Михаил Успенский - Приключения Жихаря (сборник)
Оити Миноноскэ, Сумияма Синдзэн и Таканака Сэндзабуро, не дрогнув, выслушали повеление государя и на третий день весны, выпив двадцать семь раз по три чарки сакэ, выполнили его со всеми полагающимися подробностями.
Всех семерых похоронили на одном кладбище у подножия горы Муругаяма, где лепестки алой сливы каждый год осыпаются на гранитные плиты. С тех пор туда частенько приходят несчастные влюбленные пары, чтобы совершить ритуальное двойное самоубийство.
Вот какая была у Жихаря память – ни одного имени не переврал, ни одного цвета одежды не перепутал! Но деревянное лицо Проппа, как показалось богатырю, выразило вместо ожидаемого восторга некоторое недоумение и даже, можно сказать, ошарашенность, так что пришлось подняться и своей рукой угодливо почесать идолу в затылке.
– Раз так сказывали, – оправдался богатырь. – Это же сказка, потому что пил
я ихнее сакэ – это просто крепкое рисовое пиво, а чарки у них не более
бабьего наперстка. Напиться им до такой степени, чтобы в другой город
поехать, никак не возможно. Особенно борцу сумо, я с ними силой тягался.
Победил всех, понятное дело… Людей, конечно, жалко, да против обычаев не
попрешь. Ладно, прощай, милостивец, мне на подвиги пора.
Услыхав впереди множественные людские голоса и хохот, Жихарь не стал сразу нарываться на подвиги, решил сперва поглядеть со стороны – что за люди, сколько их и чем занимаются.
Людей было десятка два, один конный, все при оружии, по доспехам – кривляне, которым на многоборской земле делать вроде бы нечего. Кривляне толпились возле дуба, на нижней ветви которого кто–то висел. И даже не кто–то, а соискатель княжниной руки, степной певец и воин Сочиняй–багатур. И даже не висел еще, а стоял в седле своего мохнатого конька с удавкой на шее. Кривляне издавна принавыкли вешать попавшихся степняков таким способом.
Того, что сидел в седле и руководил всей затеей, Жихарь тоже узнал: бывший Жупелов дружинник по имени Долболюб. Будучи дружинным отроком, богатырь немало претерпел от него издевательств и обид, сапоги ему чистил и коня обихаживал. Помогать взрослому дружиннику отрок обязан, никто не спорит, но Долболюб как–то особенно изощренно травил Жихаря, словно хотел, чтобы тот не выдержал и позорно бежал обратно в пастухи. Но в один прекрасный день Жихарь почувствовал, что настала его пора, и подал Долболюбу до блеска начищенные сапоги, предварительно в них помочившись как следует. Хохоту вышло много, и опозоренный воин кинулся бить дерзкого юнца. После того не мог подняться с земли и жалобно просил живота. От такого сраму пришлось самому Долболюбу покинуть Многоборье и пристроиться в убогое по тем временам кривлянское воинство. Там–то он, конечно, был всех сильней: кривляне народ мелкий.
Сейчас же Долболюб, судя по золоченым наплечникам, дослужился до воеводского звания. От настоящего воеводы в нем только и водилось, что черная борода, заплетенная в мелкие косички. Косички торчали во все стороны, словно в подбородок Долболюбу вцепился редкостный зверь дикобраз.
Воевода качнул дикобразом, и один из пеших кривлян стеганул степного конька
хворостиной. Жихарь растерялся, не сообразив пока, что делать, но умный и
верный конек не тронулся с места. Другой доброхот потянул конька за
уздцы…
– Эй, вы! – рявкнул Жихарь, и голос его легко перекрыл одобрительный галдеж
палаческого отряда. – Кто велел чинить на Многоборье суд и расправу без
княжеского дозволения? Здесь покамест не кривлянская земля!
Воевода повелительно двинул рукой, его приспешники замолкли и расступились.
– Была многоборская земля, да вся вышла! – сипло сказал Долболюб. – А вот кто это у нас такой горластый выискался? Покажись!
Жихарь степенно вышел на дорогу.
– Я – Джихар Многоборец, слабому защита, сильному беда! – объявил он и подбоченился.
Кривляне захохотали. Жнхарь сообразил, что сейчас он, такой – в паутинной кольчуге, с нелепой деревяшкой в руке, – никак не похож на грозного витязя. Богатырь взмахнул мечом–разумником, надеясь, что Симулякр покажется в своем настоящем обличье. Но деревяшка вырвалась у него из руки, полетела вперед, сверкая багрецом на закатном солнце, перерезала веревку, свисавшую с дубовой ветки, поворотила назад, снова вернулась в хозяйскую десницу и только там из двойного метательного ножа стала прежней деревяшкой.
