мне как щит и меч, — сказал я. — Спасибо. Вернись!
Я был на сто процентов уверен, что не переживу этого. Так считал Свят, а он повидал жизнь и не ждал от неё никаких подарков.
И я не удивился, когда рука моя безвольно расслабилась, а по телу расползлась слабость — будто на руке вскрылись все вены и вытекает кровь.
Под пижамой пискнули и затихли датчики, наклеенные на тело Эли. Ночник замерцал. Боря вскрикнул и его откинуло от меня, будто ударом тока.
А я сидел и смотрел, как на лице Эли задрожали веки, пока мои собственные глаза закрывались.
Бац!
По одной щеке.
И по второй!
Бац!
Я открыл глаза.
На койке теперь лежал я. А надо мной стояла Эля, занося руку для пощечины.
— Хватит, — попросил я.
— Говорил ведь, живой! — раздался радостный голос моего блудного альтера.
Эля наклонилась, вглядываясь мне в глаза. Она выглядела совершенно обычной, даже в зрачках у неё не было той засасывающей глубины, что у всех ангелов.
— Живой, — решила Эля. — Сердце бьётся. Инсульта нет. Сколько пальцев я показываю?
— Один, — ответил я. — И не надо этот палец использовать, обидно.
— Святослав Морозов, ты идиот? — спросила Эля.
Стало обидно. Я присел, прислонившись к стене, что удалось с трудом — тело пока оставалось ватным, и даже голова закружилась. Рядом с Элей сила тяжести тоже была высокой, земной.
— Почему идиот? Я тебя спас.
Она молчала, кусая губы. Боря стоял рядом, довольный и весёлый, словно ничего особенного не произошло.
— Ты вернул мне благодать.
— Да. Я подумал, что это тебя разбудит.
— Нельзя отдавать всё, — строго сказала она. — Ты мог стереть себя из мироздания! Я вовремя вмешалась.
— Ну извини, на небесах меня учили убивать, а не благодать распределять.
Выглядела она совершенно нормальной, здоровой и бодрой. Не удержавшись, я спросил:
— Что с тобой было? Почему ты вырубилась на Каллисто?
— Ошиблась, — неохотно сказала она. Мой взгляд невольно сползал к её животу, к полоске голой кожи между пижамной рубашкой и штанишками. У нормальных людей там пупок, но у Эли его не было. Интересно, почему так точно копируя человеческое тело, они не могут воссоздать пупок? Им это запрещено? И как врачам, которые осматривали Элю, объяснили эту особенность? Эля тем временем поймала мой взгляд и нахмурилась: — Чего ты смотришь?
— У тебя… — я замялся. — Живот гладкий. Без пупка.
— Конечно, я ведь не рождалась от человеческой
