Уильям Гибсон - Страна призраков
Невесть почему НУ являлся в виде птицеголовой босховой твари, за которой гнались люди Брауна верхом на геральдических животных, не очень похожих на коней; высоко над коричневыми капюшонами преследователей развевались длинные стяги с девизами на волапюке. Порой они много дней напролет путешествовали по стилизованным рощицам, окаймляющим пейзаж, где рыскали под сенью древесных крон таинственные существа. Временами Браун сливался с мессией в одно и до са́мого пробуждения бичевал милгримову плоть кнутом с кривыми шипами зеленовато-серого оттенка, общего для пистолета, фонарика и монокуляра.
Однако новое, теплое, словно кровь, девонское море, на волнах которого дрейфовали нынешние видения, породил не ативан, а «Райз» – японский продукт, моментально внушивший Милгриму глубокое уважение. Мужчина сразу почуял потаенные возможности лекарства; правда, им еще только предстояло раскрыться со временем. Появилось ощущение подвижности, которого так не хватало в последнее время, – не потому ли, что Милгрим вел жизнь пленника?
Между прочим, «Райз» облегчил размышления об этой жизни, но все они были мучительны и действовали на нервы. Положение и так не радовало, когда на горизонте возник Браун с неограниченными запасами ативана и предложением-приказом, показавшимся не такой уж плохой затеей. Говоря по совести, если бы не тот престранный случай, Милгрим уже отошел бы в мир иной. Скончался бы от жестокого приступа, не получив очередной дозы. А это очень даже возможно, когда не имеешь денег.
И все-таки... Долго ли он протянет в духоте, отравленной зловонием тестостерона, закисшего в крови мучителя? «Меня могли просто исчезнуть», – напомнил внутренний голос из глубины развалин, оставшихся от прежней личности. Кажется, раньше Милгрим не употреблял этого глагола в особом, чисто аргентинском значении, но теперь оно подошло как нельзя лучше. Хотя, судя по тому, куда покатилась жизнь, его и так уже «исчезнули». Никто, кроме Брауна, не имел понятия о местонахождении пленника. Милгрим остался без наличных, без кредитки, даже паспорт у него забрали, а спать приходилось в комнатах с зеленовато-серыми коробочками на дверях – сигнализацией, оберегающей покой Брауна.
Но главная проблема – это лекарство. Даже если бы Милгрим нашел возможность улизнуть, он прожил бы в лучшем случае ровно сутки. Браун каждый раз выдавал ему дневную дозу и не больше того.
Мужчина тяжко вздохнул, качаясь на теплых волнах в густом супе из мыслей.
Хорошая таблетка. Очень хорошая. Набрать бы таких побольше.
11
В мире Бобби
Лакированный «фольксваген» Альберто с ацтекскими рисунками повернул к востоку от Ла Бреа.
– У Бобби агорафобия, – предупредил хозяин автомобиля свою спутницу, стоя в ожидании сигнала светофора за черным джипом «гранд-чероки-ларедо» с непроницаемо тонированными стеклами. – Не любит парень выбираться на люди. С другой стороны, у него склонность все время спать в разных местах, так что задача не из легких.
«Чероки» поплыл вперед, и Корралес тронулся следом.
– Давно это с ним? – поддержала беседу Холлис.
– Не знаю, мы всего два года знакомы.
– А его занятие принесло известность в ваших кругах?
«Круги» – слово расплывчатое, но она решила не уточнять, надеясь, что художник догадается заполнить определенные пробелы.
– Да, Бобби лучше всех. Его даже взяли тестировать оборудование, когда одна компания в Орегоне работала над каким-то военным проектом профессионального оборудования для навигации. Говорит, это было что-то очень передовое.
– И вот теперь он снизошел до помощи художникам?
– Да. Если бы не Бобби, я бы не смог нанести свои виде́ния на сетку координат. И все мои знакомые – тоже.
– А как же ваши коллеги в Нью-Йорке или, скажем, в Талсе? Как я понимаю, это не местное развлечение?
– Да, всемирное. По всему миру.
– Ну и кто для них играет роль Бобби?
– Тем, что в Нью-Йорке, он тоже как-то помогает. И потом, есть какие-то люди в Америке, в Лондоне, где угодно. А у нас вот есть Бобби.
– То есть он как бы... продюсер? – Собеседник должен был сообразить, что в виду имеется сфера музыки, а не кино.
Молодой человек бросил на нее быстрый взгляд.
– Точно. Хотя, пожалуй, лучше меня не цитировать.
– Значит, не для прессы.
– Ну да, он вроде продюсера. Если бы делом Бобби занимался кто-нибудь еще, то и мои произведения смотрелись бы по-другому. Иначе бы действовали на зрителя.
– Выходит, можно сказать, что художник вашего плана, обладая его способностями, мог бы...
– Лучше творить?
– Ага.