Сочиняй–багатур не растерялся, пал в седло, и конек, пришпоренный пятками, прыгнул через головы палачей и понес всадника по лесной дороге.
Долболюб ринулся было в погоню, но конь воеводы, узрев стоящего поперек дороги богатыря, захрапел и стал припадать на задние ноги. Воевода взмахнул плетью, хотел ожечь чужака. Навстречу плети полетела другая плеть, ремни переплелись, Жихарь несильно дернул свою на себя – и грозный Долболюб, как встарь, полетел на землю.
– Колдун, колдун! – зашумели кривляне. – Воевода, у нас такого уговору не было, чтобы с колдунами воевать! Сам воюй!
– У–у, хлебоясть! – погрозил своим воинам поднявшийся воевода. На Жихаря же
он смотрел теперь с каким–то сладким почтением.
– Чего ты сразу гневаешься, добрый человек? – спросил он. – Мы степного грабителя поймали. Сам посуди – льзя ли его не повесить? Мы вам же пользу делаем. Разве многоборцы его помилуют?
– Княжна решит, – высокомерно сказал Жихарь. – Убирайтесь с нашей земли.
Тут Долболюб кинул взгляд на деревянный Симулякр – и снова осмелел.
– Да кому нужна ваша земля? – спросил он. – Чего с нее взять? Разве что сопли твои?
– Для такого, как ты, и соплей жалко, – не сморгнул глазом Жихарь. – К тому
же многоборцы кривлян всегда били, а наоборот никогда не было…
– Ха! – радостно вскричал Долболюб. – Ты, парнюга, видно, шатался где–то и ничего не знаешь? Да третьего дня ваш хваленый Невзор от наших героев еле ноги унес на Собачьей заставе! Первым коня заворотил! Да и на коне–то едва усидел! А я–то на него в свое время столько сил потратил, воинской службе обучаючи, да, видать, не в коня корм. Сглазили вашего Невзора, изурочили добрые люди!
Богатырь похолодел. Славу его кабатчик, конечно, присвоил, а личной доблести и силы он ему не закладывал. Теперь даже Долболюб – да что Долболюб! – всякий кривлянский отрок может запросто его одолеть. Пока слава держалась, враги не осмеливались переступать древние рубежи, а теперь край без защиты…
– Подумаешь, – сказал он. – Невзор, поди, все еще болен, с самой осени ведь
пластом лежал…
Выходило, по Жихаревым словам, что сам он уже вполне согласился с наличием самозванца – вон, гляди, защищает его…
– Да и помимо Невзора есть кому оборонить Многоборье, – добавил он и вопросительно поглядел на Симулякр. Но Умный Меч в спорах участвовать не пожелал и не перевоплотился ни во что грозное и неодолимое.
Потихоньку осмелели и прочие кривляне. Кто–то выкрикнул:
– Да что с ним толковать, со щербатым да бритоголовым! Он, поди, сам из Степи! Вот и повесить его заместо утеклеца!
И стали кривляне мелкими шагами приближаться к своему предводителю. Мечи прятали за спинами. Двигались дугой, норовя обойти странного чужака.
И драться было не с руки – не для того его Беломор готовил, – и не драться нельзя: совсем обнаглеют и пойдут на Многоборье большой войной…
Тогда богатырь вытащил из–за пазухи платок, подаренньтй любимой княжной, развязал один из четьуех узлов и…
…И чуть не полетел на землю – с такой силой хлынула из освобожденного угла озерная вода. Жихарь устоял, посильнее перехватил угол рукой, чтобы струя била дальше и сильнее.
Жихарь устоял, а воевода Долболюб как раз и грохнулся, подставив свой отряд
под убойный поток. Богатырь водил струёй туда–сюда, опрокидывая кривлян,
забивая им глотки водой. Где–то под ногами возился поверженный воевода – на
его панцире даже осталась заметная вмятина.
«Ты гляди, что творится! – восхищался Жихарь. – Какое я себе новое оружие добыл! Таким оружием хорошо бунты с мятежами разгонять – и крови не прольешь, и горячие головы охолонут!»
– Сейчас резать вас на мелкие части струёй буду! – пообещал он противникам и сжал влажную ткань еще крепче.
Кривляне по собственным телам поняли, что враг не шутит, начали разбегаться, теряя последнюю честь и оружие. Самые догадливые сдвинули щиты на спину, чтобы не так больно было. Долболюб, словно каракатица морская, отползал грудью вверх. Хрипел только знакомые слова:
– Живота! Живота!
Богатырь напоследок стеганул его струёй по причинному месту, потом отошел, разжал кулак и стал завязывать узел. Сам при этом облился с головы до подметок.
– Вот так–то! – сказал он. И, припомнив древнюю легенду, добавил: – В моем возрасте на границе по Рио–Гранде неприлично числить за собой одних мексиканцев!
