Павел Минка - Невообразимо далеко от дома

– Над Парижем, – поправил ее Иванов.

– Над Пекином! – взвизгнула Халява. – Ты вообще хоть одну фанеру видел над Парижем?

– Нет, – признался Иванов.

– Во-во!

– Знаешь ли, все это похоже на дурдом, – сказал Иванов. На его лице появилась сумасшедшая улыбка.

– Прекрати, сейчас не время сходить с ума! – прошипела Халява с внезапной злостью. – Возьми себя в руки. Сосредоточься. Выброси лишнее из головы. Настройся на встречу с великим и ужасным божеством! Вот он, славный Спаталихрон!

Иванов был спокоен – в определенный момент ему стало все безразлично, и он просто смирился. Он усталым взглядом оглядел ландшафт, но ничего не происходило.

– И где же твой великий и ужасный Патифон?

– Спаталихрон! – поправила Халява. – Подожди, он сейчас воплощается, чтобы иметь возможность говорить с тобой. Слушай внимательно: он любит лесть и похвалу. Не обращай внимания на его недостаток. Это разозлит его…

– Недостаток?

– Разумеется, речь идет об ущербности всемогущего.

– Подожди! – крикнул Иванов. – Ты совсем запутала меня. Что это за недостаток? Что за ущербность?

– Разберешься сам, – сказала Халява. – Все, хватит, баста! Спать хочется, вымотал ты меня. Ты давай тут разберись, а я вздремну пока…

С этими словами ужик схватил себя за хвост и обручем повис на шее у Иванова. Послышался неестественный для ужика храп.

– Дура набитая! – взорвался Иванов. – Еще и Халявой называешься! Пользы от тебя как от закрытого с утра кабака!

Но Халява уже во всю храпела и не могла или не желала слышать ругань Иванова. Впрочем, даже если бы она и проснулась, ругаться уже не было времени, потому что неожиданно гора прямо перед Ивановым превратилась в огнедышащий вулкан…

Глава 8

Вулкан закипел и начал выбрасывать в почерневшее вдруг небо огромные огненные осколки. Они фейерверком распадались и падали на землю. Вулкан фонтанировал все с большей силой, и вскоре все небо было усыпано ярко-красными точками. В чем-то это напоминало фейерверк на Новый год.

Иванов испытывал и дикий ужас, и невероятное восхищение. От восторга и страха он громко матерился.

Неожиданно у подножья гор возник океан, куда посыпались сверкающие глыбы. Океан начал кипеть, напоминая воду в кастрюле перед тем, как в нее бросят пельмени. Вдруг океан начал испаряться. Пар превратился в грандиозный смерч, который завывал и испускал зловещие молнии. Послышался оглушительный гром. Смерч направился в сторону Иванова.

– Я не хочу умирать! – завопил Иванов, зажмурившись и выставляя вперед руки.

Подойдя вплотную к нему, смерч вдруг уменьшился до миниатюрных размеров, а потом исчез вовсе. Небо снова посветлело, гром ушел. Погода наладилась. Но вместо этого послышались оглушительные гулы фанфар. На месте, где только что был смерч, вспыхнула ослепительная вспышка света. Грандиозное световое скопление заиграло сотнями оттенков. Но вдруг все это – звук, свет, цвет, движение – собралось в одной точке и превратилось в обнаженного мужчину, прикрытого фиговым листочком в нужном месте.

– Приветики! – сказал мужчина, махая весело рукой. – Я Спаталихрон. Как тебе мой выход?

– Я ошеломлен, – сказал Иванов, схватившись за сердце. Носом он уловил неприятный запах, будто кто-то испортил воздух.

В этот момент Спаталихрон подбежал к остолбеневшему Иванову, встал рядом и наклонил голову к плечу гостя. В руках у него вдруг появился фотоаппарат. Спаталихрон начал фотографировать себя рядом с Ивановым.

– Я чуток затянул, – сказал Спаталихрон. – Но немного. Просто я одновременно со стороны и изнутри фотографировал все. Хобби такое, знаете ли… В общем, впечатление я произвел? – переспросил Спаталихрон. – То есть, вы в самом деле сражены? Даже не потрясены, а ошеломлены? Говорите правду, скорей, не мучайте мое самолюбие!

– Зуб даю, – сказал Иванов, все еще держась за сердце. – Я в ауте.

– Это очень приятно, – сказал Спаталихрон. – Правда, это всего лишь небольшое предисловие ко мне. Я придумал это появление совсем недавно, но оно требует доработки. Но хоть немного все же оно характеризует мое величие, не правда ли?

– Бесспорно, – сказал Иванов. Он силился понять, кого напоминает ему Спаталихрон. Героическая фигура как у древнегреческой статуи, модные татуировки по всему телу, блестящие гелем волосы зачесаны назад. Но главное – это длинная ухоженная борода. Голос чистый, озабоченный и слегка плаксивый.

