Гарднер Дозуа - Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк
Он вытащил из-под плаща лиру и притворился, будто щиплет струны.
— Во дни моей юности я действительно изучал черную магию в одной любопытной школе, руководил которой знаменитый мастер Парацельс. Однако вообразите себе мой ужас, когда я узнал, что каждые семь лет он приносит в жертву преисподней каждого седьмого из своих учеников! А в моем классе седьмым был не кто иной, как я! Поэтому я сбежал, и на моем месте вы поступили бы точно так же. Свои огромные богатства я потратил на покупку корабля, на котором намеревался уплыть в Египет, на родину всех тайн. Долго плыл я кружными путями, ибо не утихал во мне страх, что мастер Парацельс обнаружит мое присутствие в мире при помощи потусторонних сил. И вот вышло так, что у меня иссякли запасы воды, и я был вынужден, преодолев смертоносные рифы и скалы, причалить к острову, на котором имелся чистый источник. Так вот, друзья мои, это был необычный остров! Ибо на нем находилось святилище великого египетского бога Озириса, которое некогда охраняли свирепые люди-муравьи — мирмидианцы!
— Может, мирмидоняне? — перебил его учитель. — Это были…
— Нет-нет, это не те! — ответил Голеску. — Племя, о котором я говорю, было воплощенным ужасом, понимаете? Четверорукие великаны, наделенные устрашающими челюстями и сверхчеловеческой мощью, которых Озирис поставил охранять тайны своего храма! Верная смерть ждала каждого, кто осмеливался приблизиться к священным пределам! Я понятно излагаю? Но, к счастью для меня, за минувшие тысячелетия эта раса почти полностью вымерла. И в самом деле, кто вышел на подгибающихся ногах бросить мне вызов, когда я подобрался к таинственному храму, — кто, как не последний из людей-муравьев? К тому же эта особь имела столь явные признаки вырождения и слабости, что мне хватило ничтожнейшего усилия — и враг был сокрушен. Так вот, когда я стоял во всем блеске света древней луны, триумфальной пятою попирая выю несчастного, в сердце моем пробудилась жалость к бедному поверженному созданию.
— А бобы при чем? — спросил сын полицейского.
— Сейчас-сейчас! Терпение, мой юный господин. Поэтому я не убил его, хотя мог сделать это с легкостью. Вместо этого я перешагнул через жалкое существо и ступил в запретное святилище Озириса. И, высоко подняв фонарь, что увидел я, как не грандиозное изображение самого бога, но не это оказалось величайшим чудом! О нет — на стенах святилища, от пола до потолка, от стены к стене были начертаны словеса! О да, словеса на древнеегипетском языке, странные картинки — птички, змейки, всякие разности. К счастью, мои глубочайшие познания позволили мне прочесть написанное. И что же это было? Молитвы? Нет! Древние заклинания? О нет, мои добрые слушатели! Это были не больше не меньше как медицинские рецепты! Ибо, как вам, возможно, известно, Озирис был главным египетским богом-целителем. Там были тайные снадобья, способные излечить любой недуг, какой ни постигнет несчастное человечество! И что же я сделал? Я торопливо вытащил записную книжку и принялся переносить на бумагу словеса, чтобы вернуть рецепты человечеству на благо всем нам. И вот я писал, все быстрее и быстрее, но стоило мне взглянуть на последний рецепт — который, если бы я получил его, затупил бы кошмарную косу самой Смерти, — но тут я услышал зловещий рокот. Фонарь начал искриться и гаснуть. Подняв взгляд, я увидел, что идол Озириса трепещет на своем постаменте. Откуда мне было знать, что мои нечестивые ноги, ступившие под своды храма, привели в действие страшное проклятие! И теперь храм должен был погубить сам себя! Я бежал, предусмотрительно сунув записную книжку в карман, и остановился лишь затем, чтобы подхватить последнего мирмидианца, скорчившегося у порога. Я весьма силен и с легкостью доставил его на корабль, и нам удалось отплыть прежде, чем храм Озириса обрушился с грохотом, подобным грохоту тысяч молочных фургонов! И мало того — сам остров раскололся на сотни тысяч обломков и навеки погрузился под прожорливые волны!
Голеску отступил на шаг, чтобы оценить, какое впечатление произвела его речь на публику. С удовлетворением отметив, что вниманием слушателей ему удалось завладеть целиком и полностью и что все больше и больше горожан сбегаются и пополняют толпу, он подкрутил усы.
— А вот теперь, детки, вы все узнаете про бобы. Пока мы плыли к нашему убежищу, я направил все усилия на то, чтобы приручить последнего из мирмидианцев. С моим блестящим образованием это оказалось нетрудно. Я обнаружил, что хотя по сравнению со своими ужасными предками он был хил и слаб, тем не менее у него сохранились отдельные свойства муравья! Да-да, и, в частности, их поразительная способность считать бобы и горошины!