– Не обязательно. Но аналогия со звукозаписью верная. Что-то зависит от материала, от художника, а что-то держится на способностях и чутье продюсера.
– Расскажи про его чутье.
– Бобби, конечно, технарь и нечто вроде реалиста-подражателя, только сам этого не знает...
А парень отнюдь не слывет у них культурным гением, хоть и «лучше всех», заключила про себя Холлис.
– Он хочет выглядеть «настоящим» и даже не заморачивается на тему, что это значит. В итоге получается убедительно...
– Как с Ривером?
– Главное дело, не будь Бобби, мы могли бы прийти на место – и вообще не найти представления. Оно бы просто сдвинулось на несколько футов – за стены клуба, например.
– Не поняла.
– Всегда есть небольшое отклонение в трактовке координат. Мы же пользуемся гражданской версией сигналов, а они не такие точные, как у военных... – Альберто пожал плечами.
Интересно, мелькнуло в голове Холлис, много ли он понимает из того, о чем ведет речь?
– Бобби не понравится, что я тебя привел.
– Ну, если б ты спросил разрешения, он бы все равно отказал.
– Да уж.
На перекрестке Холлис обратила внимание на дорожный знак: теперь они ехали по Ромейн, меж длинных рядов приземистых промышленных построек неописуемого, в основном устарелого вида. Бывшая певица подозревала, что могла бы найти здесь киноархивы, компании по спецэффектам и даже какую-нибудь студию звукозаписи. Уютные, ностальгические текстуры: кирпич, побеленные известкой бетонные блоки, замазанные краской окна и световые люки, на деревянных столбах массивными гроздьями висели трансформаторы. Машина будто заехала в мир американской легкой промышленности, как он описывался в «Основах гражданства и права» в тысяча девятьсот пятидесятых годах. Днем эта улица наверняка не так пустовала, как сейчас.
Свернув с Ромейн-стрит, Альберто вырулил на обочину, припарковался и снова полез на заднее сиденье за лэптопом и шлемом.
– Если посчастливится, увидим одну из новых работ.
Холлис выбралась из машины и, закинув на плечо сумку с пауэрбуком, пошла вслед за художником к неприметному бетонному зданию, покрашенному белой краской и почти лишенному окон. Молодой человек остановился перед зеленой дверью, обитой листом железа, передал спутнице интерфейс и нажал на утопленную в бетоне кнопку.
– Посмотри в ту сторону, – сказал Корралес, указывая куда-то вверх и направо от двери.
Бывшая певица так и сделала; она ожидала увидеть камеру, но так и не нашла.
– Бобби, – произнес Альберто, – понимаю, ты терпеть не можешь гостей, тем более незваных, но мне кажется, ты сделаешь исключение ради Холлис Генри. – Он выдержал паузу, словно заправский актер. – Можешь сам убедиться. Это она.
Та, о ком он говорил, уже собралась улыбнуться невидимому объективу, но передумала и представила, будто позирует на обложку диска. Во времена «Кёфью» у нее было «фирменное», чуть насупленное выражение: стоило чуть расслабиться и припомнить прошлое, как лицо по умолчанию становилось именно таким.
Послышался тонкий голос, не мужской, но и не женственный:
– Альберто... Черт... Ты что вытворяешь?
– Бобби, у меня здесь Холлис Генри из «Кёфью».
– Ну, знаешь...
Обладатель тонкого голоса явно лишился дара речи.
– Простите, – вмешалась артистка, возвращая Корралесу шлем с козырьком. – Не хотела причинять беспокойства. Просто Альберто знакомил меня со своим искусством, рассказывал, как важно твое участие, вот я и...
Зеленая дверь загрохотала, приотворяясь на пару дюймов. В щели показались белокурая челка и небесно-голубой глаз. Зрелище, может, и забавное, детский сад какой-то, но журналистка испугалась.
– Холлис Генри, – проговорил Чомбо уже нормальным, мужским голосом, и голова показалась уже целиком.
Подобно Инчмэйлу, Бобби обладал архаическим носом настоящего рокера. Это был типичный рубильник в стиле Тауншенда и Муна[42] – из тех, что раздражали Холлис только в мужчинах, не ставших музыкантами, поскольку выглядели (жуткий бред, конечно) чем-то показным. Словно люди по собственной прихоти отращивали носы, желая смахивать на рокеров. Но самое ужасное, все они – дипломированные бухгалтеры, рентгенологи, кто там еще, – вышагивая по Масвел-хилл[43] или Денмарк-стрит[44], как один, развевали длинными челками – просто обязательным приложением к солидному шнобелю. А может, все дело в парикмахерах? Либо, рассуждала бывшая вокалистка, представители этой профессии, едва увидев роковый меганос, бросались делать стрижку в полном соответствии с исторической традицией либо повиновались глубинным, чисто парикмахерским инстинктам, которые непременно диктовали закрыть глаза клиента косой тяжелой челкой из тривиального чувства гармонии.