– В общем, вы ошеломлены моим появлением? Точно? – переспросил Спаталихрон.

– Абсолютно, точнее и быть не может.

– Спасибо. Вы мне нравитесь. Вы очень оригинальный человек. Главное, что смелый – не боитесь вслух говорить правду.

– То, что не убивает нас, делает сильнее, – сказал Иванов.

– О, вы еще и умный, раз знаете такие слова! – удивился Спаталихрон.

– Я благодарю вас за столь эффектный прием, – повторил Иванов, изо всех сил стараясь, чтобы его голос не дрожал.

– И я действительно рад, что вы прибыли. Моя интуиция (а я, знаете ли, очень интуитивен, да и владею сверхспособностями – меня даже приглашали в шоу «Битва экстрасенсов») подсказывает мне, что вы можете мне помочь!

У Иванова чуть не сорвалось с языка, что он даже себе помочь не может, тем более местному божеству. Но он решил промолчать, боясь обидеть Спаталихрона.

– Моя проблема, – заявил Спаталихрон, – вытекает из моего положения. Ведь ситуация у меня особая, уникальная, неповторимая и многозначительная. Вы, наверное, слышали, что я бог, и весь этот мир – мой мир? Но есть одна проблема: я единственное существо, способное тут жить. Конечно, были попытки: много раз разные существа пробовали тут поселиться, строили колонии, садили деревья, гадили и занимались другими, свойственными простым смертным делами. Все с моего соизволения, конечно. Но результата никакого, все тщетно! Точной причины не знаю, но, наверное, они просто не выдерживали моих мелких шалостей. Все инородное и чуждое не приживалось здесь. Что вы думаете об этом?

– Удивительно! – сказал Иванов.

– В самом деле, удивительно. Ни одно существо не может здесь выжить, только я и мои порождения, – подтвердил Спаталихрон. – Когда я это понял, то чуть не слег в больницу с сердечным приступом!

– Представляю, – сказал Иванов. – Я бы в запой до беспамятства ушел, приключись со мной такое!

– Я здесь с незапамятных времен, – продолжал Спаталихрон. – Веками я жил в образе амеб, червей, рыб. Но так не должно было длиться всегда, и я решил, что пора бы эволюционировать. И придумал эволюцию. И эволюционировал в то, что вы видите. Прошли миллиарды лет, пока я воплощал в жизнь свой удивительный план эволюции самого себя. Целые Галактики исчезали и появлялись, целые расы переживали все циклы своего существование и, достигнув вершины, уходили в небытие. И вот я стал тем, кем себя и задумал – совершенством во плоти.

С этими словами он размашистым жестом указал на себя, гордо держа бородатый подбородок.

– Это поразительно! – заметил Иванов.

– Наверное. Я не жалуюсь, мне лично нравилось. Но, сами понимаете, это не могло продолжаться бесконечно. Открыв эволюцию, я стал эволюционировать, меняя планету так, чтобы она приспособилась к этому процессу и к моим новым формам. Я принимал тысячи обликов, порой совершенно непохожих друг на друга. Я прожил множество жизней. Был и гуманоидом, и пресмыкающимся, и деревом, и тем, что вы и представить не можете! Но такой исключительный и уникальный бог, такая неоднозначная и интересная личность (я имею в виду себя, конечно) обречена на одиночество… И я взбунтовался против этого! Я вступил в человеческую фазу развития, которая длилась миллионы лет. Это, конечно, не лучшее, что было со мной, потому что такое недоразвитое существо как человек не может вызывать симпатии (извините, ничего личного!), но все же это – часть меня… Я воплотил себя в целые народы, позволял им бесноваться от патриотизма и ненавидеть соседа от неистовой любви к родине. Я позволял им воевать и казнить друг друга. Почти тогда же я постиг секс, искусство приготовления борща и искусство как таковое. Я разделился на самцов и самок, причем каждое существо было одновременно и самостоятельным, и частицей меня. Я был во всем, но все же каждая единица сущего обладала определенной самостоятельностью. Я плодился и размножался, воевал сам с собой, любил и ненавидел себя самого, был своим судьей и палачом, сжигал себя на кострах, верил в себя и был атеистом, болел и одновременно лечился… Естественно, не обошлось без того, что появилась религия – религия меня самого. Я молился сам себе. И в этом нет ничего удивительного, ведь я был и началом, и концом всех вещей. Поскольку я был чрезвычайно толерантен в те дни, я позволял даже себе самому молиться не себе, а другим богам, которые, конечно же, тоже были мной.

– Безусловно, вы делали все правило, и это было разумно с вашей стороны, – сказал Иванов понимающим тоном.