— Минуточку, — вмешался учитель. — Муравьи не умеют считать.
— Вы ошибаетесь, любезный господин, — возразил Голеску. — Кто же не помнит историю об Амуре и Психее? Любой образованный человек знает, как царевна была наказана за чрезмерное любопытство: ее заперли в комнате, где лежала груда бобов вперемешку с просом, и велели все пересчитать, не так ли? И кто же пришел к ней на помощь? Вот именно — муравьи! Потому что она была осмотрительна и в свое время не наступила на муравейник или что-то в этом роде. Поэтому проворные малыши аккуратно разобрали бобы и просо, а заодно и пересчитали их. И это, друг мой, известно из классической литературы. Об этом писал Аристотель — и кто мы такие, чтобы с ним спорить?
— Но… — начал было учитель.
— А теперь, — перебил Голеску, отодвигая занавес и открывая взглядам гроб, который был помещен на специальную подставку, удерживающую его вертикально, — вот он! Усладите свои жаждущие взоры! Итак, последний из мирмидианцев!
И он широким жестом отбросил крышку.
Эмиль, облаченный в черный костюм демоненка, дополненный парой набитых соломой рук, и в черный капюшон, к которому были приделаны два длинных проволочных усика, взглянул на яркие огни рампы. И взвизгнул от ужаса.
— Э-гм… Да! — Голеску захлопнул крышку, прищемив при этом один усик. — Однако вы имеете возможность насладиться созерцанием этого существа в его естественном состоянии лишь, скажем так, краткий миг, поскольку… поскольку мой пленник, при всей своей слабости, сохранил способность поджигать предметы одной лишь силой взгляда! К счастью, я придумал, как всех нас обезопасить. Минутку…
Толпа зашумела, и Голеску задвинул занавес. Стоявшие поближе видели его ноги, некоторое время бегавшие туда-сюда. Они слышали краткий загадочный стук и негромкий вскрик. Занавес снова распахнулся.
— Итак… — повторил Голеску. — Перед вами — последний из мирмидианцев!
Он снова открыл крышку. На этот раз Эмиль не стал кричать, поскольку укрылся за очками. Несколько мгновений толпа молчала, а потом отдельные зрители начали хихикать.
— Ах, так вы думаете, он слаб? Вы думаете, он безобиден? — спрашивал Голеску, изображая надменную улыбку. — Но только представьте себе, какие у него невероятные способности к вычислению! Эй, мальчик, подойди сюда. Да-да, ты. — Он нагнулся, ухватил ближайшего мальчугана с кувшином и втащил его на помост. — Знаешь ли ты — только не говори мне, ладно? — сколько в точности зерен в твоем кувшине?
— Да, — ответил мальчик, моргая от яркого света факелов.
— Ага! А теперь, добрые люди, скажите — есть ли здесь родители этого ребенка?
— Это мой сын! — крикнул цирюльник.
— Великолепно! А есть ли среди присутствующих полицейский?
— Я, — сказал капитан полиции, делая шаг вперед и глядя на Голеску с несколько неприятной улыбкой.
— Превосходно! А теперь, мой мальчик, не будешь ли ты так добр шепнуть на ухо этому доблестному стражу порядка… я сказал — шепнуть!., точное число бобов в твоем кувшине?
Сын цирюльника послушно подошел к краю помоста и шепнул что-то на ухо капитану полиции.
— Восхитительно! А теперь, бравый полицейский, не будете ли вы столь любезны записать число, которое вам только что сообщили? — произнес Голеску, слегка потея.
— Охотно, — отозвался капитан полиции и, вытащив записную книжку, сделал в ней пометку.
Он подмигнул публике — как-то особенно холодно и по-ящеричьи.
— Очаровательно! — сказал Голеску. — А теперь, с вашего позволения… — Он взял у сына цирюльника кувшин бобов и подержал его в свете факелов, потом поднес к лицу Эмиля. — О последний из мирмидианцев, взгляни на этот кувшин! Сколько в нем бобов?
— Пятьсот шесть, — проговорил Эмиль слабо, но вполне внятно; публика затаила дыхание.
— Сколько?
— Пятьсот шесть.
— Ну, мой любезный господин, какое число вы только что записали? — сурово спросил Голеску, разворачиваясь лицом к капитану полиции.
— Пятьсот шесть, — ответил тот, недобро прищурясь.
— И так оно и есть! — объявил Голеску, вручая кувшин владельцу и незаметно спихивая его с помоста. — Давайте раздобудем новые доказательства! У кого еще есть кувшин?
